К нему уже прытко мчался новый майордом – прошлого, который позволил беглецу сбежать по весне, продали на мясной рынок вместе с другими невольниками, а также тем мальчиком Аго.
– Почтенный Ралмантон… – воскликнул майордом. – Вы вернулись?!
– Вернулся. Видишь же, стою около тебя. Или ты слепой?
– Нет-нет! Мой хозяин, он будет рад увидеть вас… Но прошу, подождите в гостиной до его возвращения. Хозяин во дворце. Я тотчас пошлю слугу с докладом! Подождете?
– Посылай. Теперь подожду, – ухмыльнулся Ралмантон.
И он прошел к особняку.
– Но куда вы?
Юлиан меж тем уже миновал гостиную и стал по-хозяйски подниматься наверх.
– Куда же вы? – повторил в ужасе майордом.
– Кто я, раб? – холодно поинтересовался у него Юлиан, обернувшись. – Кто я, тебя спрашиваю?
– Вы… Сын хозяина… Почтенный Ралмантон.
– Тогда почему ты держишь меня, будто просителя, в гостиной? Я похож на просителя? Я похож на незнакомца?! Не смей тревожить меня по пустякам, а то прикажу выпороть! Лучше принеси мне графин с кровью из подвалов.
И испуганный майордом оцепенел, потому что помнил, чем закончился в прошлый раз отъезд молодого хозяина. Никто в доме не понимал, каковы отношения между отцом и сыном. И отчего сын долгое время лежал в запертой комнате, куда смели входить лишь телохранители хозяина. Чуть позже он сообразил, что угрозы ему нет, а молодой хозяин уходить не собирается, поэтому поклонился и исчез за кувшином, пока Юлиан беспрепятственно бродил по особняку.
Уже поздней ночью, когда луна светила серпом в небе, а цитрусовый сад позади двора шумел из-за сильного ветра, Юлиан услышал скрип отворяющихся ворот. То, что Илла вернется в особняк не сразу, он понимал. Вполне в характере советника пренебрегать неугодным гостем. Понимал он и то, что во дворце у Иллы будет время тщательно продумать встречу, что превращало предстоящую беседу в попытку попасть в нору к старому злому удаву, который уже изготовился для смертельного броска.
Даже когда до слуха Юлиана донесся говор рабов, уносящих пустой паланкин, и тогда он не сдвинулся со своей скамьи в саду, где любовался апельсиновыми деревьями, потяжелевшими от сочных плодов. Он продолжал сидеть, пока к нему не подбежал майордом. И только после взволнованной фразы «Вас ждут…» он поднялся, всем своим видом демонстрируя достоинство. В окружении охраны он размеренной походкой прошел сад, попал в гостиную и увидел, что в ней пусто.
– Он у себя в покоях… – промямлил майордом.
Юлиан не спеша взошел по мраморным ступеням, пока не оказался перед дверью в опочивальню. Ее услужливо распахнули. Илла Ралмантон сидел в своем высоком кресле, отвернутом от стола. На нем уже был надет его алый домашний шелковый халат, будто прибытие гостя – дело обыденное, не стоящее даже цаллия его внимания.
Осмотревшись, Юлиан тут же подметил, что из спальни убрали все прочие кресла, и понял: его пытаются заставить стоять, как какого-нибудь раба или малозначительного посетителя. Тогда он, развернувшись, обронил:
– Принесите кресло.
Когда кресло внесли, он расслабленно присел в него, аккурат напротив владельца особняка. Все это время Илла лишь угрюмо молчал, впиваясь взглядом в вошедшего. Пальцы его покоились сплетенными на коленях, спина была расслаблена, голова – едва склонена набок, а трость мерцала рубином около подлокотника. Юлиан тяжелый взгляд выдержал, глаз не отвел. Он понимал, что недостаточно опытен в интригах, как сидящий напротив него опаснейший враг, обладающий всеми навыками искуса. Однако выкажи он слабину, покажи, что даже Раум не наделила его той уверенностью, которой наделен старый советник, лишенный ее помощи, – и Илла тотчас раздавит его, как выброшенного из гнезда птенца.
Илла грубо спросил первым:
– Зачем приехал?
– Я вернулся в свой дом.
– Это не твой дом…
– Это дом Ралмантонов, достопочтенный. Я – Ралмантон.
– Ты ни черта не Ралмантон! – привычно вспыхнул Илла, но тут же невозмутимо заметил: – Ты лишь графский сынок, который вдали от материнской юбки испугался за свою никчемную жизнь и представился чужим именем. Обманщик! Невежда! Тем более документ об усыновлении благополучно сгорел…
– Однако его все видели. Я уже занесен в переписные журналы семьи Ралмантонов, откуда не выписаться даже волей консула без официального прошения королю.
– Задам вопрос еще раз, – повторил Илла, понимая, что его собеседник не так глуп и понимает свои преимущества. – Зачем ты приехал?
– Почему я еще жив? – не позволил увлечь себя вопросами Юлиан.
– Я спрашиваю себя совершенно о том же… Кто же знал, что твой дар так крепко въелся в тело. Если бы не этот неприятный казус, ты бы не сидел здесь со столь наглой физиономией, будто ты теперь здесь хозяин, и не задавал бы такие вопросы. Но я не хочу видеть тебя в своем доме!
– Мне малоинтересно, достопочтенный, хотите вы этого или нет, – ответил Юлиан. – Я официально ваш наследник…
– А еще наследник графини Мариэльд де Лилле Адан, – перебил советник глухим, старческим голосом. – Так что же ты сидишь здесь, где тепло и сухо, а не идешь в Ноэль, где льется реками кровь? Боишься, щенок?
– Не боюсь. Но останусь здесь.
– Я тебе еще раз говорю, что тебя здесь никто не ждет! Никто не знает, что с тобой может случиться, пока ты имеешь наглость пребывать в моем доме!
– Так уж совпало, что вы, достопочтенный, были мне учителем все эти шесть лет… – Юлиан едва улыбнулся, затем продолжил спокойно: – И некоторым своим премудростям вы меня научили. Причем добровольно. Разве не вы настаивали, чтобы я пошел по вашим стопам? Помнится, у вас в годы молодости было свое мнение, как следует благодарить учителей… Не правда ли?
– Угрожаешь? – усмехнулся Илла. Он оценил выпад по достоинству.
– Я мог организовать все до моего приезда. Тогда мне не пришлось бы сидеть сейчас напротив вас, но вас спасли некоторые обстоятельства. Однако же, выждав… Выждав ровно столько, чтобы отвести подозрения, мне не составит труда попросить Раум об одном одолжении. Что думаете о том, чтобы перерезать вам глотку ночью, посреди особняка? А? Причем можно даже после какого-нибудь пира, которые вы иногда устраиваете. И обвинить в этом других, к примеру подставив какое-нибудь неугодное лицо? Хотя… это будет повторением ваших прошлых деяний, не правда ли?
Илла молчал. После открывшейся правды он испытывал к сидящему напротив лишь лютую ненависть, но поневоле признал: Юлиан многому у него научился.
«Змееныш, – думал он. – Пусть ты сидишь напротив меня так смело, вступив в эти грязные игрища. Пусть и научился многому. Но не побороть тебе меня ни в жизнь, не прыгнуть тебе выше головы!»
И, положив руку на спину, советник потянулся и хрустнул позвонками, затем привычно оперся о трость с рубином и произнес запавшим ртом, усмехаясь, чтобы не позволить взять над собой вверх:
– Хотел бы убить – не распинался бы передо мной, как непотребная девка перед заказчиком. Говори, зачем явился? Чего хочешь от меня?!
– Представьте меня ко двору. Подтвердите мою историю возвращения и болезни.
– Что, боишься? Боишься, что, потеряв преимущество в виде покровительства самого консула, придется на равных вступить в борьбу за власть?
– Преимуществами должно пользоваться.
– Должно? – Илла по-старчески глухо рассмеялся, перебив. – Ты со всеми преимуществами: с Раум, с горами золота и с моим покровительством, – все равно ничего не добьешься! Ты неприспособленный к дворцовой жизни болван, маменькин сынок, дубоум, обладатель «чести». У тебя полное отсутствие всякого годного для жизни таланта!
На губах Иллы заиграла мерзкая улыбка. От него не укрылось, как лицо собеседника подернулось.
– Думайте, что говорите! – Юлиан попытался утаить раздражение. – Или вы пойдете на эту сделку и не будете вставлять мне палки в колеса, или я поступлю, как поступили бы вы! – И он приподнялся из кресла, решив, что его терпение кончилось.
Тогда Илла излишне торопливо произнес:
– Половина того золота, что подарила Раум… И что будет доставляться от нее впредь… А также будешь обеспечивать меня нужными мне сведениями! Ты понял?
– Вы больше не член культа.
– Тогда пошел вон в вонючие пещеры и служи ей как член культа, а не сиди в моем доме посреди золота и мрамора! – крикнул Илла глухим, старческим голосом. – Иди, носи стиранные тысячу раз льняные тряпки, забудь о роскоши и женщинах! Служи этой старой и такой же алчной твари, растворись в ней, потеряв мечты и голос. Что, не хочется? Хочется пожить, да? Правда?! Вкусить наслаждений? Значит, и ты ни черта не член культа! Лишь стал участником церемонии, как и я! Так что половину дохода и сведения!
Юлиан вернулся в свое кресло, посмотрел на советника, который, как старый, опытный удав, пусть и не победил, но отвоевал свое.
– Договорились, – согласился он.
– Договорились? Отлично! Убирайся из моих покоев!
– Погодите-погодите, мы еще с вами не закончили…
По приказу ему поднесли кинжал, который доселе покоился в ножнах у наемника Латхуса. Взяв следом и золотую чашу, Юлиан потребовал у советника его руку. Тот не отозвался, вцепившись в кресло, и только буравил гостя подозрительным, неверящим взглядом. В общем-то, одни только глаза и жили на лице этого иссушенного мертвеца, кожа которого натянулась на костях, покрылась старческими бурыми пятнами, рот сморщился, уменьшился и устремился внутрь оттого, что недоставало большей части зубов.
«На чем держится еще его душа? За какие выступы жизни хватается?» – гадал Юлиан.
Наконец старик протянул свою дряхлую, морщинистую руку, высунувшуюся из широченного алого рукава. На его запястье Юлиан увидел множество шрамов, говорящих о том, что дар пытались передать сотни раз – и все безуспешно. Не выдержав, он печально усмехнулся, понимая, что воочию видит свою неслучившуюся смерть. Он сделал надрез на коже, отчего Илла непроизвольно вздрогнул.
«Сильно же белая роза попортила его кровь», – думал Юлиан, наполняя чашу под пристальным старческим взором.