– Пойдем. Я отведу тебя домой.
– Отпустите меня, вы…
– Заткнись, – ответил Мори.
Мори выпустил его руку, и Юки поплелся за ними, но при этом чувствовалось, что он кипит от негодования. Один раз он попытался толкнуть Таниэля, но получил от Мори хороший подзатыльник. После этого он угомонился, и Таниэль не сразу понял причину, но потом сообразил, что именно такой, сохранившийся от старых времен, стиль поведения мальчик считал правильным. Современные манеры были ему противны, он хотел видеть перед собой самурая. Ведь он все время об этом и твердил.
Деревня находилась в юго-восточном углу Гайд-парка и с одной стороны была отгорожена длинным пяти- или шестиэтажным зданием, которое, как смутно помнилось Таниэлю, было когда-то гостиницей. Теперь вдоль его первого этажа тянулись навесы мелких лавочек. Позади здания стояла пагода, а рядом с ней – маленькое озеро, в черной глади которого отражался оранжевый свет от бумажных фонариков. Два островка соединялись выгнутыми ажурными мостиками, чьи силуэты казались особенно хрупкими при вечернем освещении, а на мелководье возвышались молитвенные ворота. Днем все это, по-видимому, выглядело довольно привлекательно, но в сумерках приобрело довольно зловещий вид. Весь подобравшись, Юки провел их в расположенную в центральной части здания лавку.
Освещение здесь было скудным, и их глазам потребовалось время, чтобы привыкнуть. Сквозь прорези подвешенных высоко под потолком шахтерских ламп в помещение проникало совсем немного света. Несмотря на открытую дверь, сквозь которую текла струя свежего воздуха, лавка была пропитана запахом селитры. По стенам сверху донизу тянулись ряды полок, набитых бумажными пакетами ярких цветов; все они были разными: некоторые обычной прямоугольной или квадратной формы, другие – в виде драконьих голов или красных цилиндров с нанесенными на них тонко прочерченными крошечными изображениями рыцарей и женщин с длинными волосами. Сбоку на всех этих предметах были прикреплены наклейки с крупными надписями на японском.
– Огненные цветы Накамуры, – прочитал вслух Таниэль и оглянулся на Мори. – Что это значит?
– Фейерверки.
В глубине лавки, где были расстелены татами и стоял низкий верстак, пожилой мужчина, стоя на коленях, нарезал из бамбука тонкие прямые палочки. При виде вошедших он пришел в страшное смятение и растянулся перед ними на полу. Первой мыслью Таниэля было, что он потерял сознание, но оказалось, что это глубокий поклон. Когда хозяин лавки снова встал на колени, на лбу у него красовалось большое пыльное пятно, которое мужчина стер ладонью, однако грязь забилась в глубокие морщины у него на лице. Мори помог ему подняться. Он оказался моложе, чем показалось Таниэлю вначале, но вид у него был очень болезненный. За его спиной зашуршала отодвигаемая в сторону занавеска, и из-за нее на мгновение показалась женщина, но, увидев посторонних, тут же снова ее задернула.
– Тебе не следует это проделывать при каждой встрече со мной, – обратился Мори к хозяину.
– Мори-сама очень милостив, но я знаю свое место, – ответил Накамура с удрученным видом. – Что он натворил на этот раз?
– Ничего особенного, – успокоил его Мори, – но, думаю, ему не следует давать в руки меч.
– Где ты достал меч? – накинулся на сына Накамура. Таниэль положил меч на скамью так, чтобы Юки не мог до него дотянуться.
– Мори-сама, пожалуйста, простите меня…
Мори ласково прервал его на японском. Накамура начал было отвечать, но потом повесил голову. Юки фыркнул с раздраженным, но одновременно несуразным видом.
– Его надо учить ремеслу, – тоскливо произнес Накамура. – Здесь ему нечем заняться, кроме как наклеивать этикетки на коробки да ходить в город на митинги.
Таниэль взглянул на Юки: возможно, он пользовался популярностью среди наименее вменяемых ирландцев.
– Я хотел спросить, Мори-сама, нельзя ли…
– Думаю, часовое дело ему вряд ли подойдет, – терпеливо ответил Мори.
– Я не понимаю…
Юки понял. Его лицо вновь приобрело злое выражение, черные глаза блуждали по полкам с фейерверками. В душе Таниэль готов был с ним согласиться. Запрет на обучение делать часовые механизмы казался ему бессмысленным: ведь мальчишка уже и без того работал в лавке фейерверков. Связки стянутых веревками самых длинных ракет громоздились на полу и тесно заполняли полки. Верстак был завален обструганными палочками, цветной бумагой, наклейками, мисками и пакетами с порошками всех оттенков от серебристо-серого до белого. Некоторые банки были черными, непрозрачными, чтобы защитить их содержимое от солнечного света, с наклейками, надписи на которых состояли из сложных древних иероглифов вроде тех, что когда-то рисовали на песчаных, с сернистыми пластами, стенах пещер, чтобы обозначить понятие, для которого тогда еще не придумали слово.
– Неважно, – сказал Мори. – По-моему, господин Ямашита ищет кого-нибудь себе в помощники.
– Но ведь он делает луки.
– Это хорошее, надежное ремесло и достаточно сложное, чтобы заинтересовать; кроме того, оно традиционное. И Ямашита строг.
– Да, – ответил Накамура, – конечно, господин, – повторил он и толкнул сына в плечо. – Проси прощения у Мори-самы. Сию же минуту!
Юки отвел в сторону дерзкие кошачьи глаза. На ресницах у него повисли слезы отчаяния.
– Если ты будешь вести себя вежливо, – спокойно обратился к нему Мори, – Ямашита, быть может, научит тебя, как пользоваться этим мечом. У тебя это должно неплохо получиться.
Юки заморгал, ошарашенный этими словами, а его отец, казалось, испытывал радость и стыд одновременно.
– Спокойной ночи, – сказал Мори, слегка поклонившись. Накамура потянул за собой сына, и оба склонились до пола в глубоком поклоне.
Таниэль первым пошел к выходу. Немного помолчав, он сказал:
– Митинги националистов и лавка, набитая фейерверками, – сочетание, которого стоило бы избегать.
– Да, это правда.
– Не могли бы вы устроить так, чтобы исключить одну из этих составляющих?
Мори не сразу ответил.
– Помните, вы сказали полицейскому, что ему следует драться с человеком одинаковой с ним комплекции?
– Д-да.
– Юки меньше меня. Если он сделает бомбу, я отниму ее у него, но я не хочу его останавливать. Это все равно что трясти младенца или дать пинка котенку, – он вздохнул, – я имею в виду…
– Не надо, я вам верю.
– Можете жизнью поклясться? – печально спросил Мори.
– Да, – ответил он с легкостью, и это была правда. По пути к воротам Таниэль взял руку Мори, чтобы посмотреть, не ранил ли его Юки своим мечом. Поперек суставов тянулся длинный разрез в том месте, где он схватился за острое лезвие, а тупая сторона меча оставила красную полосу, которая впоследствии превратится в синяк. Мори недолго наблюдал за его изучающим взглядом и почти сразу, выдернув у него свою кисть, сложил руки на груди. Таниэля поразило одиночество, сквозившее в этом жесте. Он хотел спросить, в чем дело, но заметил, как каменеют плечи Мори, когда речь касается будущего, и передумал, отчего Мори сразу расслабился.
– Возле дома вас ждет лорд Кэрроу, – сказал он. Таниэль вздохнул, он совсем позабыл о Грэйс, да и устал, и ему не улыбалось вступать в перебранку с незнакомым человеком. Мори не смотрел на него, но отвел назад ближайшее к Таниэлю плечо, как будто приоткрывая дверь, чтобы они могли разговаривать, находясь в соседних комнатах.
– Вы не обязаны это делать.
Таниэль помотал головой.
– Сейчас уже поздно об этом говорить.
XIX
Карета лорда Кэрроу стояла напротив дома номер двадцать семь и, судя по нетерпеливо мотающим головами лошадям, находилась здесь уже довольно давно. Фонари на ней подсвечивали фамильный бело-голубой герб. Как только Мори вошел в дом, дверца кареты распахнулась и на мостовую ступил высокий мужчина в накидке с пелериной на шелковой подкладке. Держа перед собой трость, он неприветливо смотрел на Таниэля.
– Вы собираетесь жениться на моей дочери?
– Да.
Выражение лица лорда Кэрроу приобрело еще большую враждебность.
– Она высказалась очень откровенно. Сказала, что ей нужно выйти замуж и что для нее состояние не имеет значения.
– Но это просто смешно…
– Возможно, но это не ее вина, не так ли?
У Кэрроу был такой вид, как будто он собирается ударить Таниэля своей тростью.
– Вам придется подписать контракт, что вы обязуетесь поддерживать кенсингтонский дом, о существовании которого она вам, несомненно, сообщила, в безукоризненном состоянии, что означает, что вы должны будете в нем жить. У вас не будет права на его продажу. Приданое будет выплачено не сразу, а по частям, и я сохраню контроль над ним. Черт подери, если вы воображаете, что женитесь на деньгах, то вы сильно ошибаетесь!
– Мне не нужны ее деньги.
Наступило молчание. Таниэль посмотрел на витрину мастерской, где уже горел свет. Мори начал приводить в порядок разоренную мастерскую. В соседних лавках тоже зажигались огни, и их окна представляли собой живые картины, на которых, как в кукольных домиках, люди работали, ужинали или беседовали между собой.
– Я полагаю, – сказал Кэрроу, – что она, скорее всего, придумала этот трюк, чтобы доказать свою правоту, и она откажет вам, чтобы ее уже точно нельзя было выдать замуж. Но я не дам себя обмануть. Так что, мистер Стиплтон, надеюсь, вы не против того, чтобы провести остаток жизни с женщиной, которую вы совершенно не знаете, – он вновь смерил Таниэля взглядом с головы до ног. – Я считаю, что вы наглец.
– Вам следовало знать, что, если вы установите знак «Не ходить», она непременно бросится туда.
– Как вы смеете!
– Не желаете ли зайти на чашечку чаю? – спросил Таниэль со вздохом.
– Конечно, нет!
– Тогда доброй ночи.
Кэрроу вновь сжал в руке трость, но не поднял ее. Вместо этого он резко повернулся и забрался в карету, которая, подпрыгнув на мостовой, тут же тронулась с места. Таниэль пошел в мастерскую. Там Мори раскладывал вещи по местам в застекленных шкафчиках, но он обернулся на звук открывающейся двери, и между ними на некоторое время повисло молчание, которое Таниэль не решался прервать.