Минуя элегиарские ворота, арбы двинулись дальше. Солнце на Юге заходит быстро, будто не закатывается, а падает за горизонт, отчего все темнеет в один миг. Поэтому светло-серые сумерки тут же сменились поздним вечером. Повозки вдруг свернули с широкого тракта. Теперь их колеса загремели по плохой, неровной дороге. Момо стал удивленно озираться, понимая, что едет по родным ему просторам, прямиком к реке Химей, на берегу которой вырос. В один момент его подкинуло на кочке, и он вскрикнул от удара в спину: там еще оставались старые, но болезненные синяки.
Впереди, в авангарде, раздались голоса об остановке. Затем Юлиан Ралмантон заговорил о каких-то красных яблоках.
«Куда он? Зачем ему эта захудалая деревушка? Неужели будет кровь из местных сосать?» – подумал Момо, пока вокруг сновало туда-сюда множество рабов.
Юлиан куда-то исчез. Поддавшись ожившему в нем тревожному любопытству, юноша выскользнул из повозки, делая вид, что хочет просто пройтись. Там он шмыгнул в колючие кусты, ибо знал эти места как свои пять пальцев (на руке), и обеспокоенно обернулся. Похоже, никто его преследовать не собирался. Все были заняты прежде всего тем, что разворачивали коней, арбы и ждали хозяина.
Момо помялся. Куда же ему дальше? Он решил пойти вдоль каменистого бережка, в сторону деревни.
Река Химей была спокойна. Вокруг тоже ни звука, кроме отдаленных голосов рабов. Так он и шел, думая, куда делся их молодой господин. Неужели направился утолять жажду? И вдруг Момо услышал ржание. В кромешной темноте он прокрался под сенью голых деревьев, тихо, чтобы не шуметь, и увидел привязанную кобылу Юлиана. Она тоже поглядела на него своими бархатными глазами, а затем принялась вытягивать губами из земли остатки прошлогодней зелени. В удивлении юноша обошел кобылу полукругом, гадая, где же всадник. Затем до его слуха донеслись обрывки тихой речи, совершенно в противоположной от поселения стороне. Пригнувшись, он заковылял дальше, пока река не изогнулась, как южный нож.
Там ему открылась презабавная, дивная картина.
Юлиан, в своей дорогой парчовой мантии, с объемным шапероном, в шароварах, с мерцающими перстнями на пальцах, весь высокий, статный, сидел на камне и протягивал неизвестной особе яблочко. Особа эта была, наоборот, одета как-то просто: скромные сандалии, волосы распущены, на запястьях бряцала парочка браслетов. Ее потяжелевшая от воды рубаха выглядела мешковатой, а в свете луны казалась и вовсе черной. Присматриваясь, Момо понимал, что особа какая-то странная. Двигалась также странно. То как-то слишком резко выкидывала вперед руки, то подбирала высоко коленки, будто желая пнуть, то, наоборот, отскакивала в диком прыжке.
Схватив спелое яблочко, особа вгрызлась в него, похрустела им.
– Отчего ты такая в последнее время, душа моя?
Девушка качнула головой, потянулась к следующему. Достав яблоко из плетеной корзины, Юлиан заботливо вложил его в ручку, успев погладить ее своими пальцами.
– Тяжело нам стало встречаться, Вериателюшка, – продолжал он. – Не могу я уже ходить один, везде за мной охрана и сопровождение из слуг, рабов. Но что поделать, если я сам выбрал такую долю? Больше-то идти мне некуда, душа моя. Бездомный я. Вот и отправлюсь в путешествие ненадолго. Съезжу в Байву. Уж если ворону Кролдусу не удалось достать для меня информацию, то, чувствую, нужно туда самому наведаться. Потому что я это так не оставлю – что за Праотцы такие? Ты молчишь, Раум молчит. Все вы страшитесь. А я не хочу ждать, пока ко мне явится невиданное создание. Пусть я там ничего и не узнаю, но вдруг мне улыбнется удача? А где, кстати, Мафейка?
Между тем Вериатель доела еще одно яблочко, выращенное в лучшем южном саду. Затем обсосала сладкие от сока пальчики и обернулась к реке. Она похлопала в ладоши беспорядочно, шумно. Тут же из воды показалась вторая девица, помоложе, выше, с худым, бледным лицом и глазами как у Юлиана. Впрочем, похоже, от отца ей досталась только внешность, но никак не человеческое поведение, потому что яблоки она сразу же с негодованием раскидала, а саму корзину отшвырнула как нечто опасное. Затем подняла фрукты, набрав горку, и принялась надкусывать все сразу по очереди, беспорядочно кружа вокруг камня, к которому прислонился сложивший на груди руки Юлиан.
А тот переводил ласковый взор с Мафейки на Вериатель. Так хорошо ему было, так спокойно, будто здесь, у реки, он куда счастливее, чем среди людей.
Момо глядел на все это завороженно, понимая, что непростые это девицы, а демоницы из сказок. Но из каких сказок, он не знал… У них-то кельпи на реке Химей уже давно не водились. Не нравилась им эта судоходная река, окаймленная большим гудящим городом. А потому он знать не знал, как звать этих девиц. Уж не северные ли русалки? Но на его глазах девицы вдруг обратились двумя кобылами: темно-мышастой и вороной, – и, доев разбросанные яблочки, скакнули в воду, причем вороная скакнула игриво, извернувшись, лягнув копытами воздух. Тогда Момо понял, кого сейчас увидел! Глаза его по-детски загорелись, и он еще долго вглядывался в уже успокоившуюся гладь воды. Долго глядел туда и Юлиан, опершись о валун.
И если первый глядел с неописуемым восторгом на физиономии, то на лице второго лежала тень печали.
Шло время. Наблюдая одиноко стоящую на берегу высокую фигуру, Момо тихонько отошел, благо трава тут была мягкая. Ему казалось, его не заметили, и он, позабыв о побеге, двинулся обратно к повозкам. Они уже развернулись. Там он забрался в свою, отыскал среди мешков место помягче и стал вспоминать Уголька. В последнее время эти воспоминания ускользали от него. После отвратительной жизни в банде казалось, что это все было прекрасным, но прошедшим сном. Обогнав повозку, в которой мирно спал, свернувшись калачиком, Момо, Юлиан взглянул на него внимательным взором, затем поторопил лошадь, чтобы выбраться вперед.
Отряд отправился в Байву.
Стояла та поздняя зимняя пора, которую на Севере считают весной. На протяжении всей дороги в Байву дули сильные ветра: пока еще ледяные, обжигающие лицо. Не привыкший к степям Момо кутался в шерстяные одеяла, чтобы согреться. Иногда он глядел на едущего в плаще нараспашку Юлиана и негодующе думал: «Всё им, кровососам, нипочем». Когда ветер спадал, а тусклые солнечные лучи сочились сквозь хмурые темно-серые тучи, юноша порой находил в себе силы перестать думать о пронизывающем холоде. Тогда он усаживался на мешок с овсом и, слушая размеренный шум копыт, дыхание лошадей и вьючных мулов, начинал разглядывать округу.
Никогда раньше он не покидал места своего рождения. Всегда его что-то останавливало. Он знал, где можно украсть что-либо без последствий, где поесть, а где вкусить любви. И хотя после рассказов Леи он иногда предавался мечтам о сказочных северных странах, о похождениях рыцаря Беттриса, но фантазиями все и заканчивалось. Им владели привычка и страх перед неизвестностью. Эти страхи были источником его проблем и причиной, почему он до сих пор жив, в отличие от многих других сотен мимиков, желавших загрести весь жар своими руками и оттого сгоревших.
Спустя всего лишь неделю, благодаря южным дорогам, вдали показался небольшой город, лежащий на берегу озера. Байва – матерь магических наук! Но мало что выдавало в городишке его славу, поэтому Момо поначалу счел, что это один из проходных пунктов, который они вскоре минуют. Вместо этого до него донесся приказ о прибытии на место, и юноша вылез из повозки. Он поковылял, заплетаясь длинными ногами, до ближайшего смуглого раба и дернул того за рукав.
– Это Байва? Это?
– Да. Байва. Магическая школа.
– Непохоже как-то, – сомнительно заметил Момо.
– Ну, так говорят другие. А чего ты ждал? – пожал плечами раб. – Огромного магического щита до солнца? Или это… радуги? Или иллюзий, которые дворцовые маги творят в небе по праздникам? Так смогут же, наверное, при желании. Но зачем сейчас, в мирное время?
– И то правда. А как думаешь, демонологи там водятся?
– Демонологи? Должны… Но мы туда не поедем. Хозяин приказал нам ждать в городе, не заезжая в саму школу.
Решив, что так и задумано и величайшая академия должна выглядеть всего лишь неприметным замком, раб пошел готовиться к разгрузке тюков. А Момо, почесав голову, поплелся назад с чувством облегчения оттого, что ему не придется воочию увидеть демонологов. Чуть позже Юлиан тоже велел ему оставаться среди повозок, чтобы исключить нежеланные встречи, где ненароком может раскрыться сущность мимика. Тогда юноша, усевшись в уже полюбившуюся арбу, закутался в коричневое одеяло и принялся рассматривать круглую, бочковатую башню вдалеке, к которой жались башенки пониже. Некогда на том холме величайшим Моэмом была высечена первая искра магии. Чудо! Благословение богов! Спустя столетия ощущение необыкновенности здесь иссякло, а тонкая полоса оливковых рощ, растущая между замком и озером, служила скорее местом прогулок и отдыха для приезжих богатеев. Здешнему чуду теперь дали другое имя – магическая наука…
– Вас примут, почтенный, после полудня. Пожалуйста, не сочтите это за грубость или пренебрежение к вашему статусу. Просто магистр мирологии Иоланд сейчас очищает свой разум в оливковой роще. Его не дозволено беспокоить, – говорил один из управляющих школы, стоя перед прибывшим и кланяясь.
– Хорошо, – ответил Юлиан. – Негоже подгонять старость. Ведь правда же, что магистру Иоланду больше ста десяти лет?
– Так и есть! – гордо сказал пожилой мужчина. – Он застал образование Рабского простора. Не каждый мудрый вампир может похвастаться этим. И до сих пор он помнит все трактаты, даты, имена, причем без обмолвки. Вижу, вы очень устали с дороги. Приказать подготовить вам ванну?
– Извольте.
Поблагодарив управляющего, чрезвычайно вежливого оттого, что гость является сыном самого советника Ралмантона, Юлиан вернулся в свои покои. Его приняли с почетом, хотя и удивились отсутствию уведомительного письма о приезде. Байва была почти пуста. Гулкое эхо гуляло под ее низкими сводами. Большую часть неофитов, отпрысков знатных семей, а также учителей призвали на войну, чтобы показать, до чего могущественно магическое воинство Элейгии. Часть из них уже погибла при осаде Сапфирового города, став жертвой стрел, копий и вражеских заклинаний. Еще часть, куда большая, погибнет при осаде Змеиного города – такова плата за высокий статус мага.