лышал тихие шаги. Будто кто-то подкрался ближе, подслушивая. Не помешают ли планам жрецы, когда осознают опасность его появления? Но с другой стороны, разве должны его волновать их грядущие проблемы?
– Короткий век – твое проклятие! – произнес он твердым голосом. – Благодаря памяти наемника, который долгие годы рос здесь и слышал, о чем шепчутся в этих темных кельях, я знаю, какими опасностями оборачивается каждое рождение новой Раум. Разве не случилось так, что в 2081-м, только родившись, ты тут же едва не погибла из-за козней младшего сына верховного жреца? Ты божественна, но вынуждена вверять свое смертное тело в распоряжение культу. А тот уже сам выбирает, кто должен стать следующим сосудом… Неужели не грозил тебе раскрытием Илла Ралмантон, когда дал священную клятву вечного служения, подставив своего старшего брата путем обвинений в неверности, но потом сам же и покинул тебя? Сколько хлопот тебе доставили златожорцы, верящие, что найдут здесь пещеры, полные золота, которое висело на боках мула Иллы? Даже одно подобное предательство способно обратить в труху весь твой труд, стереть всю твою многовековую память… Но я способен решить твои извечные проблемы – дать то, чего тебе всегда не хватало… – И он устремил на нее решительный взор. – Раум, я могу предложить тебе то, чего не предложит никто, даже самый преданный жрец. Невероятно долгую жизнь, истинную кровь Гаара!
К нему обратили свой лик все зараженные, находившиеся подле своего уродливого божества. Так они и стояли, как неживые: старики, молодые, дети, – текло время, но Раум все пребывала в молчании, пока не произнесла голосами всех сразу:
– Кровь бессмертных… Она живет сама по себе… Не терпит ничего чужеродного…
– Я – хозяин своего бессмертия! – уверенно возвестил Юлиан.
– Носитель… всего лишь носитель… – в голосах почудилась насмешка. – Это изгнанное дитя избрало иной путь обеспечить себе существование. Вы обладаете едва лишь большей волей, нежели мои малые детища. Лошадь не должна знать, куда и зачем она везет всадника, – она просто везет… Нет, оно не станет принимать мое дитя. Ты пришел зря… – закончила она.
– Не зря! Я уйду отсюда, Раум, когда твое тело станет бессмертным, а тебе, впитавшей истинное долголетие, не придется тревожиться!
– Не ты первый… Четырежды мои предшественницы пытались сделать это с захваченными детьми Гаара. Нет… Создание в тебе не станет принимать мое дитя…
Юлиан прищурился и сказал:
– Рассуди сама. Прошлые попытки, вероятно, были насильственными? Если бы мой дар противился тому, что я тебе сейчас предлагаю, разве мои ноги привели бы меня сюда? Может, это всадник управляет лошадью, искренне желая нового союза, и я говорю от его имени?
Он напряженно умолк. Его обуял страх от собственной наглости. Зараженные тоже приумолкли – уже от удивления, сколь дерзка высказанная мысль, которая перечеркивала все аргументы. В пещерном зале повисла долгая тишина. Наконец уже сама Раум с усилием подняла тяжелую безглазую голову. Ее отвратительное бело-желтое тело всколыхнулось и, волоча за собой как живые отростки, так и мертвые, напоминающие плети, потащилось к Юлиану. Тот стоял скованный как испугом, так и цепями. Раум медленно волочилась к нему, огромная, страшная, а ее движения отдавали гулким эхом по всему лабиринту пещер.
Наконец она нависла над прибывшим, а ее пасть раскрылась, как у змеи. Юлиан поднял взор и в страхе разглядел желтую глотку с черными вкраплениями. Внутри ее усеивали жесткие щетинистые волоски, с помощью которых подносимая еда проталкивалась в брюхо. Посреди этих волосков показался кончик чего-то белого. И тут он резко выкинулся длинным языком, разветвился, похожий на листовой рисунок, и опутал Юлиана, пополз по его шее и плечам, спине… Вампир хоть и сдерживался, но от неожиданности невольно вздрогнул и склонил голову, чтобы перетерпеть отвращение.
Наконец липкий язык втянулся обратно в страшную глотку, а люди в рубахах очнулись от забытья.
– Это риск…
– Для нас обоих, – ответил гость.
Детища долго молчали, обратив к нему вспученные животы, пока не сказали в один голос:
– Что ты хочешь взамен? Покровительства клятвой рождения?
Сердце Юлиана застучало быстрее.
– Само собой! – сказал он, глядя наверх, где над ним нависло божество. – Но вместе с тем и получить ответы на все вопросы. Ты всеведуща! Этот почетный титул ошибочно присваивают вороньей матери Офейе, но она знает лишь то, что хранят свитки. Тебе же известно то, что запечатлено в душах и людских сердцах. То сокрытое, о чем никогда не напишут. Именно твои люди по заказу Мариэльд де Лилле Адан участвовали в нападении на меня. Именно они охраняют покой предателя Иллы Ралмантона, и они же дают ему власть ведать обо всем в мире. Я хочу знать, кто пытается решать мою судьбу!
– Не все… не все я знаю… А из всего, что знаю, не все могу говорить. Даже над нами довлеет судьба, даже мы боимся…
– Но чего тебе бояться?
– Того же, чего и тебе.
– Но разве не ты величайшее божество, мохадан, старейшая и могущественнейшая из всех живущих ныне?
Дети Раум разом захихикали, по их телу пробежала дрожь, как от брошенного в пруд большого камня.
– Божество… Да, божество… Но и тем временем я всего лишь дитя божества. Отверженное дитя… которому отцы позволили жить, но жить скрытно. Я счастливое дитя… потому что мало кто из нас, отверженных, выжил. Нас убивали отцы. Но меня простили… Прощеное дитя.
– Я не понимаю. Кто тебя простил? О ком ты говоришь?
– Об отцах, – ответила Раум.
– Но чьих?
– Наших. Праотцах. Они явились из мира Хорр. Они породили всех нас…
– Это просто вера южан в выдуманных ими же богов.
– Вера в богов рождается от увиденного и непонятого чуда. Разве не замечал ты схожести в северных и южных обрядах и именах? А песни, в которых поют об одном и том же, хоть и на разных языках? Вся эта цепь совпадений, великих побед и таких же великих поражений, странная повторяемость вех истории. Они шли с Севера на Юг… за нами… И люди уверовали, видя их мощь…
Юлиан молчал. Ненадолго забыв, что над ним нависло демоническое создание, которое, по его словам, вовсе не божество, а всего лишь его порождение, он крепко призадумался. Он не знал, что ответить.
– Будь моим гостем, Юлиан из ниоткуда, – закончила речь она, видя его смятение. – Если решишь, что твое предложение в силе и ты готов исполнить его, то мое дитя силой церемониальной клятвы рождения одарит тебя тем, что получал доселе неверный Илла Ралмантон. Власть. Богатство. Новости из дальних краев света. Куда бы ты ни поехал, мое дитя везде будет сопровождать тебя. Ты сможешь остаться здесь, если захочешь… Однако ты не получишь ответа о нынешних Праотцах. Ты можешь узнать часть былого… Только часть… Хотя бы узнать, перед тем как наши отцы обратят на тебя пристальный взор и ты трагично закончишь свой путь… – в голосе девочки, от лица которой говорили, снова слышалась насмешка.
– Ты знаешь, что им нужно от меня? – спросил, едва сдержав порыв чувств, Юлиан. Ответы таились так близко.
– Я же прощеное дитя… – противно захихикала девочка.
– Хорошо. Я принимаю твое приглашение! Но если ты назвала меня гостем, так прикажи снять с меня кандалы и обеспечь достойным приемом, как полагается гостю, – Юлиан громыхнул кандалами.
Детища снова заколыхались от смеха. Их вспученные животы заходили из стороны в сторону, неся в себе перезревших сотрапезников-любимцев, о которых заботилась Раум и которые сами ее ласкали, доставляя телесные удовольствия. Юлиану сделалось тошно. Он вдруг понял, что никогда и ни при каких условиях, даже при их союзе, он не привыкнет к этой мерзости. Теперь он будет и ненавидеть, и презирать Раум – как делают все остальные, не зная, но чувствуя, что божество это прегрязное.
Детища приблизились, с трудом подхватили Юлиана и повели по залам храма. А перед этим он услыхал, как в коридоре затихли шаги убегающего человека, который все подслушивал.
Дети Раум передали гостя прислужникам, действительно сбившим с него кандалы и давшим свободу. Ему отвели келью, без окон, но самую большую из имеющихся. Там он и остался в раздумьях на топчане, заточенный под землей, в свете одного лишь сильфовского светильника, который ронял тени на его исхудавшее лицо.
Все в келье настраивало на размышления: и отсутствие других дел, и скупая обстановка, и постоянная тишина. Юлиан пролежал всю ночь и следующий день не шелохнувшись. Даже когда светильник потух, он продолжил уже из тьмы наблюдать за ногами проходящих мимо жителей храма (в качестве двери использовался завешивающий проем ковер). Наконец он попросил двух прислужников сопроводить его до подземного водного хранилища. Когда его вели по лабиринту песчаных коридоров, он пытался понять, как восприняли слухи о возможном союзе божества с прибывшим из ниоткуда незнакомцем.
«Удивительно, – думал он, наблюдая покорность в глазах прислужников. – Они должны понимать, что случится со всем храмом, если церемония рождения пройдет успешно. Они перестанут быть нужны Раум. И без них она сможет таиться здесь, в глубинах, не подвергаясь риску быть преданной, а ее будут окружать лишь покорнейшие любимые детища. Но они смирились… Безропотно, будто привыкшие овцы. Неужели после побега Иллы из храма вместе с ним исчезли все интриги? Хотя может статься, что смирение жрецов сменится страхом, а вместе с ним и решительной ненавистью, когда отдаленная смерть станет ближе, перейдя порог…»
Вериатель явилась к нему, когда он остался один. Юлиан тут же кинулся к ней в полутьме, нежно приобнял как мог, погладил по плечам. Ему не хватало ее – демоница стала для него единственной, кому он мог вверить себя, не боясь удара в спину. А еще он чувствовал, что близок к разгадке, однако она выскальзывала из его рук, как горная рыбина в реке.
Тогда он тихо спросил демоницу, пока она покачивалась в его объятьях, уложив головку с мокрыми черными волосами на его плечо: