Таниэлю об этом тоже известно.
– Пиджак лучше, чем эти идиотские кимоно, – заметила Грэйс.
– Я с ним поговорю, – сказал Мацумото.
– Мацумото! Ты ведь просто не можешь смириться с мыслью, что есть кто-то, кто относится к тебе без восторженного обожания… так ведь? Ты не хочешь меня слушать? Я ведь разговариваю сама с собой, – пробормотала она вслед отъезжающему лифту.
Таниэль облокотолся на балконные перила и смотрел вниз, чтобы не пропустить взрыва, если он вдруг последует. Грэйс встала рядом с ним.
– Вы огорчились из-за меня, правда? – спросила она. – От того, что я сделала с деревьями.
– Нет. Я просто немного нервничаю оттого, что расстаюсь с привычной жизнью. Только и всего.
– Мори все еще отказывается прийти? – спросила она после паузы.
– Он не придет.
– Я знаю, вам бы этого хотелось, но я рада.
Таниэль посмотрел на нее сбоку.
– Он не колдун. Он просто одинокий человек, которому не с кем поговорить, кроме механизма в виде осьминога.
Грэйс подняла брови.
– Таниэль, проснитесь, наконец. Он помнит о будущем все, кроме произвольных событий. То есть все, за исключением результата при подбрасывании монеты или игре в кости. Вращающихся магнитов, вроде произвольного сцепления шестеренок у Катцу. Он ощущает движение эфира. Ему все становится известно, когда вы еще только собираетесь что-нибудь сделать, потому что электрические колебания в вашем мозгу приводят эфир в движение. Неужели все это не вызывает у вас ни малейшего беспокойства? Ведь это означает, что он знает, как вызвать ваше доверие, знает, как заставить вас изменить свои намерения.
– Я это знаю. Я бы никогда больше не подошел к фортепьяно, если бы он не подстроил мою встречу с Артуром Салливаном. То, что делается с определенной целью, вовсе не обязательно плохо.
– Но вы бы ничего не узнали, если бы он сам этого не захотел. Я его боюсь, потому что думаю, что, если я окончательно ему надоем, он сможет вас убедить, что и вы от меня устали.
– Было бы славно, если вы хотя бы на минуту допустили, что здравого смысла во мне все же чуть больше, чем у цыпленка, – мягко произнес Таниэль. – Я живу с ним бок о бок и научился различать, когда он намеревается что-нибудь устроить.
– Я ведь не имею в виду, что вы глупы. Я думаю, что вы обычный человек, работающий клерком и время от времени музицирующий, а Мори – гений, умеющий создавать целые миры. Я просто… пытаюсь объяснить вам свою тревогу, только и всего.
Таниэль выслушал ее молча. Внизу возле пагоды Мацумото отыскал Юки. Таниэль думал, что интересно было бы сфотографировать этих двоих вместе: один – во фраке, с ирисом в петлице, другой – в линялом кимоно с засученными рукавами, несмотря на то, что в воздухе уже кружатся снежинки.
– Я понимаю, о чем вы говорите, но думаю, что вы неверно его оцениваете.
– Это не так. Я уверена, что, пока вы рядом с ним, вы не сможете принимать решения самостоятельно.
– Грэйс, мы собираемся пожениться. Он этим недоволен, но мы ведь не изменили наших намерений.
– Да, и это заставляет меня волноваться еще сильнее, – прошептала она. – У меня ощущение, что нас еще ждут сюрпризы с его стороны.
Таниэль отрицательно покачал головой.
Грэйс помолчала.
– Вам не приходило в голову, что ясновидение и изготовление бомб – не взаимоисключающие вещи? Подумайте, ведь он мог сделать бомбу, чтобы заманить вас на Филигранную улицу. Как бы то ни было, он знал, что ее подложили, но ничего не сделал, чтобы ее обезвредить.
– Конечно, всегда можно сбросить его с крыши просто на всякий случай.
Грэйс вздохнула.
– Хорошо бы Мацумото поторопиться. Я промерзла до костей.
– Тогда давайте спустимся вниз. Мне в любом случае надо возвращаться назад.
– Зачем? У вас какие-нибудь планы?
– Мне надо получить некоторые заказы, – солгал он; было бы жестоко сказать ей, что ему просто хочется в этот последний вечер побыть дома как можно дольше.
Таниэль застал Мори уговаривающим Катцу слезть со шкафа, где тот устроил себе гнездо из украденных в мастерской фольги и пружинок. С некоторых пор осьминог полюбил блестящие вещи и коварно упрятывал их в недосягаемое для Мори место. Встав на цыпочки и схватив Катцу обеими руками, Таниэль снял его со шкафа. Осьминог обвился вокруг его руки и не желал ее отпускать.
– Дело, по-видимому, в вашей запонке, – с выражением безнадежности произнес Мори. – Извините меня, я, честное слово, не настраивал его так, чтобы он все это проделывал, это его произвольно сцепляющиеся шестерни, знаете, все равно как если бы при бросании монеты двенадцать раз подряд выпадала решка…
– Или, может быть, он живой, – предположил Таниэль.
– Если бы он в самом деле умел думать, у него были бы намерения, и я бы тогда знал, что он собирается сделать, но… я… не знаю, – он попытался открыть панель, за которой находились металлические внутренности Катцу, но осьминог, поворковав, умчался куда-то по полу. Они видели только, как зажглась лампа под лестницей, и потревоженный паук поспешил убраться подальше.
– О, я чуть не забыл, у меня есть для вас свадебный подарок. Я, конечно, должен был бы вручить его вам после церемонии, но тогда в этом не будет смысла, – Мори пошел впереди Таниэля в мастерскую, и, как только он переступил через порог, лампы вспыхнули и зажужжали.
Таниэль, заинтригованный, последовал за ним.
– Что значит «не будет смысла»?
Мори потянулся к полке над верстаком и достал оттуда изящную шкатулку из вишневого дерева. Он бережно поставил ее перед Таниэлем и спрятал руки за спину, чтобы показать, кто должен ее открыть. Таниэль поднял крышку. Внутри на подушечке из голубого бархата лежали три стеклянных флакона. Все они были заткнуты пробками и запечатаны блестящим воском, и все были пустыми на вид, если не считать почти неуловимого различия в их цвете. На стенках флаконов были впаянные в стекло бронзовые таблички, украшенные гравированным орнаментом, таким же, как на бумажных кружках, которые Мори вкладывал в свои часы. На них были надписи на английском и японском. На первом флаконе было написано «солнце», на втором – «дождь» и на третьем – «снег». Таниэль посмотрел на Мори.
– Для чего они?
– Чтобы завтра вы могли выбрать погоду, – он поднял «солнечный» флакон и поднес его к свету. Стекло было подсвечено желтым, и внутри флакона плавали еле заметные, почти невесомые частицы, поблескивая, как пылинки в солнечном луче. Флакон отбрасывал на его руку золотую тень.
– Если вы выпустите в воздух эти частицы с большой высоты, например с церковной колокольни, то в течение нескольких секунд будет достигнут желаемый эффект. Вот этот флакон рассеет облака, а эти два, наоборот, соберут их на небе. Выбранная вами погода будет держаться несколько часов.
Таниэль по очереди потрогал флаконы, глядя на отбрасываемые ими цветные тени у себя на пальцах.
– Что бы вы ни выбрали, половины флакона будет достаточно. А если вы сохраните немного того, что внутри, вы также сможете использовать его для оперетты. Здание, где живет Накамура, подойдет по высоте. Конечно, солнечная смесь вечером сможет дать вам только небо без облаков. Лично я порекомендовал бы вам опустошить весь флакон с дождем, чтобы они поступили как цивилизованные люди и перенесли спектакль в «Савой», – он глазами указал на «дождливый» флакон.
– А что не так с опереттой под открытым небом? – рассеянно спросил Таниэль. Флаконы были не из стекла. Они блестели иначе и не казались хрупкими. Первой его мыслью, когда он открыл шкатулку, было, что они сделаны из драгоценных камней, но сейчас ему вдруг пришло в голову, что они могут быть из алмаза. Он только теперь сообразил, что, обыскивая мастерскую, разбил один из флаконов. Трудно представить, что бы произошло, если бы это случилось на улице. Мори был необычайно изобретателен. Таниэль спрятал руки за спину. Вид у флаконов был такой, как будто их настоящее место – стеклянная витрина в каком-нибудь музее или запертый сейф.
– Это Англия. Какая бы ни была погода, все равно будет ужасно.
– Но вы ведь придете? Там будет ваш друг Ито, так что…
– Конечно, я приду, я очень этого жду. И дело вовсе не в Ито, там будете вы.
Мори говорил, возбужденно жестикулируя поднятыми руками и, когда он внезапно резко опустил их вниз в своей манере сломанной куклы, Таниэль подхватил его за локоть, чтобы он не стукнулся запястьем о край стола. Мори высвободил свою руку, и Таниэль поблагодарил его за подарок в преувеличенно вежливых выражениях.
Грэйс ждала Мацумото возле пагоды, дрожа от холода. Она спустилась вниз, чтобы напомнить ему, что пора идти, но он ничего не замечал. Юки, поначалу сердито смотревший на него исподлобья, теперь разговорился, и не видно было, чтобы Мацумото собирался его прервать. Ему нравилось приручать людей. Запах горячего воска от фонариков напомнил Грэйс о Рождестве. До него оставалось еще два месяца, и Грэйс надеялась, что погода до этого времени не изменится. Она любила морозные ярмарки.
Наконец до неприличия счастливый Мацумото подошел к ней.
– Хочешь пойти со мной в город на митинг националистов?
– В городе проходят митинги японских националистов? – удивилась Грэйс.
– Нет, националисты ирландские, но несколько здешних ребят собираются туда пойти. Чувства у тех и других сходные.
– Знаешь, сегодня вечер накануне моей свадьбы. Я предпочла бы провести его подальше от членов Ирландского республиканского братства, несущих всякую чушь про угнетателей.
– Действительно, что за глупость с моей стороны! Ты ведь собираешься провести вечер с другими друзьями!
– Хорошо, пойдем, но только, пожалуйста, ненадолго. Я уже превратилась в сосульку, – сказала Грэйс, ссутулившись и постучав каблуком по притоптанному снегу.
– Мы не будем сидеть до конца. И это совсем рядом, на Пикадилли, мы можем доехать на метро.
Грэйс подняла голову.
– Ни в коем случае. О метро не может быть и речи, если только ты не хочешь умереть от болезни бронхов…