Через несколько дней Мейсарошу выдали форму офицера хортистской армии. Специалист по России, отлично говорящий по-русски, он мог пригодиться. Командующему венгерским корпусом давно нужен был хороший переводчик. Агенты разведки, на всякий случай следившие за Мейсарошем, отмечали большое служебное рвение…
Когда рейхсмаршал Геринг посетил хортистские части, ему с гордостью представили человека, прожившего 25 лет в Советской России и недавно бежавшего оттуда.
…А в это время в Москве Зинаида Архиповна Мейсарош ждала писем от мужа. Единственная открытка пришла в декабре 1941 года, два года назад, когда он вышел из окружения. «Некоторое время я могу не давать о себе знать, - писал он, - но ты не волнуйся».
Зимним вечером 1943 года в квартиру позвонили. Незнакомый мужчина спросил Зинаиду Архиповну Мейсарош. Они прошли в комнату, и там она увидела удостоверение сотрудника органов государственной безопасности. «Янош?» - тревожно забилось сердце.
Получает ли она какие-либо известия от мужа? Нет, на все ее запросы военкомат отвечает: «Пропал без вести». Гость говорил мало. Он вынул из кармана листок бумаги. Зинаида Архиповна узнала бы этот почерк среди тысячи других… Рука ее Яноша! Она впилась глазами в строчки… «Я жив и здоров. Обо мне не беспокойся». Вот и все. Письмо оказалось всего четырехмесячной давности!… Значит, жив! Несколько строк, но все равно они, как солнце, вошли в московскую квартиру и залили ее ярким светом и теплом. И немногословный чекист стал казаться Зинаиде Архиповне очень близким и дорогим. Можно ли написать ответ? Пока нет… Прощаясь, гость сердечно пожал ей руку и ушел, так ничего и не сказав о Яноше.
…Фронт катился на запад. Почти каждый вечер Москва салютовала доблестным дивизиям и корпусам. В победных сообщениях не упоминалось имени Яноша Мейсароша. Но в победах наших войск была лепта бесстрашного контрразведчика. Штабист, он был ближе к противнику, чем солдаты на передовой. Их отделяет от врага нейтральная полоса, а он ходил между врагами. Он жал им руки, когда хотелось душить за горло, улыбался, когда все в нем клокотало от гнева. Он не знал затишья после жаркого боя - он сражался всегда, днем и ночью. Неделями некому было сказать привычное и дорогое слово «товарищ» - от встречи до встречи с советскими подпольщиками на явочных квартирах, где он передавал добытые сведения. Но самым тяжелым испытанием, от которого избавлены солдаты на передовой, были обязанности переводчика при допросах советских патриотов…
Янош был венгром. Он хотел видеть Венгрию свободной и счастливой. Не страной сиятельных господ, отпрысков графов и баронов, веками привыкших презирать «неотесанных дубин» - мужиков и мастеровых… Тогда, в Мавзолее Ленина, Янош Мейсарош поклялся, что он не пожалеет жизни, чтобы Венгрия стала страной рабочих и крестьян.
Он пронес эту клятву через московские казармы Особой кавалерийской бригады, где служил в 20-е годы, через степи Монголии, где помогал создавать регулярную конницу, через боль неожиданного увольнения из Красной Армии. В 1938 году его демобилизовали, как иностранного подданного. Но Янош помнил, что Ленин не спрашивал о подданстве и национальности часового Мейсароша, неоднократно охранявшего его кабинет-квартиру. Ильич всегда говорил Яношу: «Здравствуйте, товарищ курсант!»
Когда грянула Отечественная война, Янош Мейсарош пошел добровольцем в народное ополчение.
…Война шагала уже по Венгрии. Глядя на потерявших былую спесь хортистских офицеров, Янош Мейсарош вспоминал пламенные стихи Петёфи:
Вставай, мадьяр!
Зовет отчизна!
Выбирай, пока не поздно:
Примириться с рабской долей
Или-быть на вольной воле?
В октябре 1944 года отдельные генералы 1-й венгерской армии, в том числе ее командующий, предвидя неминуемый разгром, установили контакт с советскими частями. Венгрия срывала «одежды унижения и позора», в которые ее облекли продажные правители. Вновь сформированный мадьярский Будайский полк шел в бой бок о бок с Красной Армией.
Лишь в окруженном Будапеште продолжали сражаться с упорством обреченных банды салашистов - членов фашистской организации «Скрещенные стрелы». Каждую ночь над городом гудели тяжелые транспортные самолеты гитлеровцев. Они сбрасывали продукты и боеприпасы своим солдатам, запертым в Буде. Блокированные непрерывно вели огонь по освобожденному Пешту, по его площадям и улицам.
В одну из таких ночей Янош Мейсарош, захватив штабные документы, двинулся навстречу советским частям. Но из-за ожесточенных боев перейти фронт не удалось. Несколько дней он скрывался в подвале дома среди жителей, спасавшихся от снарядов и бомб. Но война врывалась и под землю: салашисты прочесывали подвалы, забирая под ружье даже пятнадцатилетних подростков. Матери с отчаянием и ужасом смотрели, как уводят их мальчиков на бессмысленную гибель, когда проигранная война должна вот-вот кончиться. Янош собрал юношей, находившихся в подвале, и сказал им: «За что сражаться? За немцев, которые втянули Венгрию в эту проклятую войну? Русские все равно придут сюда… Где ваши отцы, Лайош и Матиас? - Убиты на фронте… А твой, Антал? - Пропал в гестапо… Доколе мадьяры будут пушечным мясом для немцев?» Ребята и Янош Мейсарош заперлись в одном из глухих помещений подвала, где им не были страшны никакие облавы.
И вот долгожданный момент: в дверь подвала яростно застучали прикладами. С улицы доносились русские слова. К солдатам, разгоряченным боем, вышел мужчина в венгерской военной форме, без погон. Стоя под дулами автоматов, он неожиданно для бойцов сказал по-русски: «Здравствуйте, товарищи!» И добавил: «Можете убрать оружие - здесь только женщины и дети». Это был Янош Мейсарош. Он попросил отвести его в штаб. Матери даже не успели поблагодарить Яноша за спасенных сыновей.
Над Будапештом трепетали красные флаги… 20 лет назад на обороте фотографии, где был изображен весь выпуск кремлевских курсантов-кавалеристов 4924 года, друзья написали товарищеские пожелания Яношу Мейсарошу. Первую надпись он запомнил: «Из Москвы в Будапешт, но только под знаменем революции». И вот это пожелание сбылось.
Майор Мейсарош ходил по Буде и Пешту, вспоминал свою молодость. Он заходил в местные комитеты управления, он рад был видеть там рабочих и крестьян, цвет венгерской нации - бывших заключенных хортистских тюрем и концлагерей, подпольщиков, ветеранов русской гражданской войны и героев испанских интернациональных бригад.
В феврале 1945 года Зинаида Архиповна получила третье письмо от Яноша. Оно, как и те два, было немногословным, но не содержало прежних недомолвок. И когда вскоре вновь позвонил Григорий Коблов, он услышал радостный женский голос. «Зина, готовь хороший обед и купи билеты в Большой театр», - прочитала она письмо Яноша.
Они встретились на московской квартире Мейсарошей. Крепко обнялись генерал и майор. Их волосы тронула седина. На лицах появились морщины, им было уже под 50. Но они остались все теми же солдатами революции, молодыми душой и сердцем.
БЕССРОЧНЫЙ ПРОПУСК АРСЕНТИЯ КАШКИНА
Я уже знал все подробности жизни Григория Коблова и его друга Яноша Мейсароша, но никто ничего не мог сказать о судьбе Арсентия Кашкина.
Было лишь известно, что, окончив кремлевскую школу имени ВЦИК, он уехал сражаться против басмачей. С тех пор его никто не видел.
Ответ могли дать архивы, но, к сожалению, документы 6-й Алтайской бригады, куда назначили первого часового, не сохранились.
О своих поисках я рассказал в воскресном приложении к «Известиям» - «Неделе». После появления статьи долго ждал: может быть, откликнется Кашкин, если жив, или сообщат что-либо люди, знающие о его судьбе.
Прошел месяц, два месяца - никаких вестей…
Но вот мелькнул луч надежды: сотрудница Центрального архива Советской Армии Г. А. Смирнова нашла учетную карточку А. В. Кашкина, заполненную штабом Туркестанского фронта. Из нее явствовало, что с января 1925 года он командовал взводом 77-го кавалерийского полка. На полях была карандашная пометка: «Откомандирован в войска ОГПУ с 22. V - 26 г.». Следовательно, дальнейшие поиски в этом архиве были бесполезны. Предстояло копаться в двух хранилищах, где собраны документы ОГПУ.
А в это время в 3000 километрах от Москвы, в одной из больниц города Фрунзе, произошел такой разговор. Медсестру Зинаиду Алексеевну Кашкину спросили: «Не о твоем ли Арсентии написано в «Неделе»?» «Конечно, нет», - отмахнулась она. Но все же поинтересовалась: «А про что там?» - «Про похороны Ленина». Тогда она попросила принести ей очерк. Муж не раз рассказывал, как стоял в почетном воинском карауле у гроба вождя в Доме Союзов и на Красной площади.
…Вскоре мне позвонили из «Недели» и попросили срочно приехать в редакцию, так как получили интересное письмо.
Житель города Фрунзе Арсентии Владимирович Кашкин убедительно просил прислать фотографию его товарищей по эскадрону, опубликованную в «Неделе», и адрес друга своей боевой молодости Гриши Коблова.
За 6 часов «ИЛ-18» доставил меня во Фрунзе.
…Автомобильные фары вырывали из вечерней тьмы номера белых домиков пустынного переулка. Вот - № 4. Затормозили у калитки… За низким забором залаяла собака. На земле около дома вспыхнул электрический квадрат. Кто-то вышел… Из тьмы показалась пожилая женщина в наброшенном на плечи платке.
- Арсентии Владимирович дома? - спросил я.
- Дома, - ответила она.
Дома… Не верилось, что лишь пятиметровая тропинка отделяет меня от Арсентия Кашкина.
Худощавый мужчина читал за столом газету. Он стал жадно рассматривать привезенную мной фотографию почетного караула курсантов.
- Это Гриша Коблов… Это Мейсарош. А это кто? Кажется, наш командир дивизиона…
Мы проговорили допоздна.
Летом 1934 года в киргизский совхоз «Тон» приехал новый директор - бывший пограничник, с черной повязкой на правом глазу.
В обкоме партии его предупредили, что прежние руководители, среди которых оказался бывший сотрудник колчаковской контрразведки, развалили «Тон»… Бесследно исчезали отары. «Отход поголовья», как обтекаемо называли падеж и хищение овец, достигал нескольких тысяч в год. Кулаки и просто расхитители привыкли к безнаказанности, считая, что от их мест «до бога - высоко, до Москвы - далеко».