Как только он переступил порог мастерской, зажужжали электрические лампы. Ему пришлось остановиться, так как звук легко было услышать в расположенной наверху спальне. После нескольких томительно тянувшихся мгновений тишины Таниэль вошел внутрь.
Он стал обыскивать шкафы и ящики столов, начав с ближайших к входной двери. В шкафах лежали часы в коробочках, на многих из которых были наклейки с именами заказчиков. Таниэль внимательно проглядел их все, но не нашел ничего более интересного, чем пара морских хронометров, уже оплаченных морским ведомством. Ящики были в основном набиты часовыми деталями – необработанными шестеренками и пружинками, крошечными алмазиками, цепочками и проволокой всех размеров, а когда он, в конце концов, отыскал один ящик с бумагами, в нем оказались только квитанции и бухгалтерская книга, заполненная аккуратными японскими цифрами. Сверху лежал счет от ювелира за корпусы для часов.
Под бумагами он нашел простую шкатулку с квадратным углублением на крышке, как будто подготовленным для дальнейшей инкрустации. Таниэль открыл ее и тут же закрыл, не увидев внутри ничего, кроме часового механизма, но, услышав мелодичный звук, открыл ее снова. Когда он полностью откинул крышку, полилась тихая музыка. Реверсивный музыкальный механизм оставался на виду, так как основание шкатулки еще не было вставлено на место. Крошечная фигурка серебряной девочки начала вращаться под музыку, и ее зонтик постепенно раскрывался. Неожиданно для себя он долго не мог оторвать глаз от исполняющей пируэт маленькой танцовщицы. У Аннабел была музыкальная шкатулка, когда они оба были детьми, но, поскольку эта игрушка быстро надоедает детям после достижения четырехлетнего возраста, Таниэлю уже давно не приходилось видеть ничего подобного. Серебряная девочка замедлила вращение – завод в музыкальной шкатулке заканчивался. Таниэль видел, как ослабевали пружины, и, прежде чем танцовщица окончательно остановилась, закрыл шкатулку и положил ее на место.
Когда Таниэль стал открывать последний ящик, внутри что-то звякнуло. Это зазвенели, соприкасаясь, вставленные в широкий штатив стеклянные пробирки. Таниэль бросил взгляд на пустой дверной проем, потом снова посмотрел на пробирки. Все они были заткнуты одинаковыми пробками и не имели этикеток. На первый взгляд ему показалось, что в пробирках ничего нет, но, поднеся одну из них к свету, он понял по отбрасываемой ею тени, что на дне пробирки находится газообразное вещество. Приблизив пробирку к глазам, Таниэль смог различить крошечные частицы, плавающие внутри. Одна из них сверкнула голубым, и на поверхности стекла заискрился тонкий, как волос, проблеск, но тут же погас.
На стол вспорхнула механическая птичка, и в нос ему ударил запах химического вещества, такой же, какой он уже замечал раньше. Чтобы поймать птичку, Таниэлю пришлось положить пробирку на стол. Как только он обхватил птицу руками, она замерла. Таниэль нашел защелку и отодвинул ее: перед ним предстал внутренний механизм. Затем, усевшись на высокий стул перед микроскопом и глядя в окуляр, Таниэль стал изучать его детали.
В центральной части механизма находилось квадратное углубление, в которое была вставлена плотно перевязанная пачка из крошечных квадратиков бумаги. От нее исходил резкий химический запах, а сверху на ней стояла аккуратная красная печать с японской надписью «огнеопасно».
Таниэль быстро отдернул от нее руки, чересчур быстро. Локтем он задел пробирку, которую только что положил на стол, а теперь не успел поймать: скатившись с края стола на пол, она разбилась. Она была совсем маленькая, и звон бьющегося стекла не был громким, но он раздался в полной тишине. Таниэль, быстро захлопнув дверку на корпусе птички, подбросил ее вверх, и птаха перелетела к окну, распушив свои серебряные перышки.
Таниэль посмотрел на пол: от стеклянных осколков поднималось нечто серое, похожее на пыль. Почти немедленно у Таниэля защипало в глазах, а в оставшейся со вчерашнего вечера недопитой чашке чая стали происходить странные вещи. Вода исчезала, оставляя за собой на стенках чашки зеленое кольцо от заварки. Таниэль вскочил со своего места и отпрыгнул назад, но порошок уже образовал над столом темное облако. В воздухе запахло оловом. Таниэль отступил к двери и уже собирался бежать за Мори, но в это время раздался треск, и из облака полил дождь. Капли воды забарабанили по полу, задевая край стола и падая в наполовину опустевшую чашку.
Дождь кончился только после того, как маленькое облако полностью истощилось, и мастерская стала выглядеть так, будто кто-то опрокинул на пол чашку воды. Таниэль стоял, как ему показалось, целую вечность, ожидая, не произойдет ли чего-нибудь еще. В конце концов он дотронулся пальцем до мокрого пятна на полу. Убедившись, что это всего лишь вода, он вытер ее насухо и развесил влажные кухонные полотенца на спинках стульев. Итак, порох и безымянные химикаты для устройства дождя по требованию. Он поднялся наверх убедиться, что Мори все еще на месте. Ключ с трудом поворачивался в замке, от него на среднем пальце Таниэля осталась вмятинка. Он приоткрыл дверь, почти уверенный, что комната окажется пустой, но Мори все еще спал, положив голову на руку, солнце освещало его затылок. Как видно, кто-то забросил его сюда.
По воскресеньям в полицейском управлении, временно расположившемся в подвале Хоум-офиса, работали только дежурные сотрудники, и Долли Уильямсона среди них не было. Таниэль оставил у него на столе записку с жирно подчеркнутыми строчками и отправился разыскивать гостиницу, в которой у него была назначена встреча с Грэйс. Пошел дождь.
Гостиница оказалась ближе, чем он ожидал. Он множество раз проходил мимо здания с заостренным силуэтом, думая, что в нем расположено правительственное учреждение: оно находилось напротив Вестминстерского аббатства и было почти такого же размера. Заходя в помещение, посетители оставляли зонты в стойке из красного дерева возле дверей, и швейцар извлекал их оттуда по одному и уносил сушиться. Под сводчатым потолком мерцали огромные люстры. Таниэль предпочел разглядывать отбрасываемые ими радуги, чем смотреть на людей за столиками, в нарядах, пошитых на Сэвил-Роу, смеющихся, сидящих перед хрустальными бокалами и украшенными марципановыми фруктами пирожными. Дождь с удвоенной силой забарабанил по стеклу у него за спиной. Таниэль отодвинулся от окна. Он чувствовал себя стесненно, как будто ожидая, что сейчас кто-нибудь укажет ему на дверь и велит убираться, хотя ничего не указывало на вероятность подобного развития событий.
Грэйс с мокрыми волосами появилась из-за спины официанта. Таниэль успел лишь наполовину приподняться из-за стола, чтобы поприветствовать ее, а она уже плюхнулась в кресло.
– Здравствуйте, мисс Кэрроу.
– Мисс Кэрроу? Я думала, мы договорились, что вы будете называть меня Грэйс, – ответила она, отодвигая в сторону вазочку с тюльпанами, которая мешала им видеть друг друга, при этом она задела ногтем край маленькой хрустальной вазы, и та отозвалась мелодичным звоном. Несколько нежных лепестков упало на скатерть. Грэйс снова была в зеленом.
– Как вы? Уже заказали что-нибудь? – спросила она.
– Нет еще. Официант думает, что я бродяга.
– Фу. – Она помахала рукой, и официант немедленно заскользил к их столику. Заказав чай с булочками, Грэйс откинулась назад в своем кресле и окинула его изучающим взглядом.
– Вы не сказали, как у вас дела, – проговорила она.
– Я знаю, извините. Я просто думаю, как ответить.
– Любопытно, – засмеялась Грэйс.
– Насчет Фэншоу: что-нибудь сдвинулось с места после того, как я ушел?
– Нет. По-видимому, я обречена жить в комнате под спальней моей матери до тех пор, пока не заколю циркулем себя или ее.
– Все настолько плохо? – улыбнулся Таниэль.
– У вас есть мать? – спросила Грэйс, округлив глаза.
– Нет. Я ее не помню.
– О боже, простите.
– Нет, ничего. Как я уже сказал, я ее не помню. Она могла быть какой угодно. Отец… он редко разговаривал, однако по тому, как он вертел в руках блесну, можно было многое понять о его настроении.
К ней вернулась непринужденность. Ссутулившись, она наклонилась вперед и положила локти на стол.
– Вы единственный ребенок?
– Нет, у меня есть сестра, – при этих словах он на мгновение замолчал, подумав, что в последнее время он слишком редко вспоминал об Аннабел и еще неделю назад должен был отправить ей деньги. – Она живет в Эдинбурге с двумя мальчиками.
– Вот как! Чем занимается ее муж? Я все пытаюсь услышать о каком-нибудь родственнике, которого вы не любите, чтобы вам понятней стало мое отношение к матери.
– Ха. Он был солдатом. Афганистан. Я видел его всего два раза. По правде говоря, он показался мне сукиным сыном, но я мог ошибаться. Он был родом из Глазго. Все общение с ним, в основном, сводилось к «С добрым утром».
– Ясно. Похоже, что все, кого вы знали, уже умерли. Так что вам придется поверить мне на слово, что после того, как человеку исполняется девятнадцать, матери становятся невыносимыми.
– Да-да, я вам верю. Но, как я понимаю, дом не слишком велик?
– Весьма велик. Размером чуть больше Сахары, – кивнула Грэйс.
– О, я внезапно почувствовал себя счастливым.
– Вполне справедливо! Пресса серьезно недооценивает счастье быть сиротой. Однако вы, по-видимому, помогаете сестре? – спросила она после паузы.
– Это не проблема.
– Это почти наверняка ложь.
– В общем… да, – сознался он, и они оба рассмеялись. Когда их смех затих, наступила странная пауза; Грэйс молча смотрела на него, сжав губы и как будто удерживая себя от желания что-то сказать. Таниэль искал в уме подходящую фразу, чтобы продолжить разговор, но тут очень кстати появился официант с чаем и булочками. Напротив них щенок борзой, привязанный к стулу хозяина – крупного мужчины в твидовом пиджаке, посмотрел вверх и радостно насторожил уши. Пока официант суетился, ставя на стол чай и сливки, собака вскарабкалась к мужчине на колени и сунула нос в блюдечко с джемом. Таниэль прикусил язык. Наблюдая за происходящим, он вовремя услышал дребезжание посуды на накренившемся подносе и успел подхватить за край падающий поднос.