- Поклянемся Ильичу: не пожалеем жизни, чтобы завершить начатое им дело, - тихо сказал Григорий Коблов.
- Поклянемся, - тихо ответили Янош Мейсарош и Арсентий Кашкин.
Обнажив головы, они вошли в вестибюль. В торжественной, сосредоточенной тишине прошли мимо вырезанного в стене герба - красного земного шара, перекрещенного черными серпом и молотом. Спустились вглубь…
У стеклянного ложа краскомы замедлили шаги. Тихо шевельнулись губы каждого…
- Спи, Ильич! Ты сделал все, что мог. Остальное за нами.
Как же сложились судьбы первых часовых и первого разводящего вечного караула?
15 САЛЮТОВ В ЧЕСТЬ ГВАРДЕЙЦЕВ КОБЛОВА
В ночную тишину села ворвался цокот копыт. Начальник фашистского гарнизона подбежал к окну и отдернул занавеску. За дрожавшим стеклом во вспышках выстрелов неслась лавина кавалеристов с искрометными клинками над головами. «Русские!» Их громовое «ура» слилось с нараставшим грохотом артиллерийских разрывов.
Связь не работала. И, потеряв всякую надежду узнать, что произошло на мощной оборонительной линии, прикрывавшей Мозырь с востока, фашист бросил телефонную трубку. Штабные офицеры - кто в кальсонах, кто в одном сапоге, притаившись у окон, били из автоматов наугад в ночную тьму. Их командир накинул шинель прямо на исподнее и вновь приник к разбитому стеклу. И тут только он заметил то, что окончательно сбило его с толку: советские кавалеристы неслись с запада, из немецкого тыла. Военный-профессионал, преклонявшийся лишь перед количеством лошадиных сил танкового мотора, был потрясен дерзостью кавалерийского удара.
Январской ночью 1944 года в село Прудки ворвалась 14-я гвардейская дивизия генерал-майора Григория Коблова.
На рубеже 1943 - 1944 годов эта полесская деревня стала часто упоминаться в донесениях по обе стороны фронта. В ней обосновался штаб тыла 3-й гитлеровской армии. В Прудках и окрестных лесах появилось 13 складов, куда немцы завезли снаряды, патроны, бензин, оружие, запчасти, белье, шинели, сапоги, медикаменты, продукты…
Появление гвардейцев Коблова в тыловом селе было неожиданным.
Гарнизон мирно спал. Бесшумно сняв часовых, кавалеристы с ходу прорвались к штабу. Разбуженные выстрелами, гитлеровцы в суматохе метались по селу. Офицеры пытались организовать сопротивление, но их подразделения были быстро смяты. Многие фашистские пушки и танки так и не успели выстрелить. Через час в Прудках снова стало тихо. 2500 пленных, 500 грузовиков, 2000 лошадей - таковы были трофеи гвардейцев. Но самым главным успехом было уничтожение штаба и захват складов, где хранились трехмесячные запасы для 100-тысячной армии.
Не ослабляя наступательного порыва, дивизия устремилась на Мозырь. Справа и следом за ней шли еще две наши кавалерийские дивизии. Мощная оборонительная линия, возведенная немцами на восточных подступах к городу, быстро теряла свое значение.
Гитлеровцы до сих пор с дрожью вспоминают о тех днях. Генерал фон Бутлар пишет в мемуарах: «В этот район проникли крупные кавалерийские силы русских. Действуя здесь в отрыве от своих войск, они создавали постоянную угрозу коммуникациям армии и железной дороге Мозырь - Минск…»
Мозырь!… Старинный белорусский город, центр нашего довоенного укрепленного района, захваченный фашистами летом 1941 года, был основательно ими усилен. Попытки советских частей взять эту крепость ударом в лоб не удались. Мозырь прикрывала кольчуга из дотов и дзотов, минных полей и проволочных заграждений. Не было ни одной точки на подступах к городу, которая не простреливалась бы артиллерией или пехотой. А с запада немцам помогала природа: доты заменяла непроходимая лесная топь.
Командующий Белорусским фронтом приказал взять Мозырь с тыла. Поэтому глухой ночью 7-й гвардейский кавалерийский корпус, впереди которого двигалась дивизия генерала Коблова, прорвал фронт на стыке двух немецких группировок и ушел в рейд по вражеским тылам. Все произошло столь быстро, что гитлеровцы думали, будто заброшена небольшая партизанская группа, и не встревожились.
Пять суток двигались кавалеристы через болота. Без остановок. Стояли морозы, но трясина не замерзла. Валили деревья и вели по ним лошадей и тащили пушки. Ночью во мгле, днем в густом тумане. Кавалеристы не спали и почти не ели… Люди и лошади изнемогали от усталости, но гвардия шла вперед. И так 220 километров. Сидя в седле, генерал Коблов подбадривал бойцов: «Фашисты греются на печке, нос боятся высунуть на улицу, а мы нагрянем как снег на голову: принимайте гостей!» Генерал любил стремительные неожиданные удары и наносил их всегда в непогоду. Он помнил суворовское правило: «Удивить - победить».
Захват Прудков подтвердил эту солдатскую истину еще раз.
И вот по эскадронам пронесся призыв: «На Мозырь!»
Несмотря на изнурительный марш через болота, несмотря на жаркие схватки с фашистскими заслонами, которые пытались прикрыть бегство оккупантов, гвардейцы с ходу ворвались в город. Одновременно пошли в атаку наши фронтовые части. Немецкая оборона дрогнула…
Радио Москвы торжественно сообщило об очередной победе - о взятии Мозыря, главного центра сильно укрепленного оборонительного района.
Радостная весть прозвучала из репродукторов над Красной площадью, над гранитным Мавзолеем Ленина, над всей страной. А вечером столица салютовала гвардейцам 20 артиллерийскими залпами. Дивизия генерала Коблова была удостоена почетного наименования - Мозырская.
Ее полки двигались вновь на запад. И далеко разносилась по окрестностям песня 14-й гвардейской кавалерийской Мозырской дивизии:
Бомба нас сторонится,
Мина не берет,
Это наша конница
Гвардейская идет.
Стоит немцу дорого
Каждый взмах клинков.
Нас ведет на ворога
Генерал Коблов.
Эту песню написали гостившие в дивизии поэт Лев Ошанин и композитор Анатолий Новиков. Не думал самарский бедняк Петр Коблов, что о его сыне будут слагать песни! Посыльный в купеческой лавке, упаковщик в чайной, кочегар, солдат царской армии - так начинал свой путь генерал.
…Прилетая изредка в Москву, генерал Григорий Коблов всегда приходил к Мавзолею Ленина. В памяти бывшего курсанта вставали встречи с Ильичей, самым человечным человеком. Он вспоминал тот день, когда вместе с Яношем Мейсарошем и Арсентием Кашкиным дал клятву над саркофагом. Эту клятву он не забывал ни в советских полках, где служил в 20-е годы, ни за границей, где выполнял специальное задание правительства, ни в Академии Генерального штаба, где его застала гитлеровская агрессия. Он помнил ее в Подмосковье и Сталинграде, Харькове и Варшаве - всюду, где пролегал его боевой путь. Генерал был шесть раз ранен и один раз тяжело контужен, но снова возвращался в строй. Москва 15 раз салютовала его лихим кавалеристам… Ветеран, прошедший четыре войны, сохранявший хладнокровие под ураганным огнем, около Мавзолея не всегда мог сдержать слезы.
Побывав у Мавзолея, он улетал обратно на фронт, чувствуя особое вдохновение, чувствуя, что стал тверже и сильнее.
Бывая в Москве, он всегда набирал номер телефона, который помнил с довоенных времен.
- Есть ли вести от Яноша? - с тревогой спрашивал женщину, снимавшую трубку.
- По-прежнему никаких, - слышал знакомый, но непривычно грустный голос.
Он хотел ободрить жену друга, говорил, что на фронте всякое бывает: например, человек не пишет - некогда или нельзя, а потом - находится.
На рассвете 25 апреля 1945 года передовые части 14-й гвардейской кавалерийской дивизии вышли на восточный берег Эльбы. Разгромив отчаянно сопротивлявшихся фашистов, мозырцы завершили на своем направлении оперативное окружение берлинской группировки врага.
Гвардейцы Григория Коблова поили донских коней в Эльбе.
РАЗВОДЯЩИЙ ЯНОШ МЕЙСАРОШ
К фашистским окопам полз человек, ин дождался, когда стемнело, осторожно выбрался на бруствер и пополз на запад. Наши пехотинцы открыли по беглецу огонь. С той стороны ответили. Человек замер. А когда все утихло, тронулся дальше… Он полз под свист пуль, пряча голову в плечи и лишь изредка вглядываясь вперед, туда, где должны были быть окопы венгерского экспедиционного корпуса.
Хортистский офицер разглядел в бинокль шпалы в петлицах русского. Увидел, как тот остановился, как, не приподнимаясь, вынул из ушанки белый платок и, держа его в руке перед собой, снова пополз. Парламентеры не передвигаются по-пластунски. Офицер приказал не стрелять. Перебежчик перевалил через бруствер и съехал в окоп. Тяжело дыша, сказал: «Я венгр… Бежал от русских…»
В штабе он рассказал:
- Меня зовут Янош Мейсарош. В первую мировую войну попал в русский плен. Остался в Советской России. Лишь потом понял свою ошибку, да было поздно: вырваться оттуда было почти невозможно. У меня в Венгрии мать, сестра… Я мадьяр, и моя родина там, а не здесь. Я разочаровался в большевизме. Давно хотел бежать, но не было подходящего случая… Он помолчал и продолжал:
- В молодости я натворил много ошибок, но теперь надеюсь, что смогу послужить родине. Я 25 лет прожил в России. Окончил кремлевскую школу командиров, один из факультетов ветеринарного института. В совершенстве знаю русский язык…
- Большевистский шпион, ты не можешь называться венгром! - сказал ему хортистский генерал.
Допрос следовал за допросом. Офицеры контрразведки требовали, чтобы «большевистский агент» сказал, кто его послал и с каким заданием. Они угощали его венгерским коньяком и сигаретами. Они говорили, что мадьяры - одна семья, что он, бедный парень, натерпелся у большевиков и теперь должен чистосердечно рассказать, с каким заданием его послали, и тогда родина простит его. Мейсарош не отказывался от угощений, но в ответ повторял то же, что сказал в первый день. Офицеры начинали стучать кулаками по столу, грозили трибуналом, но он, похудевший и осунувшийся, говорил, что только теперь осознал всю глубину своей вины и готов принять любую кару.
Тем временем служба безопасности в Будапеште сообщила, что в ее картотеке числится Янош Мейсарош, бывший унтер-офицер австро-венгерской армии, попавший в русский плен летом 1916 года. В гражданскую войну в России служил в Первой Конной армии красных. В 1938 году уволен из Красной Армии… Престарелая мать, которой показали фотографию перебежчика, узнала своего сына, считавшегося давно погибшим.