Оплывшее лицо Летэ тут же вспыхнуло гневом: он вспомнил былые войны, в которых Баммон из клана Теух иссушил многих соратников Летэ. Долго он молчал. Взгляд его был хмур, тяжел, а толстые белые пальцы крутили рубиновый браслет, выдавая внутреннее колебание. С каждой минутой губы аристократа все шире и шире растягивались в улыбке победителя, будто и не могло быть иначе, будто он знал, что почти любого можно купить, сыграв на слабостях.
Шесть бессмертных?
Или десять и в том числе один злейший враг?
Летэ молчал, застыв статуей. Горрон де Донталь в соседней комнате все слышал и тоже хмурился, а взгляд его был чрезвычайно серьезен, каким никогда не бывал при посторонних. Аристократ продолжал улыбаться, сжав тонкие губы, и хитро поглядывал из-под шляпы с желтым пером, которую в этот раз даже не удосужился снять.
– Десять даров… К Саммамовке… – наконец глухо сказал Летэ.
Переговоры продолжились, но обсуждали уже сам процесс передачи наделенных бессмертием тел и карты, чтобы под конец обменяться обещаниями придерживаться данного соглашения. Соглашение подразумевало и заключение мира, если обмен пройдет успешно.
Когда солнце стало клониться к закату, гость сухо попрощался и покинул зал бодрым шагом. Вслед за ним, колыхаясь под мантией, неторопливо вышел и сам Летэ. Увидев укрывшегося в тени герцога, который прислонился к стене от усталости, он задержал на нем свой ледяной взор: оба понимали, что граф Тастемара с заключенным соглашением будет не согласен.
После отбытия гостя в дверь графа постучали. Вошел слуга, который известил, что хозяин замка требует его к себе. Поднявшись, Филипп последовал за молчаливым вампиром. Блеклый свет едва лился сквозь высокие, но узкие коридорные окна, но не оседал вниз. Там колыхалась тьма, по которой графа и вели в другое крыло. В дверях покоев он столкнулся с еще одним слугой, выносящим на руках иссушенный труп. Голова юной девушки была запрокинута; рубаху ее жадно разорвали выше живота, оголив вместе с лебединой шеей и белоснежную грудь. В глубине темной комнаты, где не лежало ни единого ковра и все было холодным и пустым, как склеп, сидел на постели Летэ. Он вытирал полными пальцами свои мясистые губы, доводя их до обычной мертвой белизны.
В углу, в кресле, сидела, сложив руки на коленях, Асска. Она не шевелилась и даже будто не дышала, лишь едва повернула голову, когда гость вошел. Этой бледностью и неподвижностью она походила на саму комнату и своего супруга. Красота ее оживала красками лишь среди роз и под лучами солнца, да и то ненадолго.
Филипп поклонился им обоим.
– Вы звали, – сказал он.
Вместо того чтобы подойти к своему вассалу, Летэ двинулся к Асске. Его грузное тело колыхалось под мантией. Подойдя, он покровительственным жестом вытер толстым пальцем губы Асски, где еще виднелись следы крови. Затем взял ее черный локон, лежащий у тонкой шейки, прокатил его между пальцами и, не отрывая от него взора, произнес:
– Они согласились – у них нет выбора. На этом твоя роль стража карты заканчивается. Ты сделал достаточно.
– Сир’ес, – заметил граф. – Я до совета и на самом совете был назначен вами хранителем карты до обмена.
– Обмен скоро случится… Очень скоро…
Волоча за собой черное длинное одеяние, Летэ прошел от своей дочери обратно до постели и замер напротив Филиппа, уставив на него свой взор. Глаза его, серо-синие, казались пустыми, будто высеченными из камня рукой скульптора.
Он медленно вытянул вперед руку, требуя карту.
– Демона устраивают договоренности, к которым мы пришли, – произнес он. – И он не станет их рушить. Не станет и пытаться отнять карту. Так что твоя роль закончена, Филипп, и ты можешь вернуться в Брасо-Дэнто. Там ты нужнее…
– В войне всегда нужно готовиться к худшей подлости со стороны противника…
– Отнюдь… Мы заключили с демоном уговор, после которого весьма ясно, что его интересует честный обмен. Демону нет нужды рисковать, если он и так получит свое.
Летэ опять едва заметно тряхнул рукой. Звякнул его пылающим красным браслет. Повинуясь порыву почтения, Филиппу пришлось склонить свою седую голову, почти касаясь груди подбородком, но он не уступил, лишь положил на сердце руку, как бы предупреждая.
– Ты – мой вассал, – напомнил глава.
– А вы – мой сюзерен. Я помню об этом, сир’ес! Но сейчас меня с вами, помимо священной клятвы на крови, которую давал мой предок Куррон фон де Тастемара, связывает и ваша собственная клятва, данная вами на суде. Согласно ей, я буду носителем вплоть до завершения обмена. Вы уже имели возможность убедиться, что я держу клятвы. И если я увижу опасность для того, что мне было вверено, я без промедления все сделаю как должно. Так разве клятвам не должно иметь крепость?
И он поднял голову, встретившись прямым, испытующим взором с Летэ. Летэ молчал. Он понимал, что сам себя загнал в угол своей клятвой, пусть и не на крови. Некоторое время он раздумывал, рассматривая Филиппа тяжелым, будто прибивающим к земле взглядом, в котором отражались сменяющие друг друга эпохи.
– Хорошо… Иди… Иди, храни карту, как я тебе повелевал.
Филипп покинул холодные покои, подходящие скорее для упокоения мертвеца, нежели для жизни и сна. Вслед ему посмотрела вечно юная Асска, едва повернув голову, и ее черные локоны соскользнули с плеча и упали на спину. Затем она повернула вспыхнувшее любопытством лицо уже к своему господину, но тот никак не отреагировал – лишь остался стоять, будто мраморная статуя.
Теперь граф чувствовал уже не нарастающую тревогу, а ясную беду. Привычно коснувшись груди, он направился скорым шагом к Горрону де Донталю.
Вошел без стука. Махнув, отослал всех присутствующих слуг. Затем снова вслушался в коридор, но прислуга, уже ведающая, что граф обладает на редкость чутким слухом, благоразумно удалилась. Граф нашел герцога лежащим в постели и сложившим руки на груди. Он отдыхал, пытаясь восстановить силы, ибо предчувствовал, что пытка Гейонешем может оказаться не последней.
Филипп присел на край кровати.
– Говорить можете? – спросил он жестким голосом.
– Смогу… – произнес Горрон.
– Скоро обмен с новыми условиями. Наш глава пытался забрать у меня карту под явно обманным предлогом. – Тут голос его стал глуше: – Вы знаете, какова суть новых условий.
После затянувшейся паузы Горрон вздохнул.
– Филипп, веками я хранил свой Крелиос. Я цеплялся за него как за единственно верное, что держит меня в этой жизни. Я цеплялся за него, когда погиб Куррон. Я продолжал цепляться, когда потомка Куррона сменил следующий потомок. Меня мало что заботило, кроме моего дела, и я верил, что, рухни оно, я сгину следом. Я платил чрезвычайно высокую цену за то, чтобы сохранить его, и год от года и цена, и мое душевное напряжение росли. В конце концов все равно все рухнуло. Вот скажи, Филипп… Скажи мне честно, как единственному твоему родственнику. Ты проделал большой путь, восстановил свою честь в глазах совета и хоть и не предупредил обман, но сделал то, что не под силу кому-либо из нас. Или даже мне. А сейчас у твоего сердца лежит то, что медленно иссушает тебя. Но если вдруг окажется, что все твои жертвы и старания были зря?
– Уильям… Уильям мертв? Или его выменяли?
– Выменяли, предложив за него троих. Один из них – Баммон, о котором ты весьма наслышан.
Хотя Филипп и достойно выдержал этот удар, но от герцога не укрылось, что это далось ему нелегко. Он некоторое время сидел, пока не потянулся к сердцу, достал из-под отворота, специально подшитого под котарди, сложенную в несколько раз промасленную карту. Затем посмотрел на нее, будто увидев впервые, и принялся поглаживать ее, разравнивать погнутые края сухими пальцами.
– Тогда… Сир’ес дождется окончания обмена, пока не свершится его клятва… И принудит меня уже священной клятвой на крови передать карту велисиалу… У меня не будет выбора, но Уильям все равно останется у них… – голос графа осип.
– Да. Ты проиграл, друг мой.
– Что ж… – сказал скорее сам себе граф. – Я ждал от врага всего. Но не закрадывалось даже мысли, что Летэ будет подкуплен ими… Или я просто не хотел в это верить?
Еще некоторое время Филипп молчал, только продолжал гладить обожженный уголок карты, уронив голову на грудь, пока наконец не произнес неожиданно спокойным, можно сказать, мертвым голосом, в котором вдруг иссякли все чувства, делающие его живым:
– Я поставил на кон все, что имел. Я не мог отступить.
– Они тоже поставили на кон многое, – ответил Горрон. – Будь уверен! Они должны знать, что ты не пьешь крови, опасаясь отравы, что не смыкаешь глаз все эти месяцы. Они страшатся твоей решительности – у них давно не было столь опасного противника. Поэтому может статься, что для уверенности в своей победе они подкупили не только Летэ.
– Вы так думаете? – граф поднял глаза.
– Я в этом более чем уверен!
Филипп понял намеки и к чему все шло.
– Если так, то мы с самого начала не могли победить.
– Так и есть, потому что враг может предложить что-нибудь каждому из нас. Летэ они подарили месть старейшему врагу, которого он вспоминает ночи напролет. И хотя я уверен, что Теух не собираются плести заговор, а просто выживают на Юге, забившись в горы, наш глава не мог не увидеть в этом попытку их возрождения, которую надобно пресечь. Хотя что они сделают нам с другого конца света? А ведь у всех нас есть свои мечты, даже у самых преданнейших представителей. Кто же откажется от их исполнения?
– Только безумец…
Филипп продолжал внимательно смотреть на Горрона.
– Да, только безумец, – улыбнулся тот и шепнул: – Напряги слух. Не притаился ли кто-нибудь в коридорах?
– Никого.
– А на лестнице?
– И там пусто.
– Послушай, Филипп, неприятель приложил все усилия, чтобы победить и отомстить. Он уверен в своей победе! Знает исход! Я сочувствую тебе, раз так вышло, что и Уильям решил остаться Юлианом, и все оказалось настолько продажным. Но я хочу и могу помочь, поэтому выслушай меня. А там решай, как все закончится… – тихо проговорил герцог.