– Мори, – спросил он, – почему вы изменили свой выговор?
Мори с помощью скальпеля подчищал в тетради ошибку.
– Я его не изменял, он сам изменился. Я могу говорить по-английски, потому что помню его из будущего, и в основном это исходило от вас, но теперь мы будем разговаривать не так часто. Теперь я перенимаю язык, слушая публичные лекции и ругаясь с миссис Хэйверли.
– Кенсингтон отсюда всего в двадцати минутах ходьбы.
– Вы будете слишком заняты.
– Чем же?
– Ну… вы знаете, обыденные дела имеют обыкновение накапливаться.
Мори локтем задвинул внутрь ящик стола. Таниэль не видел, что в нем, но от легкого толчка находившийся там предмет издал еле слышный, но очень характерный звук: как при закрывании крышки музыкальной шкатулки.
Таниэль не позволил эмоциям отразиться у себя на лице.
– Я никогда не буду настолько занят, – сказал он, не показав виду, что понял, что находится в ящике. – Вот увидите. Вы были неправы раньше, неправы и сейчас. Ладно. Я пошел делать чай.
Мори посмотрел на него с облегчением. Таниэль закрыл за собой кухонную дверь и, поставив на огонь чайник, неподвижно стоял, дожидаясь, пока он закипит. Он любил детей. Дом в Кенсингтоне – отличное место для счастливого, беззаботного детства. И все-таки ему хотелось закрыться у себя в комнате и заснуть, чтобы проснуться в какой-то другой реальности.
Всю неделю стояла холодная погода. На Темзе замерзли илистые берега и отмели. Рядом с Вестминстером вода просачивалась наверх через сделанные сборщиками моллюсков отверстия во льду, и поверхность льда от этого стала бугристой. Газеты восторженно писали о том, что зима может оказаться достаточно холодной для устройства на Темзе морозных ярмарок, хотя Таниэль не слишком в это верил. Столь раннее похолодание обыкновенно являлось предвестником шальных маятниковых зим, когда сегодня все погребено под снегом, на Рождество люди выходят на улицу без пальто, а при новом похолодании под Новый год подхватывают воспаление легких. Тем не менее, когда Таниэль отправился на Кингс Кросс, чтобы встретить приятеля Грэйс Мацумото, ветер задул совсем уж свирепо. Поезд из Дувра, резко затормозив, заскользив на рельсах, врезался в бамперы. Люди вздрагивали от металлического грохота. Державшая в руках чашку женщина от неожиданности выплеснула на платформу чай, и он тут же замерз янтарным пятном. Уже не впервые Таниэль с раздражением задавался вопросом, почему поезда находятся на том же уровне, что и люди. Если бы их опустили хотя бы на пару футов ниже платформы, находиться на ней стало бы значительно безопаснее.
Ему пришлось встречать Мацумото, чтобы выручить Грэйс; мать заставила ее заниматься чем-то связанным с платьем, и, поскольку этот человек специально приехал на свадьбу из Франции, бросить его без внимания и даже не встретить выглядело бы верхом невежливости. Грэйс объяснила ему, что следовало искать среди пассажиров чрезмерно нарядного светского льва, и поэтому Таниэль узнал его почти сразу. Мацумото пожал ему руку, похлопал по плечу и назвал Таниэлем, что по контрасту со Стиплтоном, как в течение многих месяцев обращался к нему Мори, звучало чересчур фамильярно. Сидя рядом с Мацумото в кэбе, Таниэль незаметно разглядывал его. Он выглядел намного моложе Мори и, как и предупреждала Грэйс, был одет модно почти до неприличия. Одного ириса у него в петлице было более чем достаточно, чтобы у Таниэля пропало всякое желание разговаривать с ним.
Он полагал, что Мацумото остановится в гостинице, и удивился, когда кэб затормозил у ворот выставочной деревни. Оказалось, что семья Мацумото владела квартирой в Лондоне. Она располагалась в верхнем этаже соединенных воедино симпатичных городских домов, в одном из которых находилась лавка отца Юки. С тех пор как Таниэль побывал здесь в последний раз, вокруг здания выросли леса. Несколько рабочих, сидя на крыше и болтая в воздухе ногами, распивали что-то из маленькой фляжки. Они были заняты ремонтом каминных труб, о чем свидетельствовала наполовину законченная свежая кирпичная кладка. Один из рабочих положил фляжку в корзину и спустил ее на визжащем тросе ожидавшему внизу хихикающему мальчишке.
Внутри здания был лифт, в мгновение ока он плавно поднял их на пятый этаж, и они оказались в устланном ковром холле, в который выходили двери лучших квартир. Пройдя мимо ваз с цветами по разноцветным коврам, они вошли в принадлежавшую Мацумото квартиру. Пока они дожидались, когда закипит чайник, Мацумото показывал Таниэлю свои апартаменты. Они, по-видимому, были совсем недавно отремонтированы, от натертых полов пахло пчелиным воском. По стенам были развешаны старинные китайские гравюры, но один угол украшали четыре современных полотна, написанных примерно в том же стиле, что и картина депрессивного голландца, приобретенная Мори несколько месяцев назад. Их картина висела в гостиной по соседству с наброском, который Таниэль сделал на мотив Kyrie из моцартовского Реквиема. К стыду Таниэля, Мори спас ее из корзины для бумаг и затем долго преследовал его с коробкой акварельных красок и умоляющим выражением лица, пока Таниэль не сдался и не изобразил оставшиеся части мессы. Он пытался убедить Мори, что гостиная – не место для реквиема, но тот оставался глух ко всем доводам, когда же Таниэль пытался снять акварели со стены, он тут же получал укол булавкой от подоспевшего Катцу. Постепенно он пришел к выводу, что Мори делал это не из вежливости, а потому, что ему действительно нравились его работы. Почему – это до сих пор оставалось неясным.
Они пили черный чай. Мацумото оказался англичанином в не меньшей степени, чем Фрэнсис Фэншоу.
– Приезд сюда не доставил вам слишком больших неудобств? – спросил, наконец, Таниэль, когда все уже было сказано о погоде и картинах.
Мацумото отрицательно помотал головой.
– Нет, нисколько. Но после этого мне немедленно надо будет отправляться домой, – он вздохнул. – По правде говоря, меня серьезно беспокоит ситуация вокруг замка Мацумото. Моему отцу приходится в одиночку сражаться с правительством, которое уже довольно давно требует от него, чтобы он продал родовое гнездо. Вначале мне казалось, что все это не слишком серьезно, но в последнее время я получаю от него все более тревожные письма, так что, к сожалению, сразу же после торжества мне надо будет мчаться ему на помощь. Есть такая штука – закон об упразднении замков, который…
– Да-да, я знаю, – перебил его Таниэль. – Но что с вами будет, если они все же заберут его?
– Переедем в новый дом в Токио, я полагаю. Не думайте, император не собирается превращать своих аристократов в бездомных попрошаек. Он не так уж и плох, – сказал Мацумото, но вид у него был мрачный. – Господи, как же здесь холодно. Я никого не предупредил, что приеду, так что тут нечем топить.
– Давайте постоим несколько минут снаружи. После этого мы будем себя здесь чувствовать, как в тропиках.
– Наверное, я зря это сказал, – пожалел Мацумото, но, захватив с собой чай, послушно вышел на балкон.
С балкона открывалась широкая панорама: выставочная деревня, а вдалеке за ней – Гайд-парк, хоть и отчасти загороженный лесами слева. Небо на горизонте было темно-синим, и деревня внизу светилась огоньками. Стоящую неподалеку пагоду украшали бумажные фонарики и длинные узкие ленты. Плотники соорудили перед ней широкую сцену. На сцене уже воздвигли копию вытянутых, украшенных резьбой ворот из деревни, служащих аркой просцениума, и теперь парнишки, красившие ворота в ярко-алый цвет, замахивались друг на друга кистями с краской.
Позади них появилась Грэйс. В руках у нее был только что купленный в лавке Накамуры бенгальский огонь, и она рисовала им в воздухе светящиеся спирали.
– Наконец-то удалось улизнуть, – сказала она. – Что происходит там внизу?
– Шоу Гилберта и Салливана, – ответил Таниэль. – Премьера состоится здесь в воскресенье.
– Таниэль будет играть в ней на фортепьяно, – пояснила Грэйс, обращаясь к Мацумото, но он только пробормотал что-то вежливое в ответ, так что Таниэлю показалось, что он просто не расслышал ее слова.
Втроем они наблюдали, как женщины, встав на лестницы, чтобы доставать до выступающих балок пагоды, проверяли с помощью зажженных свечей, которые передавали им снизу мужчины, надежность бумажных фонариков. Пламя высвечивало складки их кимоно, придавая им отточенную остроту, мерцая, отражалось в их черных волосах и поясах из шелка. Поздние посетители деревни, привлеченные огнями, стекались сюда посмотреть на происходящее.
Из расположенной под их балконом лавки фейерверков появилась знакомая воинственная фигура Юки.
– Эй, послушай, – окликнула его Грэйс, – я взяла бенгальский огонь и оставила деньги на прилавке!
Юки посмотрел вверх и кивнул, но затем его взгляд уперся в Мацумото.
– Западная обезьяна! – выкрикнул он по-японски.
– Сам ты обезьяна, – ответил ему Таниэль. – Ты живешь в Лондоне, маленький ублюдок!
Мацумото передернул плечами. Он был еще достаточно молод, и его расстраивало неодобрительное отношение со стороны других людей.
– Послушайте, в Риме надо поступать как римляне, – попытался утешить его Таниэль.
Мацумото покачал головой.
– Я в этом не уверен. Иногда я чувствую себя в этой одежде каким-то разодетым павлином, и мне начинает казаться, что, одеваясь на западный манер, я способствую разрушению того, что делает из нас нацию.
– О чем вы разговариваете? – поинтересовалась Грэйс.
– Мальчишка нагрубил ему, потому что он одет по-западному, – объяснил Таниэль.
– Но почему?
– Потому что он – только что вылупившийся невменяемый националист, и ему хочется, чтобы все японцы одевались как самураи и рычали на прохожих. Лавка внизу принадлежит его отцу. Я уже говорил, что неразумно оставлять его наедине с пятьюдесятью тоннами пороха и ненавистью по отношению к каждому, кто носит сюртук, но нельзя же посадить его в тюрьму только за то, что он, может быть, сделает в будущем, – ответил Таниэль, подумав, что следует рассказать Мори о том, что в поведении Юки ничего не меняется. Мори, конечно, и так это знает, но имеет смысл донести до него, что