– Я собирался еще и выспаться, – ответил он, не улыбнувшись. – Почему мое местонахождение так важно?
– Потому что за все эти месяцы вы ни разу не проявили никакого интереса к кенсингтонскому дому, вы попросту не желаете оставить Филигранную улицу, поэтому я думаю, что там, где вы проведете сегодняшнюю ночь, вы и будете жить. Это означает… если вы сожалеете о том, что сделали, и хотите, чтобы все вернулось назад, вы должны решить это сегодня.
Таниэль нахмурился.
– Грэйс, я вернусь утром. Я не собираюсь ни от чего отказываться.
– Я понимаю, что, может быть, говорю странные для вас вещи, но ответьте: вы хотите надо мной посмеяться?
– Я хочу сейчас здесь остаться. Только на этот раз. Пожалуйста.
– Хотелось бы мне знать, что за чай вы пьете в темноте, – тихо сказала она. Она надеялась, что он испугается, но этого не произошло.
Грэйс впилась ногтями в ладони.
– Помните, я однажды сказала, что настанет день, когда он от меня устанет, и в этот же день вы разделите его чувства? Сегодня этот день наступил.
Он слегка наклонил голову, так что световой блик на его волосах лишь чуть сдвинулся.
– Вы помните, я как-то сказал, что я не идиот…
– Конечно, вы не идиот…
– Нет, я обыкновенный человек, клерк, иногда играющий на фортепьяно.
Она не сразу узнала собственные слова, но, когда до нее дошло, что он цитирует ее высказывание, ее кольнула досада, а потом захлестнула волна растущего смятения.
– Я никогда не имела в виду…
– Я вернусь завтра, – повторил Таниэль.
– Нет, возвращайтесь сейчас. Я знаю, теперь вам хочется остаться на одну ночь, но завтра вам снова захочется остаться, и послезавтра тоже, вы никогда не уедете отсюда. Понимаете ли вы, что произойдет после этого? Таниэль, если для посторонних станет очевидным, что мы расстались… Господи, мой отец – лучший друг лорда Левесона. Знаете, министра иностранных дел? Он добьется, чтобы вас выгнали со службы, независимо от того, что я ему буду говорить, и нам с вами не видать приданого как своих ушей. Что станется с вашей сестрой?
При упоминании сестры он сцепил лежавшие на столе руки.
– Я хочу остаться, потому что вряд ли попаду сюда когда-нибудь еще. И Грэйс, вскоре после этого у нас будет ребенок. И я буду любить вас обоих, а он останется здесь в одиночестве, как это всегда с ним случается, но меня это не будет волновать, потому что к этому времени мы с ним станем друг другу чужими и у меня будет собственная семья, о которой надо заботиться. Мне хочется подумать о нем, пока у меня еще есть такая возможность.
– Что за чушь он вам рассказывает? – требовательно произнесла она, сознательно повышая голос. Понимать, что мужчина умен, – это одно, но совсем другое – видеть, как он пользуется своим умом. Если бы происходящее не касалось ее так близко, она могла бы восхититься его стратегией. – Таниэль, он делает это только для того, чтобы заставить вас…
– Я так не думаю.
– Боже милостивый, я чувствую себя Кассандрой. Мои предсказания правдивы, но вы не хотите мне верить. Просто позабудьте на минуту, что вы не так умны, как он, и попытайтесь оценить, что он сделал.
– Я не часовой механизм.
Грэйс хотелось схватить его за плечи и потрясти.
– Вы как раз им являетесь. Но вы настолько хороший механизм, что не осознаете этого. Пожалуйста, поймите это. У вас в руках не только ваша собственная жизнь, но и моя. Я не смогу содержать лабораторию без денег от приданого.
– Я это понимаю. Именно по этой причине я и вернусь к вам утром, – ответил он с ледяным спокойствием, и Грэйс вдруг осознала, что не раз слышала у него этот тон. Непростительной глупостью с ее стороны было думать, что он никогда не сердится. Она выдохнула.
– Ну что же, тогда увидимся утром. Простите меня. Уверена, все как-то решится, и достаточно быстро.
Его лицо посветлело.
– Да, до завтра.
– Хорошо. Я вас покидаю, чтобы в одиночестве насладиться похожим на пещеру гостиничным номером.
Таниэль улыбнулся.
– Передайте от меня привет Мори, – прибавила она.
Грэйс вышла на улицу под продолжающийся снегопад, дверь за ней захлопнулась. Мелкая снежная крупа, которую усилившийся ветер гнал со стороны Найтсбриджа, барабанила по подолу ее юбки. Оглянувшись назад, она увидела Таниэля, открывающего тяжелую старую дверь, ведущую из мастерской на кухню. После его ухода свет в мастерской стал меркнуть сам по себе и вскоре совсем погас, лишь от остывающих углей в жаровне все еще исходило слабое свечение.
На обратном пути, сидя в кэбе, Грэйс прикрыла глаза от усталости, но перед ее мысленным взором проплывали разные картины. Ей никогда не приходилось видеть, как падает каменная стена, но Мацумото в свое время показывал ей фотографию Вороньего замка. По его словам, он был намного меньше, чем некоторые грандиозные старинные замки юга, разрушенные за последнее десятилетие, но, тем не менее, это было колоссальное сооружение, стоящее на волнообразно изгибающихся внутренних стенах над черным озером. Она думала о том, сколько может весить один камень из стены, сколько камней ушло на такую стену и что произойдет с человеческими костями, если на них обрушится вся эта тяжесть. Вряд ли после такого останутся хоть какие-то кости.
– Вестминстер, мисс, – язвительно произнес возница.
Грэйс выпрямилась и, открыв глаза, поняла, что кэб остановился не меньше минуты назад. Сквозь окошко экипажа желтый свет уличного фонаря отбрасывал колеблющуюся тень на ее колени. Она вышла из кэба и рассчиталась с кучером. От усталости у нее ныли суставы, она двигалась с трудом, как несмазанный механизм.
Поднявшись по лестнице, она открыла незапертую дверь номера. Лампы, которые она не погасила перед уходом, все еще горели. Часы на каминной доске проиграли короткую мелодию, стрелки показывали половину двенадцатого, и пол затрясся, возвещая, что поезд под землей отошел от станции «Вестминстер». Грэйс выдохнула и приложила ладони к вискам, зацепившись за волосы подаренным ей Таниэлем по случаю помолвки кольцом.
Садясь, она выронила из кармана соверен, и он закатился под кресло. Орел. Грэйс подняла монету и представила возбужденный эфир, смыкающийся над бесплодным шансом выпадения решки. Погребенные под ним решки, груды решек были повсюду: это были призраки Грэйс, заваривающей чай, запирающей дверь, стоящей у окна, делающей все то, к чему она подсознательно готовилась в последнее время. Ей виделись смутные силуэты женщины, которая должна была завтра к десяти прийти убираться, и гостей, которые еще не до конца определились, какую комнату им хотелось бы занять. Частицы эфира были настолько мелкими, что отклонились от основной директории под воздействием пульсирующих нервов в чьем-то мозгу на расстоянии десяти миль. Или, может быть, ста.
Грэйс повертела монетку в руках и подбросила ее опять. Орел. Орел. Орел, как бы это ни было смешно. С каждым разом, подбрасывая монету, она в глубине души надеялась, что вероятность выпадения орла уменьшилась, но шансы по-прежнему оставались равными. У этого процесса отсутствовала память. Монета ничего не желала знать о том, что орел выпадал уже четыре раза подряд. Перед каждым подбрасыванием эфир разбивался на два потока, и всегда с равнозначным прогнозом для обоих. Неважно, кто и зачем бросает монету. Шансы всегда будут одинаковыми, всегда столь же непредсказуемыми, даже если по какой-то невероятной случайности орел выпадет двадцать раз. Конечно, ведь именно на этом принципе работает механизм внутри Катцу.
Не выпуская из рук монету, Грэйс, наконец, дала волю своим мыслям. Она так долго хранила идеи где-то в глубине подсознания, что они развились почти что сами по себе, почти не требуя вмешательства с ее стороны. Грэйс посмотрела на часы. Без двадцати пяти двенадцать. Последний поезд отправляется в полночь. Если поторопиться, она успеет.
Ветер снаружи гудел и тряс водосточные желоба, забрасывал оконные стекла смерзшимися листьями. Несколько застрявших в паутине листьев отбрасывали на пол причудливые тени. Лежа спиной к стене, обнимая Мори одной рукой, Таниэль ощущал жар от камина на предплечье и тыльной стороне руки, а холодный воздух со стороны стены холодил плечо. Он прятался от света, уткнувшись носом Мори в затылок. Он чувствовал, как проваливается в сон, мышцы обмякли, и мысли стали зеркальными. Мори высвободился из-под его руки. Если бы Таниэль стоял, его голова бы непроизвольно упала.
– Мне надо идти. Миссис Стиплтон вот-вот исчезнет из гостиничного номера.
– Что?
Он видел силуэт Мори, севшего в кровати и натягивающего рубашку, оставив Таниэля на мгновение мерзнуть, прежде чем жар от огня заполнил образовавшуюся пустоту.
– Все перевернуто вверх дном или будет перевернуто к тому времени, когда я успею туда добраться.
К этому моменту до Таниэля стал доходить смысл сказанного. Он тоже сел.
– Кто-то… ее похитил?
– Я не знаю. Вы остаетесь здесь, – сказал он прежде, чем Таниэль успел что-нибудь сказать. – Перестаньте пытаться высказывать свои мысли и послушайте меня.
Таниэль прикусил язык.
– Я не помню, где ее можно найти, – продолжал Мори, – это означает, что решение пока не принято. Если я отправлюсь сейчас, то, возможно, еще смогу ее найти. Я помню, что, после того как она оставила гостиницу, я видел ее бродящей по Лондону, поэтому я постараюсь оказаться поблизости от нее, чтобы, когда у нее созреет решение, у меня был шанс опередить ее. Если вы пойдете со мной, вы будете меня тормозить. – Мори поколебался, как будто желая прибавить что-то еще, но затем внезапно встал и двинулся к двери, на ходу обматывая вокруг шеи шарф. Таниэль бросился за ним.
– Вы знаете что-то еще, – крикнул он с верхней ступени. Мори был уже возле дверей, натягивая пальто.
– Нет, – ответил он.
– Ради бога, не надо лгать. Что все это значит? Что произойдет, если вам не удастся ее настичь?
– У меня нет времени, – сказал Мори. Входная дверь захлопнулась у него за спиной. Когда Таниэль оделся и выбежал на улицу, снегопад вновь усилился, и Мори уже нигде не было видно. Сквозь полосы света от уличных фонарей Таниэль вглядывался вдаль Филигранной улицы. Ветер задувал снежинки между пуговицами его рубашки.