Стоял ранний вечер. Было еще светло. Значит, думала Йева, отец уже должен закончить с аудиенциями и приступить к корреспонденциям и отчетам. Все было ей так привычно, так близко, что она даже ускорила шаг с чинного, присущего графине, на девичий быстрый, будто этим шагом возвращала себя в те времена, когда был жив ее родной брат. Ах, Леонард… Она прошла по ковровой дорожке к кабинету, прильнула к двери из дуба, как ей показалось, даже теплой, и распахнула ее. Но внутри оказалось темным-темно. Гардины задвинуты. Письма лежали высокими стопками на столе необработанные. А за рабочим столом никто не сидел, и тихий мрак окутывал его со всех сторон. Разве не любил ее отец по вечерам заниматься спокойной работой?
Что-то в душе Йевы всколыхнулось: темное и знакомое. Выйдя из кабинета, она прикрыла дверь, чтобы тут же столкнуться с казначеем Брогмотом. Тот сильно постарел. Ноги его, и так скрюченные колесом, изогнулись еще больше и будто изломались в нескольких местах – до того жутко они выглядели в чулках. Сам Брогмот стал ниже, даже ниже Йевы, осев из-за преклонного возраста. Теперь его куцая бородка неопрятно торчала до середины груди, а нос силился дотянуться туда же.
– Ох, радость какая, госпожа! – угодливо прощебетал Брогмот. – Как же мы вас ждали! Не поверите!
– Где отец? – Йева нахмурила брови, не ответив на улыбки казначея.
– Наш милостивый господин, любимый хозяин… Он отдыхает в своих покоях, – казначей подергал бороду.
– Отец никогда не отдыхает в такое время!
– Ну… Привычки вашего отца поменялись. Он не терпит, когда его беспокоят по пустякам, и теперь мы с Базилом стали его глазами, ушами и руками. Вы же ненадолго, как я понимаю?
Брогмот вновь расплылся в неприятно-услужливой улыбке. Йева ничего не ответила. Чувствуя, как сгущаются над головой тучи, она вернулась к лестнице и стала подниматься на самый последний этаж. Казначей попытался ее догнать и обошел справа.
– Я должен оповестить Его Сиятельство о вашем приходе. Обождите… да обождите же…
– Я – его дочь!
– Нисколько не умаляю сего факта. Помню, как сумму казны! Но таковы нынешние правила!
Но Йева уже поднималась по винтовой лестнице. Что-то нехорошее происходило среди родных стен. Нечто похожее, как ей казалось, некогда витало и в офуртском замке, отчего она растеряла всякое желание шевелиться. Хотя в последние два года, как появился Ройс, тоска улетучилась, но графиня чувствовала, что она переместилась сюда – в эти комнаты. И все же ей не верилось. Отец никогда не поддавался унынию. Всегда его поступками руководили деятельность, выверенность, и Йева восхищалась этими качествами, осознавая свою неспособность быть такой же. Граф был неподвластен той слабости, которой предавалась она, за что себя и винила.
Но что происходит сейчас?
Верхний этаж был мрачен. Йева прошла по ковровой дорожке, мимо бывшей комнаты Леонарда, подходя к гостевой, где сначала жил Гиффард, а потом недолго Уильям. Она ступала шаг за шагом и миновала половину коридора, когда услышала, как тихо открылась дверь. Отец мягким шагом вышел, одетый в свой зеленый котарди. Его седые волосы, однако, не были собраны, как обычно, в хвост. Он остановился, спокойным взором разглядывая гостью.
– Папа… – шепнула она и скромно улыбнулась. Сердит ли он на нее из-за Ройса?
Филипп тоже улыбнулся. В душе у Йевы расцвела радость. Ей почему-то снова вспомнилось былое, когда они вот так встречались в коридоре: ее отец шел по делам, спускаясь в кабинет, а она, наоборот, возвращалась из города.
– Мама! Иди ко мне! Ты где? Мама!!! – донесся требовательный детский крик снизу.
Поддавшись этому зову, Йева невольно сделала пару шагов назад под пристальным взором отца. И увидела, как улыбка его потухла – видение прошлого упорхнуло и от него. Филипп качнул сам себе головой, будто его слабые надежды не оправдались, затем прошел мимо и спустился, чтобы проверить работу прислуги во дворе. Следом за ним пошла и Йева, чувствуя необходимость показаться своему встревоженному сыну, чтобы успокоить его. Вскоре граф вернулся к себе, такой же молчаливый.
Еще позже Йева, уже в кабинете, ломая руки, ходила из угла в угол, отчего ее платье шелестело по полу. На кушетке сидел уставший Базил, который то и дело прислушивался к звукам извне. В последнее время все друг друга подслушивали. Интриги, доселе невиданные для замка Брасо-Дэнто, ибо его хозяин всегда отличался умением искоренять их, начали плестись, как никогда ранее.
– Почему это произошло? Почему? – шептала Йева, боясь, что ее слова долетят до чутких ушей отца. Не хотела она, чтобы ее слышали и другие обитатели замка.
– Не знаю, – вздохнул управитель. – Ваш отец вернулся сам не свой.
– Он один вернулся?
– Нет. Вместе с помещиком Ольстером и ярлом Барденом. Видимо, встретился с ними, когда те сопровождали сдавшегося в плен императора до Глеофа. Они некоторое время пробыли здесь, а потом уехали к себе в Филонеллон. От них мы отчасти узнали кое-что, хотя и не все. В Йефасе произошел скандал… И продолжился здесь, в кабинете. Я сути не знаю, но ваш отец… Он… Они сильно ругались с ним, эти старейшины. Мы так поняли, что в конце концов они выступили заверителями его воли и помогли оформить завещание.
– Завещание?! – едва не вскрикнула Йева, схватившись за голову.
– Да. Оно лежит в его покоях, запечатанное, – голос у Базила сел. – А когда старейшины уехали, то началось… Мы не знаем, кого он назначил преемником. Да и назначил ли? Господин Тастемара молчит. А никто и не спросит… Но все видят… Поэтому… Все начали врать. Льстить. Кто крадет, понимая, что хозяин больше не следит за казной так тщательно, кто пытается… – И Базил прислушался, не стоят ли за дверью. – Кто пытается сделать так, чтобы выбрали преемником его, хочет захватить власть в замке, хотя и неофициальную. Тебя… то есть вас не хватало, Йева. Не покидайте замок. Сходите к нему, прошу вас…
В отцовские покои графиня вошла с тяжелым сердцем. Победил Филипп фон де Тастемара или проиграл? Она увидела его сидящим в кресле со склоненной к груди головой, а перед ним едва тлел вспыхивающими угольками камин. Отчего-то ей вспомнились события после суда, сорок лет назад, когда глаза старого отца были такими же потухшими, а руки безвольно возлежали на подлокотнике. Но ей казалось, что теперь она уже не сможет отдать всю себя, чтобы переубедить его: у нее рос сын.
– Папа… – позвала она тихонько, стоя у двери.
– Чего стоишь, как чужая? – спросил граф. – Заходи, садись, дочь моя.
– Скажите, что случилось? Почему вы написали завещание? – У нее защемило в груди, но она сдержалась. – Неужели это из-за… – Она не смогла произнести имя Уильяма. – Из-за неудавшегося обмена пленниками?
– Не только.
Йева все-таки отошла от порога, чувствуя, будто уже не принадлежит этим стенам, этому убранству, этому отцовскому миру. Но в переживании за своего родителя она смиренно, подобрав юбку, опустилась перед ним на колени, как некогда в Йефасе, взяла его холодную руку в свою, прижала к бледной щеке. Он поглядел на нее сверху спокойно – даже слишком спокойно.
– Неужели я уже не смею узнать от вас, как от отца, что произошло? – тихо шепнула она.
– Произошло то, что должно было.
– Разве вы проиграли?
Он качнул головой.
– Победили?.. – спросила она, не веря.
Он опять качнул седой головой.
– Я, дочь моя, зашел слишком далеко, – ответил Филипп усталым голосом. – На этом пути мне пришлось прибегать к тем методам, за которые я сам себя заклеймил бы полвека назад. Я убивал тех, кто вверял мне жизнь. Я прятал знамена, которые мне передали, чтобы я гордо демонстрировал их. Я нарушал клятвы. Я шел против совета. После такого нет возврата.
– Вы сделали это ради Уильяма.
– Этому нет оправдания, и нет причин выдумывать это оправдание. А что до нашего Уильяма… Он остался у них добровольно. Но сделал бы он такой выбор, если бы не предшествующие этому события, если бы я не зашел с ним слишком далеко и вовремя остановился? Это лишь закономерный итог. Ты тоже зашла слишком далеко с этим подкидышем, оттого и глядишь на меня, смирившись с моим завещанием.
– Папа…
– Оставайся здесь сколько захочешь, – продолжил он, будто не слыша. – Тебя никто не посмеет выгнать. Плохого слова тебе тоже никто не скажет, потому что ты графиня Артерус.
Йева продолжала гладить его неподвижную руку, больше не чувствуя в ней силы воли. А Филипп глядел поверх нее, и в его глазах скакали отблески искр. Графиня понимала: ни она, ни отец уже не изменят своего решения. Чуть погодя, заслышав настойчивый зов сына, она ласково-виновато поцеловала руку отца и вышла в коридор, чувствуя, что былой мир для нее окончательно потерян, как, впрочем, и для всего Солрагского графства.
Глава 6. Старый падающий дуб
После заката всадник на сером коне покинул Йефасу и поскакал в сторону стоящего рядом замка. Однако туда он так и не попал, не добравшись даже до дубового леска. Вместо этого он свернул с тракта. Недавно прошедший моросящий дождь осеребрил под луной уже высыхающие травы и облетевшие с редких деревьев листья. Наконец конь донес его до широкой реки Йеф. У берега всадник спешился. Походка его под заурядным плащом была спокойной, легкой, можно сказать, грациозной. Даже спустя полторы тысячи лет в его глазах продолжал тлеть огонь любознательности, который уже давно потух в существах и куда более молодых.
В небе висела бледная луна. Горрон де Донталь сначала посмотрел на нее, потом на пятивековой дуб, раскинувший над ним трескучие от старости ветви. И принялся ждать. Он присел на бережок, заботливо подстелив под себя плащ. Со стороны могло показаться, что он просто любуется красотой отмирающей природы, однако чуть погодя все вокруг залил ослепительно-белый свет, заиграл бликами на реке. В воздухе образовалось пятно, которое росло, росло и росло, рассыпаясь искрами, пока не превратилось в зеркально-гладкий портал. Оттуда вышел пожилой аристократ в околоюжном костюме. Конечно, это был совершенно другой аристократ, нежели тот, которого порубили на части во время обмена. Гость был куда старше, суше, да и одевался менее щегольски.