После обеда, когда дождь моросил на городок, Юлиан уже сидел в кресле перед глубоким стариком, поддерживающим свою жизнь магией. Иоланд, магистр мирологии, был сухоньким, маленьким, а еще постоянно щурился оттого, что глаза у него начали затягиваться белесой пеленой. Во время беседы он часто погружался в раздумья, замолкал и только спустя минуту отвечал.
– Труд «Об артефактах» 2082 года, значит… – шептал старик.
– Да, он самый, – подтвердил Юлиан. – Я только начинаю знакомиться с мирологическими трудами, однако меня заинтересовали исследования магистра Гахеодория, а также его ученика Пацеля.
– Ваш интерес благороден. Труд Гахеодория «Об артефактах» и правда стоит того, чтобы изучить его. Автор был человеком высочайших достоинств, я хорошо его помню. Что касается Пацеля… Кхм… Пацеля… – Магистр сморщил маленькое лицо и кашлянул, будто ему было неприятно даже называть это имя. – Я бы не рекомендовал вам увлекаться недописанными… кхм… художественными сочинениями этого настырного человека, которые и назвать трудами-то язык противится. Они ненаучны, оскорбительны…
– Почему? Разве Пацель не прямой продолжатель дела своего учителя?
– Только в изначальном замысле. Гахеодорий правильно рассуждал, что все в мире взаимозаменяемо и, где образуется пустота от ушедшей силы, там обосновывается другая, пришедшая. Таким образом, наш мир пребывает в постоянном балансе. Но Паце… этот человек абсурдных взглядов посмел утверждать, будто зашел в исследованиях дальше учителя, будто все не взаимозаменяемо, а… конечно! – Магистр сжал морщинистые губы.
– О конечности магии ранее писали и другие мирологи…
– Насколько глубоко вы продвинулись в изучении данной темы, почтенный? – неожиданно поинтересовался магистр, в подслеповатых глазах которого вспыхнуло неудовольствие.
Юлиан сразу понял, что старый Иоланд испытывает неприязнь к подобного рода теориям, являясь сторонником традиционной концепции. Тогда, чтобы не закончить беседу раньше времени, он откинулся в кресле и понимающе улыбнулся, будто соглашаясь во всем с магистром:
– Достаточно, чтобы понять, что теории о конечности магии не более чем сказка, подобная другим. Например, о птицах-златожорках, которые питаются исключительно золотом или золотоносными рудами, выклевывая их из гор.
– Тогда зачем вы тратите время на этого безумца?
– Понимаете, изучая эти труды, я обратил внимание, что в жизни их авторов часто происходили необъяснимые, разрушительные события…
– Они сами их себе создавали! – негодующе заметил магистр.
– Полностью согласен! Но мне довелось побеседовать с нашими дворцовыми мирологами, которые обучались в этих величественных стенах. И некоторые поделились, будто этот Пацель был зачинщиком вопиющего скандала, о котором умолчали по неизвестным причинам. Пока я совершаю паломничество к священным водам Прафиаловых слез, мне бы хотелось выяснить их. Утолите мой интерес, будьте добры.
– Вечно молодые любят касаться того, чему должно быть забытым. Но будь по-вашему… – поморщился Иоланд.
Весь его насупленный, недовольный вид говорил о том, что, не сиди перед ним отпрыск Ралмантона, разговор бы точно завершился. Однако Юлиан прекрасно осознавал преимущества своего положения, а также тот страх, что нагоняла на всех фамилия советника. На некоторое время магистр умолк, будто задремал. Гость все ждал, ждал, пока как бы ненароком не отбил дробь пальцами по подлокотнику кресла. Тогда, встрепенувшись, старик начал:
– Началось все с того, что этот безумец за время обучения успел рассориться со всей коллегией Байвы. Он смел утверждать, будто наше пользование магией истощает источник, что приведет к полному опустошению… Он яро критиковал поступок нашего архимага, когда тот собрал тучи от самого Элегиара, чтобы обрушить их страшной грозой во время боя в Апельсиновом Саду. Кхм, мы терпели. Мудрости должно быть терпеливой… Но позже его безумие превзошло все границы! Он принялся утверждать, что большая часть магии сосредоточена не в мире. Будто еще на заре слияния миров ее вычерпали, как ковшом, первичные демоны, заключив в артефакты-конструкты! Дошло до того, что пришлось вмешаться нашему главе, Харинфу Повелителю Бурь. Под ночь он вызвал к себе этого наглеца и в присутствии Гахеодория, меня, как его помощника, а также еще нескольких ученых мужей, да храни Прафиал их души, оспорил все доводы и сокрушил теории. Тогда, в 2093 году, этот опозоренный болтун, окончив обучение, вместо службы отправился восвояси, пообещав явить доказательства.
– Погодите… Разве Пацель и Харинф не были друзьями?
– Нет, нет! – закачал головой старик, и борода его задрожала. – Какая дружба может водиться между мухой и орлом, почтенный? Наглеца просто терпели, не выказывая раздражения прилюдно. Он и рядом не стоял с нашим достопочтенным главой архимагом. Куда ему?..
Это стало для Юлиана откровением. Рухнула еще одна стена лжи Вицеллия о том, что эти двое водили крепкую дружбу, отчего Харинф оставил другу после смерти свой родовой дом. Выходит, ничего такого в помине не было.
Магистр меж тем продолжил:
– Вернулся этот самозванец уже в 2119 году. Помню тот день, дождливый, осенний, как сегодняшний. Тогда он явился на порог Байвы грязным оборванцем, каким ему и пристало быть! Потребовал созвать коллегию, ссылаясь на то, что обнаружил в дальних пещерах Сатрий-арайских гор тот самый сказочный конструкт, который подтвердит все его теории. Конечно, мы сразу поняли: он обезумел от долгих скитаний… Кхм, выглядел прескверно. Глаза горели лихорадкой. Чтобы созвать коллегию, он сослался на авторитет Зостры ра’Шаса, показывал письма, в которых вел с ним переписку о месторасположении конструктов и их происхождении. Зостра ра’Шас – это старший маг Нор’Эгуса в период с…
– Я знаю, кто это!
Старый магистр причмокнул губами, удивленный столь резким ответом. Юлиан принялся судорожно вспоминать. Будучи еще рыбаком, он встретился на ярмарке с чародеем Зострой ра’Шасом. Тот рассказывал об этих конструктах, хотя и упоминал, что они находятся исключительно в дальних краях, куда не дотягивается рука южных магов. Выходит, Зостра отправился в путешествие незадолго до того, как один из конструктов обнаружился на Юге! Да не просто на Юге, а в землях горцев из Сатрий-Арая, в землях, исчерченных острыми и труднопроходимыми горами.
– И что же за артефакт он нашел?
– Из описания следовало, будто он сочится магией, на ощупь мягок, как пух, но при сдавливании становится тверже скалы и его невозможно сломать. Пылает солнечным светом, но руки от него холодеют. Говорил, дрожит, словно человеческое сердце, – развел сухими руками магистр. – Впрочем, несмотря на эти поэтические изыски, коллегию мы так и не собрали… И слава Праотцам! А то опозорили бы весь род мирологов до моэмовского имени!
– Почему не собрали?
– Накануне достопочтенному Харинфу поплохело.
– Однако Пацель должен был предъявить всем конструкт!
– Нет. Со слов почтенного Гахеодория, он известил, что конструкт надежно спрятан и он продемонстрирует его только на собрании.
– Остерегался… Значит, остерегался чего-то… – шепнул Юлиан. – Что же было дальше?
– Дальше сбор коллегии вновь пришлось отложить. Наш глава ночью десятого дня серы отдал душу, а с ним ушла великая, если не величайшая эпоха. С той поры к нам в Байву не попало ни одного двусловца… – магистр печально качнул головой. – Перед смертью Харинф пожелал поговорить с самозванцем наедине, чтобы выслушать его. И оказалось, что этому самозванцу повезло стать последним, кто лицезрел нашего могущественного главу… Спустя пять дней после похорон этот полоумный покинул Байву.
– А как же коллегия?
– Он представил обычный камень-пустышку, на котором насвежо были нацарапаны бездумные руны, выдаваемые им за древние. Этим он окончательно опозорил себя. Мы испытали стыд за его деяния как за выходца из нашей Байвы, поэтому постарались скрыть происходящее! После он был вынужден вернуться в родной Детхай, где, однако, каким-то чудом… не иначе… стал верховным магом. Впрочем, Негой в тех краях пользуются безвкусно, неумело. Так кому еще быть верховным магом, как не обманщику?
Юлиан поднял голову, доселе опущенную в раздумьях.
– Как это пустышку показал? – удивился он, не веря. – Отправиться в одиночное странствие на двадцать шесть лет. Терпеть немыслимые лишения. Все для того, чтобы доказать свою правоту! Затем вернуться, собрать коллегию, от решения которой зависело его место в летописях, и обмануть? Нет-нет… Люди, в чьих сердцах горит неистовый огонь исследования, так не поступают… Но если Харинф умер с десятого на одиннадцатый день серы, а Пацель присутствовал при его смерти, то как он мог попасть на Гнилой суд, который ознаменовался бунтом у дворца Элегиара и проходил в то же время?
– При чем здесь Гнилой суд в Элегиаре, почтенный? – осторожно полюбопытствовал магистр.
– Ни при чем, – выдохнул Юлиан.
После непродолжительного разговора, попрощавшись с магистром Иоландом, аристократ спустился в оливковые рощи, пустующие из-за дождливого сезона. Гуляя между суковатыми стволами, которые глядели на него узкими дуплами, он продолжил свои размышления, пользуясь одиночеством и тишиной.
Мягко шелестел дождь.
Выходит, поначалу Пацель слыл безумным магом, который вознамерился ценой собственного счастья добыть таинственный артефакт и подтвердить свою теорию. Вернувшись в Байву, он каким-то образом обрел могучую силу. Затем – снова каким-то чудом – стал наследником Харинфа Повелителя Бурь, который, видимо, надиктовал ему завещание на смертном одре. Может, дело в том загадочном конструкте, который он мог намеренно скрыть от коллегии?
Однако стройная на первый взгляд теория рушилась оттого, что после смерти веномансера Вицеллия зачарованным оказался стражник-оборотень – хотя ни Пацеля, ни конструкта в темнице быть не могло. Значит, не в этом дело… Но в чем же? А не стала ли встреча с умирающим архимагом отправной точкой, благодаря которой Пацель все и получил? Харинф, Харинф Повелитель Бурь… Величайший из последних трехсловцев, повергший в ужас все эгусовское воинство в Апельсиновом Саду. Он, думал Юлиан, обладал схожими силами, вполне способными повторить произошедшее в Больших Вардах, когда на