Это не походило на дневник. Тут был текст, но большая его часть была разбита на пункты, кроме того, здесь содержалось много других вещей: вырезки из газет, снабженные примечаниями карты, хорошо зарисованные пером часовые механизмы и люди. Вглядевшись внимательнее, он стал различать даты, хотя они и были записаны в японской манере, то есть время отсчитывалось от вступления на престол нового императора. Он постарался вспомнить объяснения Фэншоу. В шестьдесят седьмом в Японии была гражданская война, а в шестьдесят восьмом к власти пришел император. Сейчас на дворе восемьдесят четвертый, следовательно, по японскому календарю – шестнадцатый год. Даты записей были очень приблизительно объединены в группы. Сначала шли даты, предшествовавшие правлению Муцухито, хотя Таниэль был не в состоянии прочесть имя предыдущего правителя, и они были довольно беспорядочны, перепрыгивали через месяцы и даже годы в обоих направлениях. Потом замелькали более близкие по времени даты. Пару раз всплыли записи, сделанные в текущем году. Ближе к концу тетради Таниэль увидел записи, относящиеся ко второй половине этого года, к следующему году и к году за ним. Он нахмурился и перепроверил свои вычисления, но ошибки не было. Таниэль перелистал страницы назад. В середине, сразу за записью, датированной двенадцатым апреля 1871-го, стояла сегодняшняя дата – четырнадцатое июня 1884 года. Чернила выцвели от времени и ничем не отличались от предшествующего отрывка. Первым словом в строчке было его собственное имя.
Таниэль растерянно огляделся по сторонам. Надеясь, что в случае чего услышит шаги поднимающегося по лестнице Мори, и заложив пальцем нужную страницу, Таниэль перешел вместе с книгой к себе в спальню, где на кровати лежал раскрытый словарь, полученный им от Фэншоу. Каждый день он выучивал по сорок новых слов. Это было не так трудно, как казалось вначале. Умение видеть звуки способствовало быстрому запоминанию, и он находил разумной пиктографическую систему письма: слово, обозначающее гору, было похоже на гору, а слово «лес» представляло собой три растущих вместе дерева. С понятиями вроде «красивый» было сложнее – слово представляло собой комбинацию из иероглифов «свинья» и «овца», но в таких случаях, как советовал Мори, следовало обращать внимание на контекст. Возможно, в незапамятные времена у монахов в отдаленных районах Древнего Китая было нестандартное представление об овцах, а также, наверное, они могли бы объяснить, почему для обозначения зла использовались три женские фигуры и отчего каждое второе слово включало изображение храма или святилища. Во всяком случае, Таниэль уже умел немного читать, к тому же он собирался перевести лишь крошечный кусочек текста. Грамматика была, несомненно, выше его возможностей, однако иероглифическая система способствовала, пусть и частичному, синтаксическому анализу прочитанного.
Катцу пробил в задней стенке комода дыру и сбежал через нее. Таниэль смел щепки и прикрыл дверь. Пристроив на коленях тетрадь, он начал листать страницы словаря. Порядок расположения иероглифов соответствовал количеству элементов в каждом из них, что, безусловно, было логично, но трудоемко; Таниэлю потребовалось немало времени, чтобы отыскать все из них. К счастью, у Мори был очень четкий почерк, поэтому Таниэль безошибочно нашел все, что требовалось. Через полчаса трудов у него в руках, наконец, оказалось нечто, похожее на перевод.
14 июня, 1884
Таниэль купил ноты. Я не знаю имени композитора, но мне приятна мелодия, слушая ее, я чувствую себя молодым. Голубой торт, на котором глазурью изображена утка. Он говорит, что это лебедь, но я думаю, все же утка. Также красное вино. Мне оно не нравится, но он считает, что мне следует научиться его любить, чтобы быть принятым в цивилизованное общество. Мы оба выпили слишком много, хотя что это за праздник, если все чересчур чинно.
Да: в его спальне, возможно, придется заменить комод.
Таниэль захлопнул тетрадь, отнес ее в спальню Мори и положил на прежнее место в ящике комода. Затем он перечитал свой перевод. Ничего из описанного не произошло, за исключением сломанного комода, и Мори никоим образом не мог об этом знать до сегодняшнего утра. Все остальное было совершенно непонятно. Таниэль не сомневался, что наделал в переводе массу глупых ошибок, тем не менее в тексте не было ничего относящегося к Клану-на-Гэль или бомбе.
Разорвав листок с переводом на мелкие части и засунув их в камин, он спустился вниз, чтобы посоветоваться с Мори по поводу цвета галстука. Он слишком долго отсутствовал и поэтому хотел создать впечатление, что просто никак не мог остановиться на одном из галстуков. Лучше показаться тщеславным, чем вызвать подозрение, что он шпионит для Специального подразделения.
– Голубой, – произнес Мори, как только Таниэль вошел в мастерскую.
– Это зеленый.
Мори спокойно посмотрел в его сторону, проследив, как он убирает голубой галстук.
– Я утащил ваше приглашение, чтобы посмотреть на сегодняшнюю программу. Там говорится, что в середине вечера будет играть пианист по имени Эндимион Гризт; если я дам вам деньги, вам не трудно будет купить для меня ноты?
– Вы уверены, что будет именно Гризт? Это ненормальный тип с розовой лентой на шляпе.
– Я знаю, но все же прошу вас, – он протянул приглашение Таниэлю.
– Я сомневаюсь насчет этого бала, – сказал Таниэль. – Там не будет ни одной знакомой души, к тому же… посмотрите, здесь в приглашении специальная колонка, перечисляющая всех послов. Видите, Аринори Мори, он имеет к вам отношение?
– Не думаю. Его фамилия означает «лес», три дерева, – он написал иероглиф на клочке бумаги. – А я – Мо-у-ри, что по-английски пишется одинаково, но мы их различаем. Вот так.
– Featheringstonehough, – посмотрел на него Таниэль. – Вы – японский эквивалент Фэншоу.
– Моя фамилия, возможно, тоже раньше означала «лес», просто ее произносили, претенциозно растягивая звуки. Вы точно должны идти?
– Да. Но я попытаюсь улизнуть оттуда пораньше. Стащу какой-нибудь еды и сбегу.
Мори рассмеялся низким гортанным смехом, но взгляд его по-прежнему был прикован к часам, над которыми он работал. У него был усталый вид, со своей вытянутой шеей он выглядел каким-то особенно хрупким.
– Мистер Стиплтон, если вы встретите на балу…
– Кого?
– Да нет, неважно.
– Кого-то из ваших знакомых?
– Да, но я сейчас понял, что мне это неинтересно.
Таниэль фыркнул и осторожно, чтобы не причинить ему вреда, похлопал Мори по спине. Часовщик, уклонившись от его руки, снова склонился над микроскопом. Таниэль наблюдал за ним. Что-то было не так. Откуда-то из глубины наползало неприятное ощущение, что Мори видел его за чтением тетради, но это была ничем не обоснованная тревога.
– Вы хорошо себя чувствуете? – наконец спросил Таниэль.
– У меня начинается простуда.
– Сейчас лето, выйдите на воздух. Вам станет лучше на солнышке.
– Какое это лето, в Англии не бывает лета, вместо него – бесконечная осень с небольшими изменениями погоды раз в пару недель. К тому же на улице сейчас все эти ребята Хэйверли. Хватит надо мной смеяться.
Таниэль и так перестал смеяться, увидев через окно констэбля. Полицейский всего лишь велел мальчикам Хэйверли угомониться. Мори удивленно посмотрел на Таниэля, и тот осознал, что очень уж откровенно уставился в окно. Он помотал головой и промямлил что-то по поводу необходимости сходить на почту. Дойдя до нее, Таниэль отправил телеграмму Уильямсону, прося дать ему еще немного времени.
XIII
В огромном доме Кэрроу в Белгравии легко мог потеряться кавалерийский взвод, но при этом горничная Грэйс – Элис – всегда была где-то поблизости от своей хозяйки, а братья Грэйс – оба находились на военной службе, но получили увольнительную по случаю сегодняшнего бала, – были слышны в каждом его уголке. Их отец настоял, чтобы они прибыли на бал. Лорд Кэрроу вложил много трудов в его организацию и теперь хотел, как он сам говорил, похвастаться своими детьми. Под этой формулировкой скрывалось желание выглядеть респектабельным главой многочисленного семейства.
Элис, вздыхая, приводила в порядок вечернее платье Грэйс. Раздался стук в дверь, и в комнату вошел лорд Кэрроу. Он принадлежал к странному типу мужчин, которые встречаются со своими приятелями чаще, чем с собственными детьми.
– Привет, Грэйси. Ты уже все перевезла из Оксфорда?
– М-м. Там не особенно много оставалось, большую часть вещей я уже вывезла оттуда на Пасху.
Он обвел глазами комнату, и Грэйс сделала то же самое. Ей казалось, что с каждым ее приездом домой комната уменьшается в размерах. Дряхлая деревянная лошадка-качалка стояла, замерев, в углу возле парты, на которой в беспорядке были разбросаны листки бумаги в клетку, карандаши и детали вычислительной машины, конструированием которой она была занята в прошлые каникулы. Стеклянная призма в окне бросала радужные отсветы на мебель, персидские ковры и всевозможные астрономические инструменты, аккуратно расставленные за время ее отсутствия. Прогибающиеся под тяжелыми шагами лорда Кэрроу старые половые доски привели в движение древнюю лошадку-качалку, и она жалобно заскрипела. Грифельная доска была довольно криво прибита к стене; Грэйс сделала это собственноручно, так как прислуга раз за разом упорно выносила доску в подвал, где хранилась всякая рухлядь.
– Оденься поприличнее, – сказал отец. – Ты помнишь, что Фрэнсис Фэншоу будет на бале?
– Да, я помню.
– Ты огорчишь мать, если хотя бы не попытаешься.
Грэйс перевела глаза на потолок. Ее мать занимала почти весь верхний этаж, где постоянно топился камин и шторы были задернуты от сквозняков и яркого солнечного света. Слуги говорили, что она болеет с тех пор, как вернулась из Оксфорда, и поэтому Грэйс до сих пор ее не видела. Однако этим утром, открыв дверь своей комнаты, она ощутила легкий аромат духов с запахом сирени. Грэйс была почти уверена, что еще мгновение назад мать стояла здесь, наблюдая за ней в дверную щелку.