– Послушайте! – выкрикнул Гилберт, обернувшись в их сторону, и Таниэль вздрогнул. – На вас нормальная одежда, вы говорите по-английски? – он смотрел на Мори.
Мори кивнул.
– Подите сюда и помогите.
Мори взглянул на Таниэля, но тот отрицательно покачал головой:
– Нет, я лучше…
– Ему кажется, что японский – это что-то вроде детского лепета, у него смешные усы, и он разговаривает с этими молодыми людьми, которым около двадцати – двадцати пяти, как с двенадцатилетними ребятишками. Вы упускаете такую возможность!
Таниэль усмехнулся, но в его тоне была безнадежность:
– Это смехотворно.
Они обошли девушек, тщетно пытающихся научить друг друга вальсировать, не чувствуя при этом ритма. Гилберт знаком указал им на места рядом с собой. Разговаривая, он одновременно курил трубку, и его окутывал густой дым, как будто исходивший из жерла вулкана. Не успели они сесть, как он сунул Мори в руки лист бумаги с либретто и велел ему самостоятельно разобраться с написанным. Таниэль насупился, но, прежде чем он успел упрекнуть Гилберта в невоспитанности, Мори прикоснулся к его руке.
– Будет с вас воевать на сегодня, – сказал он. – Успокойтесь, а не то вас выкупят разгневанные мусульмане.
Таниэль ногой пихнул его лодыжку, но Мори оставался безучастным.
– Еще один англичанин, слава тебе господи, – воскликнул Гилберт, не обращая внимания на их пикировку. – Среди этого сброда можно позабыть, что находишься в Лондоне, не так ли? Тут прямо как в каком-нибудь Пекине. Что вас сюда привело? Интересуетесь музыкой?
– Мы видели афиши нового спектакля. Микадо, если не ошибаюсь?
– Точно. Сатирическая вещь, на сюжет из японской жизни. Намечена на октябрь, к этому времени сюда прибудет некая иностранная знаменитость. Нам бы хотелось заполучить настоящих японцев, чтобы они позанимались с артистами, но, похоже, никто из них не говорит по-английски.
– Большинство из них как раз говорит, – сказал Таниэль. Бывая в деревне, он успел заметить, что почти у всех маленьких детей здесь английские няньки и что далеко не каждый из здешних обитателей недавно прибыл из Японии. Осэй и ее отец жили в Англии уже много лет. – Им просто велели в присутствии туристов вести себя так, как будто они только вчера приехали сюда из Японии.
– Ха. Контракты, – мистер Гилберт выпустил изо рта струю дыма, после чего выбил трубку о край стола, – понятно. Вы многое знаете о местной жизни. Наверное, говорите по-японски?
– Совсем немного. О чем ваша оперетта?
– О странствующем менестреле Нанки-Пу, влюбившемся в неподходящую для него девушку по имени Ям-Ям и впавшем из-за этого в немилость у императора-тирана. Что скажете?
Таниэль приложил усилия, чтобы сохранить на лице невозмутимое выражение.
– Здорово. Но это ведь не вполне настоящая Япония?
Гилберт пожал плечами.
– А зачем? Вернейший путь к успеху – писать, ориентируясь на самого глупого зрителя в зале. Если актеры достаточно часто будут произносить слово «пинг», любой уловит суть происходящего.
Фортепьяно в очередной раз издало отвратительно резкий звук.
– Кто-нибудь может, наконец, исправить эту чертову штуку? – заорал Гилберт на весь зал.
– Я, я могу, – пробормотал Таниэль, решивший про себя в любом случае уйти, если снова услышит мерзкую ноту, от которой у него сводило пальцы.
Он прошел через зал к инструменту и постучал костяшками пальцев по его крышке.
– Пустите меня на минуту, я его настрою.
– О, вы сможете это сделать? – Салливан говорил отрывисто, и по его интонации трудно было понять, испытывает ли он облегчение от предложения Таниэля. – Когда тебе нужен слепой настройщик, его никогда не найти. Я так понимаю, что настройка фортепьяно – ваша профессия?
– Да, в прошлом, – ответил Таниэль и, откинув крышку инструмента, наклонился, чтобы ослабить маленькую клавишу, слишком сильно натягивающую струну. – Попробуйте теперь.
– У вас абсолютный слух? – улыбаясь, спросил Салливан.
Таниэль кивнул.
– Я буду очень признателен, если вы послушаете вот эту центральную часть. Присаживайтесь, пожалуйста, – он подвинулся на стуле. Салливан обладал довольно пухлой комплекцией, но худой Таниэль сумел примоститься рядом.
– Итак, действие происходит в Японии, и вот тут на полутонах проходит небольшая восточная часть, которая в этом месте сливается с более оживленной темой, но соединение получилось довольно неуклюжим, вот посмотрите…
– Не в моей компетенции давать вам советы.
– Да-да, конечно, но что вы все-таки думаете?
– Я… думаю, оно неуклюжее.
– Совершенно верно. Вы, кажется, завсегдатай в этом месте. Быть может, вы что-нибудь знаете о восточной музыке?
Танниэль спрятал под себя кисти рук, не желая прикасаться к клавишам, но на словах объяснил, что имеет в виду, и Салливан, раз или два медленно проиграв отрывок, понял, в чем дело, и лицо его просияло.
– Не в вашей компетенции, как бы не так! Я не спросил, из какого вы театра?
Таниэль отрицательно покачал головой.
– Ни из какого. Я служу клерком в Форин-офисе.
– Клерком в… Какая потеря! Но вы ведь пианист?
– М-м…
– Не хотели бы вы прийти в воскресенье в «Савой» на репетицию? Я уже довольно давно подыскиваю подходящего пианиста, хотел даже вообще выбросить этот кусок. Не могу же я одновременно играть и дирижировать! Это небольшие деньги, но почему бы вам не попробовать? Придете?
– Не знаю, будет ли у меня время, – медленно произнес Таниэль, чувствуя тяжесть на душе.
Салливан махнул рукой, как будто стирая его слова.
– Это все-таки не симфонический оркестр, я не правлю железной рукой в оркестровой яме и не ору на музыкантов, не умеющих играть «Болеро» с закрытыми глазами. Репетиции у нас довольно короткие. Первое представление намечено на октябрь. Что скажете?
Таниэль и сам не знал, чего он хочет. Сама мысль об этом предложении вызывала в нем страх. Он уже много лет не садился за фортепьяно и не знал, сможет ли по-прежнему хорошо играть, не знал даже, так ли притягательно это для него сейчас. Таниэль уже совсем было решил отказаться, но тут взгляд его упал на внимательно наблюдавшего за ним Мори, и он внезапно все понял. Несколько недель назад Мори изменил ноту в инструменте. Это был его подарок. Таниэля как будто окатило теплой волной.
– Хорошо, почему бы не попробовать?
– Вот и отлично! – Салливан сжал его руку. – И спасибо вам за помощь. Вам непременно надо поработать в оркестре, будет просто трагедия, если этого не случится. О боже, я нанял вас для работы со мной и при этом даже не спросил, как вас зовут, мистер…
– Стиплтон.
– Ну что ж, мистер Стиплтон, я должен угостить вас бокалом вина.
За первым бокалом последовали еще четыре, время текло незаметно, это был вечер удивительных перемен. Когда, наконец, Таниэль стал искать глазами Мори, то не сразу его увидел. Оказалось, что он и не исчезал из поля зрения, просто сидел в дальнем углу зала в окружении сурового вида мужчин из местных. Он мало говорил, больше слушал. Судя по жестам его собеседников, речь шла о каких-то спорах и неприятностях. Увидев направляющегося в его сторону Таниэля, Мори встал, прощаясь; мужчины также поднялись со своих мест, отвешивая ему глубокие поклоны.
– Что там произошло? – спросил Таниэль, когда они встретились возле выхода. Приоткрыв дверь, он пропустил Мори вперед, и они вместе осторожно спустились по крутой лесенке навстречу вечерней прохладе. Еще не стемнело, но сумрак, сглаживая очертания предметов, размывал ведущую к воротам тропинку, и она была менее заметна, чем была бы ночью при зажженных ярких фонарях. После пропитанной табачным дымом атмосферы чайного домика воздух казался особенно чистым.
– Некоторые из парней побывали на митингах националистов и вот недавно привели с собой сюда западных приятелей. Никто из них не владеет английским в достаточной мере, чтобы объяснить хозяину, что происходит.
– Думаю, лучше будет все это прекратить. Националистические митинги обычно организует Клан-на-Гэль.
– Если люди хотят быть националистами – это их полное право, – возразил Мори. Они прошли мимо часовни и растущих перед ней двух деревьев со светлой листвой и стволами, и Мори поднял глаза вверх. Он не был набожным, но несколько дней назад ради интереса научил Таниэля делать надписи на молитвенных табличках, и его табличка до сих пор висела на канате между деревьями. При часовне был только один священнослужитель, и по утрам он был не в состоянии прочесть все таблички сразу.
– Особенно если речь идет о национализме, при котором японские мальчики ходят на ирландские митинги в Лондоне и приводят с собой оттуда новых друзей.
– Вы ходили… ах, да, я понимаю, что вы имеете в виду… – Мори внезапно прервал Таниэля на полуслове, упершись рукой ему в грудь и заставив остановиться. Выставив вперед свой меч, на их пути стоял Юки, сердитый мальчишка, которого Таниэль видел в свой первый приход сюда. Кончик меча почти касался лица Таниэля. Остановленный Мори, Юки наклонил голову и теперь нацелил меч в его сторону. На несколько казавшихся очень долгими мгновений все застыли, лишь колыхалась на ветру листва и раскачивался натянутый между деревьями молитвенный канат. Бумажные фонарики у входа в чайный домик Осэй качались, отбрасывая в темноту волны света.
– Ты, значит, видел газету, – сказал Мори по-японски.
Таниэль попытался сдвинуться с места, в надежде отвлечь на себя внимание Юки, но Мори еще крепче надавил на его грудную клетку.
– Вы можете это остановить, – ответил ему Юки, и, хотя он твердо держал в руке меч, голос его прерывался. – Вы – Мори. Вы – рыцарь. Вы можете это остановить. Япония гибнет, а вы заняты изготовлением часов!
– Я хочу домой, становится холодно. Пропусти нас.
Юки сделал ложный выпад, после чего Мори ударом кисти отодвинул меч в сторону. На вид все было просто, однако звон меча прорезал воздух и видно было, что по руке Юки прокатилась волна боли. Мори схватил мальчишку за локоть и начал выворачивать его руку, пока из нее не выпал меч. Нижняя кромка лезвия была тупая, держась за нее, Мори протянул меч Таниэлю, рукояткой в его сторону. Меч был легкий и слишком короткий для белого человека.