– Доброе утро, – улыбнулась она.
– Где мы находимся?
– В больнице Святого Георгия.
Таниэль растерянно помотал головой. Просторная и чистая палата не производила впечатления места, где людей лечат даром. У него не было больничной подписки – она стоила целое состояние, две или три гинеи в год.
– Но у меня нет…
– Я все оплатила. Как вы себя чувствуете?
Он чувствовал себя так, как будто кто-то, вынув у него из головы мозги, заменил их шерстью. Даже мысль о том, чтобы произнести разом целое предложение, казалась невыносимой.
– Все мутно, – ответил он вместо этого.
– Сестра милосердия сказала, что у вас контузия и к тому же, масса синяков и ссадин.
– А что случилось с вами?
– Ничего, я находилась от взрыва гораздо дальше, чем вы. Только ушибла руку.
– Нет, я имею в виду раньше, – Таниэль проглотил слюну, ощущая вкус дыма. – Все думали, что вас похитили.
Грэйс удивленно моргнула.
– Похитили? Нет. Я, конечно, могла что-то опрокинуть и разбить, потому что была очень зла. После этого я покинула гостиницу.
– Но куда вы отправились?
– Я ходила по городу. Потом, когда открылось метро, спустилась туда.
У Таниэля раскалывалась голова.
– Простите.
– Теперь это все неважно. Главное, что с нами обоими все хорошо. И почти со всеми остальными тоже. Полиция говорит, что это просто чудо, что пошел дождь. В чайном домике, когда там загорелась крыша, находилось около шестидесяти человек, но ливень погасил ее прежде, чем дым заполнил помещение.
Таниэль оглядел пустую палату:
– Но он ведь погиб?
– Кто, Мори? Нет. Он все еще в операционной.
– Что за операцию ему делают?
– Понятия не имею. Таниэль… оставайтесь на месте, – произнесла Грэйс, легонько толкнув его пальцами в грудь.
– Хорошо, – солгал он, слегка откидываясь назад. – Не могу поверить, что он не знал заранее, что должно произойти, – продолжал он, чтобы отвлечь ее внимание. – Поборник модернизации мистер Ито является практически домой к Юки, свихнувшемуся на националистических идеях, чей отец изготовляет фейерверки, как вам это? Я с самого начала говорил Мори, что надо отослать Юки подальше, но он не хотел меня слушать.
– На его месте мог быть кто угодно, – тихо произнесла Грэйс. – Когда я вошла в эту лавку, она была так набита покупателями, что никто бы не заметил, даже если бы там появился человек в костюме гориллы.
– Нет, вы просто не знаете Юки, он бросается на людей. Однажды он пытался убить Мори. Потом пытался застрелить Ито во время спектакля. – Таниэль закашлялся: горло пересохло и саднило; когда она дала ему выпить воды, то стало еще хуже. – Похоже было, что все происходящее оказалось для Мори неожиданностью, в то время как обычно он ничему не удивляется. И ничто из этого не удивляет меня, поэтому я не знаю, как…
– Вы можете обдумать это позднее, – мягко сказала Грэйс. – Послушайте, мне надо разобраться с оплатой и прочим, а потом нужно повидаться с родителями, раз они думают, что меня похитили. Боже милостивый, я отправляюсь погулять, и все сходят с ума. Вам надо отдохнуть.
Таниэль пообещал так и сделать, подождал, пока она уйдет, затем позвал сестру и заявил, что хочет выписаться из больницы. После того, как они подписали все бумаги и она вернула ему одежду, он задернул шторки вокруг своей кровати, чтобы одеться. На груди у него были небольшие порезы и занозы, полученные во время взрыва. Спина болела, так как он содрал на ней кожу. Ничего серьезного.
Он запутался, завязывая галстук, и вынужден был начать все сначала.
Когда операция закончилась, сестра сказала ему, что Мори отвезут наверх, в палату для евреев. Стены на лестнице были увешаны гигантскими картинами. Вдоль коридора, куда выходили палаты, тянулся ряд высоких окон, все они были слегка приоткрыты, чтобы дать доступ свежему воздуху. Под одним из них висел плакат, предупреждающий об опасности зловонных запахов. Таниэль смутно припоминал, что они имеют какое-то отношение к распространению болезней, но этим его знания ограничивались. Сам он ощущал только запах чистящих порошков и господствующий надо всем сладковатый химический запах карболки. Таниэль открыл двойные двери полупустой палаты. Несколько евреев играли в карты; в противоположном углу один из пациентов бился в эпилептическом припадке, и две сестры милосердия с трудом его удерживали. Третья сестра, увидев Таниэля, потребовала, чтобы он вышел из палаты:
– Часы посещений начинаются с трех.
– Но не могли бы вы мне сказать…
– Нет. Вам следует подождать на улице или на галерее.
Таниэль попробовал спорить, но высокий врач указал ему на дверь и даже сопроводил его до середины лестничного пролета. Таниэль смотрел ему вслед. От дыма у него были воспалены глаза, и Таниэль тер их до тех пор, пока не заметил, что кончики пальцев стали влажными.
Стоя на лестнице, он видел, как две сестры вошли с улицы в вестибюль, впустив в помещение струю холодного воздуха. Он сейчас в таком состоянии, что лучше не ждать на холоде снаружи. Пережитая контузия не оказала влияния на его способность логически мыслить. Повернув голову влево, он обнаружил длинный коридор, по которому, немного поблуждав, он вышел на галерею. Она оказалась слева от задней двери, ведущей на застекленную террасу, откуда открывался вид на обширный сад. Благодаря закрытым окнам здесь было тепло.
На галерее старые половые доски скрипели у него под ногами. Вдоль стен стояли стеклянные шкафы со скелетами, чьи кости были соединены проволокой; они были разных размеров – взрослые и детские, а один представлял собой пару странным образом сросшихся близнецов: с раздельными позвоночниками и общим тазом. У обоих были обычные руки и головы. Таниэль разглядывал проволочные соединения, уверенный, что скелеты ненастоящие, но потом заметил, что у одного из скелетов сросшиеся нижние позвонки. Неясно, кому принадлежал этот скелет, но ростом он (или она?) был почти шесть футов. Было не вполне понятно, как этот человек мог ходить. По-видимому, он отрывал ноги от земли строго по одной, при этом удерживая равновесие на другой ноге, и у него это явно хорошо получалось: кости не были деформированы, и длина их была одинаковой. Все здесь было симметричным и крепким, очищенным до перламутрового блеска. Таниэль перешел к следующим шкафам, избегая смотреть на собственное отражение.
Дальше по стенам были развешаны картины, на которых в основном изображалось препарирование трупов и операции. Люди на них казались ненастоящими. В колбах плавали какие-то не вполне сформированные органы. В некоторых шкафах стояли восковые модели. Одна из них представляла собой лицо, половина которого, лишенная кожи, демонстрировала сложную систему мышц; другая модель изображала деформированную руку. Группа скелетов склонилась над раскрытой книгой по анатомии, которая, по-видимому, была столь интересной, что, даже будучи мертвыми, они не могли от нее оторваться. Таниэль слонялся среди шкафов, наклоняясь, чтобы заглянуть внутрь, но не притрагиваясь к стеклу, чтобы не пачкать его следами от своих пальцев. В больнице его в основном отмыли от сажи, но она прочно въелась в мельчайшие линии на кончиках пальцев.
Таниэль был доволен тем, что забрел на галерею с ее странными экспонатами. Они помогали ему отвлечься от мыслей об операции. Ему хотелось знать, что это была за операция. Если она серьезная, они наверняка используют хлороформ. Хлороформ, конечно, лучше, чем большой стакан виски, но Таниэлю мало что было о нем известно, не считая того, что муж Аннабел умер под хлороформом. Он убивает некоторых людей, вызывая у них аллергическую реакцию, и никто не знает почему.
Таниэль сел на пол рядом со шкафом со странными близнецами, стараясь ни о чем не думать. Лучше всего это у него получалось, когда он считал про себя. Примерно после каждых девяти сотен звон колоколов с городских колоколен отмечал, что прошло еще четверть часа. Ближе к половине второго на галерею пришел врач и поднял его с пола за локоть, полагая, что он откуда-то сбежал. Таниэль пытался убедить его, что это не так, но врач был неумолим и велел ему покинуть больницу.
Поначалу, после долгого неподвижного сидения на полу галереи, Таниэлю показалось, что снаружи невыносимо холодно. Походив вокруг больницы, он почувствовал себя лучше. Снег смыло вчерашней грозой, но лужи замерзли, и улицу наполнил хруст ломающегося под ботинками и колесами льда. Пока Таниэль ждал назначенного часа, у дверей больницы собралась небольшая толпа посетителей; в руках у них были булки с тмином, фрукты, а у некоторых – спрятанные в карманах маленькие бутылочки с джином. В три часа толстый санитар распахнул двойные двери и встал между ними, пропуская людей внутрь. Завидев выпирающий из-под пальто подозрительный предмет, он выхватывал его из кармана у неудачливого посетителя и выкладывал свою добычу на стоящий сбоку столик. На его лице отразилось разочарование, когда, ощупав карманы Таниэля, он не нашел ничего, кроме часов, которые, несмотря ни на что, не были сломаны. Таниэль видел, как он отнял яблоко у какой-то старухи. Ему было непонятно, почему в больницу нельзя приносить еду, но он слишком устал, чтобы спрашивать.
Снова отыскав палату для евреев, он почти сразу увидел Мори, который все еще спал. Врач рядом с ним делал записи в листке, прикрепленном в ногах кровати.
– Вы его родственник? – спросил он, скептически оглядев Таниэля.
– Да, я его кузен, он наполовину англичанин. Он поправится?
– Да, – ответил врач. – Это, черт побери, какое-то чудо! Он, по всей видимости, упал с крыши. На ладонях у него содрана кожа, скорей всего, он за что-то ухватился. Его нашли на земле у входа в здание. Просто поразительно, как ему повезло. Мы оставим его сегодня на ночь, чтобы он как следует пришел в себя после хлороформа. Если он не проснется через час, скажите дежурной сестре.
Таниэль кивнул и сел на деревянный стул возле кровати; он огляделся вокруг в поисках газеты, однако ничего не нашел. Здесь не любили, чтобы посетители задерживались надолго. Таниэль, обхватив голову руками, уперся локтями в матрас и закрыл глаза, вслушиваясь в окружающие звуки. Шипя, вспыхивали лампы, иногда звонили колокола. Половина четвертого, четыре, половина пятого. Дважды рядом с ним останавливались чьи-то шаги, но никто не просил его уйти.