Когда полиция обнаружила Бьернсена, он был мертв уже часов пять. Медицинский эксперт невозмутимо констатировал смерть от сердечного приступа и на этом успокоился. Тщательно осматривая помещение, лейтенант полиции Бекер нашел на письменном столе профессора записку — весть с того света.
«Знание — опасная штука. Человек не способен ежеминутно, весь день напролет управлять своими мыслями, а по ночам ежечасно следить за неподвластными ему сновидениями. Скоро меня найдут мертвым — это неизбежно. Тогда вы должны…»
— Что мы должны? — спросил Бекер. Ответа не последовало. Голос, который мог бы произнести зловещий ответ, умолк навсегда. Бекер выслушал доклад эксперта, потом сжег записку. «Профессор, как и многие его коллеги, на старости лет стал чудить, — решил он. — И неудивительно: груз ученой премудрости оказался ему не по силам. Официальный диагноз — сердечный приступ. Какие могут быть сомнения?»
Тридцатого мая доктор Гатри Шеридан размеренной дергающейся поступью робота вышагивал по лондонской Чаринг-Кросс-роуд. Глаза его, похожие на холодные сверкающие льдинки, были неотрывно устремлены в небо, ноги механически мерили тротуар. Он напоминал слепого, следующего по знакомому до мелочей маршруту.
Джим Ликок увидел Шеридана, когда тот как заведенный шествовал мимо, но не заметил в нем ничего странного.
— Эй, Шерри! — крикнул он, подскочив к приятелю, и уже было собрался хлопнуть его по плечу, но внезапно застыл в смятении.
Оборотив к встречному бледное напряженное лицо, на котором, как сосульки в голубоватом полумраке, поблескивали глаза, Гатри схватил его за руку и затараторил:
— Джим, видит бог, как я рад тебя видеть! — Он часто дышал, в голосе звучала настойчивость. — Джим, мне необходимо с кем-то поделиться, или я просто сойду с ума. Я только что открыл самый невероятный факт в истории человечества. Поверить в него почти невозможно. И все же он объясняет тысячу таких вещей, о которых мы только догадывались. Или вообще игнорировали.
— Ну и что же это такое? — скептически осведомился Ликок, вглядываясь в искаженное лицо доктора.
— Джим, я хочу сказать, что человек — не хозяин и не властитель своей души и никогда им не был. Он всего лишь домашняя скотина!.. — Шеридан вцепился в собеседника. Голос его сорвался, потом поднялся на два тона. В нем зазвенела истерическая нотка, — Я это знаю, слышишь, знаю! — Ноги его подломились в коленях, — Все кончено! — Он рухнул наземь.
Потрясенный Ликок поспешно нагнулся над упавшим, расстегнул ворот его рубашки, приложил руку к груди. И ничего не ощутил. Сердце, которое только что бешено колотилось, остановилось — навек. Шеридан был мертв. Скорее всего, сердечный приступ.
В тот же день и час нечто очень похожее произошло с доктором Гансом Лютером. Несмотря на обманчивую полноту, он вихрем пронесся по лаборатории, стремглав слетел вниз по лестнице, промчался через холл. При этом он все время испуганно оглядывался через плечо, глаза его сверкали, как полированные агаты. Подбежав к телефону, он трясущейся рукой набрал номер «Дортмунд цайтунг» и потребовал редактора. Глаза его были прикованы к лестнице, телефонная трубка, прижатая к уху, дрожала.
— Фогель, — завопил он, — у меня есть для вас самая потрясающая новость со времен Сотворения мира! Нужно оставить для нее место, много места, и поскорее, пока не поздно!
— Расскажите подробнее, — терпеливо предложил Фогель.
— Земной шар, опоясанный транспарантом, и на нем надпись: «Держитесь подальше!»
Покрывшись испариной, Лютер следил за лестницей.
— Ха-ха! — безжалостно ответил Фогель. Его крупное лицо на видеоэкране, установленном над телефонным аппаратом, выражало снисходительное понимание: он привык к чудачествам ученых.
— Нет, вы послушайте! — отчаянно закричал Лютер, вытирая лоб трясущейся рукой, — Ведь вы меня знаете. Знаете, что я не лгун и не трепач. И никогда не говорю ничего такого, чего не мог бы доказать. Так вот, я утверждаю: ныне, а возможно, уже целое тысячелетие наша несчастная планета… А-а-а!.. А-а-а!
Из повисшей на шнуре трубки раздался встревоженный крик:
— Лютер! Лютер! Что с вами?
Доктор Ганс Лютер не ответил. Медленно повалившись на колени, он поднял странно поблескивающие глаза к потолку, потом упал на бок. Медленно, очень медленно провел языком по губам — раз, второй. Смерть его наступила в зловещей тишине.
На видеоэкране дергалось лицо Фогеля. Из раскачивающейся трубки еще долю раздавался взволнованный писк, которого здесь уже никто не мог услышать.
Билл Грэхем ничего не знал об этих трех трагедиях, случившихся раньше. Зато он знал про Мейо. Все произошло у него на глазах.
Дело было в Нью-Йорке. Он шел по Западной Четырнадцатой улице и вдруг, случайно взглянув на отвесную стену Мартин-билдинг, увидел, как мимо двенадцатого этажа пролетела человеческая фигура.
Раскинув руки, дергаясь и вращаясь, тело беспомощно, как мешок тряпья, падало вниз. Ударившись о тротуар, оно подпрыгнуло футов на девять. Раздался звук — нечто среднее между хрустом и хлюпаньем. Асфальт выглядел так, как будто по нему шлепнули гигантской окровавленной губкой.
Толстуха, шествовавшая навстречу Грэхему, застыла как вкопанная ярдах в двадцати от него. Уставилась на пятно и распростертое на асфальте тело. Лицо ее позеленело. Выронив сумочку, женщина опустилась на тротуар, закрыла глаза и что-то невнятно забормотала. Около сотни пешеходов образовали вокруг изувеченного трупа быстро сжимающееся кольцо. Толкаясь и напирая, они так и пожирали несчастного глазами.
Лица у трупа не было. Выше окровавленной одежды виднелась жуткая маска, по цвету похожая на взбитую чернику со сливками. Нагнувшись над телом, Грэхем не ощутил особых эмоций: на войне доводилось видеть и кое-что пострашнее.
Его сильные смуглые пальцы скользнули в липкий от крови жилетный карман погибшего и извлекли перепачканную визитную карточку. Пробежав глазами текст, Грэхем не удержался и тихонько присвистнул от удивления:
— Профессор Уолтер Мейо! Вот это неожиданность!
Но к нему сразу же вернулось обычное самообладание. Бросив последний взгляд на бренные останки, распростертые у его ног, он стал пробираться сквозь все прибывающую, бурлящую толпу. Вихрем миновав вращающиеся двери Мартин-биддинг, он устремился к пневматическим лифтам.
Пока круглая одноместная площадка стремительно несла его вверх, Грэхем, машинально вертя в руках карточку, старался разобраться в беспорядочных мыслях, роившихся у него в голове. Надо же! Чтобы такое случилось именно с Мейо…
На шестнадцатом этаже площадка подпрыгнула, как мячик, и со вздохом остановилась. Грэхем бросился по коридору и, добежав до двери, ведущей в лабораторию Мейо, застал ее распахнутой. Внутри никого не было. Все выглядело вполне чинно и мирно, никаких следов беспорядка.
На длинном тридцатифутовом столе громоздился сложный агрегат, в котором Грэхем узнал установку для сухой перегонки. Он пощупал реторты — холодные. Похоже, что эксперимент так и не начался.
Пересчитав колбы, он сделал вывод: аппарат предназначался для получения продукта шестнадцатой фракции. Затем открыл дверцу электрической печи и обнаружил исходное сырье — сухие листья. Судя по виду и запаху, это было какое-то лекарственное растение.
Ветерок, залетавший в широко раскрытое окно, шевелил бумаги на письменном столе. Грэхем подошел кокну, глянул вниз и увидел толпу, окружившую четверых в синей форме и безжизненное тело. К тротуару подруливал фургон «скорой помощи». Грэхем нахмурился.
Оставив окно открытым, он торопливо просмотрел бумаги, разбросанные на столе покойного профессора, но не нашел ничего, это смогло бы удовлетворить его бесцельное любопытство. Еще раз мельком оглядел комнату и вышел. Спускаясь на лифте, он пронесся мимо двух полицейских, которые поднимались ему навстречу.
В вестибюле выстроилась шеренга телефонных кабин. Грэхем вошел в одну из них и набрал номер. На круглом экране появилось миловидное девичье личико.
— Хетги, соедини-ка меня с мистером Сангстером.
— Хорошо, мистер Грэхем.
Девушка исчезла, уступив место мужчине с тяжеловатыми чертами лица.
— Мейо умер, — напрямик выпалил Грэхем — Выпал из окна Маргин-билдинг минут двадцать назад. Пролетел шестнадцать этажей и приземлился чуть ли не у моих ног. Узнать его невозможно — разве что по шрамам на руках.
— Самоубийство? — Кустистые брови собеседника поползли вверх.
— На первый взгляд, похоже, — согласился Грэхем. — Только я так не думаю.
— Почему?
— Потому что я достаточно хорошо знал Мейо. Когда я работал инспектором по связям между учеными и Ведомством целевого финансирования США, мне пришлось регулярно встречаться с ним в течение десяти лет. Вы, может быть, помните, что я четыре раза выбивал ему субсидии для продолжения работы.
— Да-да, — кивнул Сангстер.
— Большинство ученых — вообще народ малоэмоциональный, — продолжал Грэхем. — Так вот, Мейо был, пожалуй, самым флегматичным из всех. — Он взглянул собеседнику прямо в глаза, — Поверьте мне, сэр, Мейо был просто не способен покончить с собой — во всяком случае, находясь в здравом уме.
— Я вам верю, — без тени колебания сказал Сангстер, — Что, по-вашему, нужно сделать?
— У полиции есть все основания считать это рядовым самоубийством. И я туг не могу вмешиваться: ведь у меня нет никаких официальных полномочий. Полагаю, нужно сделать все возможное, чтобы полиция не закрыла дело, пока не будет проведено самое тщательное расследование. Нужно проверить все до мелочей.
— Все будет так, как вы скажете, — заверил его Сангстер. Он придвинулся к камере, его грубоватое лицо на экране увеличилось. — Этим займутся соответствующие службы.
— Спасибо, сэр, — ответил Грэхем.
— Не за что. Вы занимаете свою должность именно потому, что мы всецело полагаемся на ваше мнение. — Он опустил глаза и стал рассматривать что-то на столе, остававшемся за пределами экрана. Послышался шелест бумаги, — Сегодня произошло нечто похожее на случай с Мейо.