колени попадал весь городок. Не мог ли Харинф быть истинным вместилищем силы? Не артефакт, а именно архимаг? Тогда он вполне мог намеренно потребовать Пацеля явиться к нему, чтобы тот застал его близкую смерть.
Потом, выходит, эта сила перетекла в следующего?
Аристократ сжал добела губы, зло заходил по мокрым дорожкам туда-сюда, не видя перед собой красоты тихого озера, гладь которого подрагивала от моросящего дождя. Ведь, думал он, веномансер Вицеллий мог встретиться с магом Пацелем незадолго до отъезда из ноэльского особняка! И уже Вицеллий превратился во вместилище темной силы, которую носил предшественник. Пусть он был вампиром, которые колдовать не могут, но ведь и сила эта сокрушительна по своей мощи… А после смерти Вицеллия это нечто перебралось уже в пытавшего его оборотня, на чьих ногах и убралось прочь из дворца. Тот оборотень бросил свою семью на голодную смерть. А вдруг сила имеет собственный, беспощадный разум?
Что же это за сила?
Выходит, это и есть Праотцы? И они забирают все артефакты, не позволяя им попасть в руки людей?
Пока Юлиан трясся в седле, направляясь к ждущим его арбам и невольникам, к нему вдруг приблизился Латхус. Его блеклые, будто рыбьи, глаза застыли на хозяине. Нарочито отстраненно, чтобы их разговор не привлек внимания, он заметил:
– Я предупреждал, вы ничего не найдете.
– Твоих рук дело? – холодно спросил Ралмантон.
– Нет. Но прекращайте настойчиво узнавать о конструктах. Пусть они и существуют, но спрятаны надежно: под землей, под глубокой водой, в самых сокровенных забытых пещерах – там, куда не добраться живому человеку. Не думайте, что Праотцы столь глупы, чтобы оставлять их на виду. А если что и находилось благодаря случаю, нашедшие отвечали потом своими жизнями. Пацель за это поплатился – поплатитесь и вы…
Умолкнув, Латхус приостановил коня и заставил его плестись позади. Юлиан чувствовал на своей спине перекрестье взглядов двух наемников, но страха не выказал. Он продолжал ехать спокойно. Значит, он оказался прав. Значит, теперь ему придется бороться еще и против Раум, которая стала ему, как и Илле Ралмантону, не только защитником, но и надсмотрщиком.
Юлиан вернулся из Байвы и продолжил исследования, пытаясь разгадать секрет белой розы. Все дни напролет он проводил в залах башни Ученого приюта, а часть ночей – в потайной комнате Коронного дома, где встречался с королевой. Если появлялось свободное время, он тратил его на то, чтобы поддержать отношения с мастрийской и старой элегиарской знатью.
Во дворце явно обострились противоречия, поначалу сглаженные из-за Огненной ночи. Мастрийцы настойчиво пытались вплести в местный быт свои традиции, танцы, песни и даже героев легенд. Им сопротивлялись, но сопротивлялись слабо, потому что король выказывал мастрийцам публичное уважение. Многих приезжих внесли в «красные списки». Они не платили налоги и имели лишь одну повинность – военную. Из-за этого местная знать всполошилась, зароптала, однако их голоса потонули в рокоте заполоняющих дворец краснолицых чиновников.
А потом случилось то, чего местная знать совсем не ожидала. Наследника трех престолов, еще жалобно кричащего в пеленках, назвали не в честь элегийского короля Морнелия Основателя, а в честь мастрийского – Элго Огненного.
Шутка ли, дать принцу чужеземное имя?
Тогда волна недовольства прокатилась по всему городу.
Впрочем, это не помешало мастрийским переселенцам, бегущим от пустынных дикарей, обратиться из ручья в бурную реку. Они оседали в плодородных Полях Благодати, получая арендные наделы. В королевство возвращались ярко-красные, оранжевые, желтые цвета, забытые за долгие годы поклонения черному. Все чаще женщины прятали лица за куфиями. Песни в тавернах звучали на гортанной речи все громче, а на рынках торговцы вовсю продавали мастрийские одеяния, куфии, посуду, полотна и ковры с птичьими узорами.
В летний ясный день, когда небо голубело над головой, Юлиан ненадолго покинул башню Ученого приюта. Из тошнотворного облака наррианта, который пропитал его одежду, волосы и руки, он ступил в дворцовый парк и поглядел за стены. Там медленно поднималась белокаменная статуя Фойреса. Вокруг нее бегали десять каменщиков, командуя толпой рабов – вампиров и дэвов, пока те с натужными лицами тянули за веревки. Голова вздымалась все выше, стремясь обозначить воцарение в городе и дворце мастрийцев и их бога. Желая поглядеть на ее туловище и ноги, Юлиан двинулся к стрельчатым воротам, когда услышал позади себя стук трости.
В ту же сторону, сгибаясь под тяжестью лет, шел Илла Ралмантон.
Юлиан дождался его. На него зыркнули из глубоких глазниц морщинистого лица, затем старик двинулся едва поодаль, презрительно принюхиваясь: от веномансера пахло отравой для полевых чертят.
– Твое желание все контролировать переходит границы дозволенного! – злился Илла. – Я понимаю, ты неумел в интригах и пытаешься восполнить свое дубоумие за счет усилий Раум. Но не смей заставлять их следовать за мной на встречи консулов!
– Чем же они вам там помешают?
– Хотя бы тем, что на сбор консулата принято являться без охраны. Таков закон!
– В этом нет ничего страшного, – отмахнулся Юлиан и замедлил шаг, чтобы советник поспевал за ним. – Вы ведь помните, о чем мы договаривались, мой славный отец? Что мы обеспечим друг другу безопасность, действуя согласно договоренностям. Так что прекращайте выгонять моих людей из зала совета. Иначе все может кончиться плачевно…
– Ты, мой славный сын, – ядовито-насмешливо заметил Илла, – тоже не забывай, что те силы, которые ты снарядил себе в помощники, действуют по собственному разумению.
Оба вдруг неосознанно оглянулись. Позади них двигались четыре наемника, а также личная свита, причем свита советника была в три раза больше. На Ралмантонов налетел легкий, теплый ветерок, встормошил их шапероны. Старик посмотрел вперед и сжал губы, нахмурил редкие брови. Так они и шли молчаливые, вспоминая известняковые пещеры, в которых стали участниками перерождения. Такие моменты в жизни всегда запоминаются очень остро…
Они прошли по огромному открытому парку, миновали ворота, и их прищурившиеся от солнца глаза разом устремились вверх, где уже почти подняли статую Фойреса. Ее поставили вместо поверженного змея Шине, обломки которого валялись повсюду. Белая пыль стояла взвесью в воздухе, и даже только что пришедшие сразу же покрылись ею. Советник брезгливо смахнул пыль с плеча, потом оперся о трость, разглядывая возвышающееся на руинах божество. Обликом старик Фойрес напоминал старика Прафиала, только сзади у него выглядывали небольшие крылья, а сам он держал у сердца в руках огонь.
– Зачем принцу дали имя Элго? – поинтересовался Юлиан.
– Некогда король Элго смог зажечь пламя, чтобы провести свой народ сквозь тьму, – с ухмылкой заметил Илла.
– Легенды хороши для народа. А здесь роль играет прежде всего политика. Зачем король выказывает такое почтение мастрийцам? Уже назначил двоих консулов из Бахро.
Илла Ралмантон лишь пожал плечами. Но Юлиан слишком хорошо знал старика, чтобы поверить в его неосведомленность.
– Это неразумно, – повторил он, добиваясь ответа.
– Политика не всегда разумна. Она следует интересам высшей власти, а они могут лежать за гранью понимания.
– Какие интересы могут быть у короля, выросшего здесь? Мастрийский народ ему незнаком, но он продолжает восторгаться им в ущерб собственному. Когда я прибыл в Элегиар семь лет назад, здесь были срединные земли: рассиандский язык, шапероны, поклонение черному платану. Сейчас здесь полноценный пестрый Юг, который обустроился во дворце усилиями короля. Зачем ему это, достопочтенный?
– Время покажет… – Советник огляделся, не подслушивает ли кто, потом продолжил: – Через месяц большая часть знати погибнет при осаде Нор’Алтела. Зачем они туда отправятся? Какие у них могут быть интересы, если эти интересы угрожают их жизни? Зачем жертвовать всем во благо призрачной победы, а? Однако это произойдет, и каждый сын каждого знатного семейства, призванный к военной службе, поведет за собой снаряженное на собственные деньги войско, чтобы умереть там, под стенами Змеиного города.
– Вы, наверное, сожалеете, что я единственный сын, который по закону имеет право не участвовать в походах? – улыбнулся Юлиан.
– Увы… – причмокнул губами советник.
– Что ж, так или иначе, но я останусь здесь.
– Презираешь войну? – зло усмехнулся Илла.
– Презираю всем нутром.
– Разве ты не хотел вкусить полноценной жизни?
– Жизни, а не смерти… Смерти я вкусил достаточно! Ничего нового в этой бессмысленной резне, где под благовидным религиозным предлогом все воплощают в жизнь свои алчные, честолюбивые помыслы, я не увижу. Вы сами сказали, эта война за гранью разумного.
Илла ничего не ответил. Он вдруг возложил свою дряхлую руку на плечо Юлиана и похлопал. Со стороны могло показаться, что отец и сын достигли согласия в беседе. Затем советник продолжил с беззубой, уродливой улыбкой глядеть, как опутанная веревками статуя Фойреса поднялась благодаря усилиям рабов и каменщиков. Она наконец встала, устремляясь беломраморной макушкой к солнцу, рядом со статуей такого же благородного старца.
Фойрес держал руки у груди, Прафиал – у головы. Союз сердца и разума, подумал Юлиан.
Чувствуя смутную тревогу от столь пространного разговора, он развернулся и покинул аллею, вернувшись в башню Ученого приюта. Не нравились ему удивительно хорошее настроение советника и это похлопывание по плечу. Не нравилось, что советник все-таки имел возможность ненадолго отсылать от себя наемников Раум, когда входил в залы, где присутствовали лишь консулы. И помешать ему было невозможно из-за действия закона.
В тот вечер, когда небо лишь готовилось зардеться розовым цветом заката, вся знать дворца собралась на аллее Праотцов. Обломки Шине уже были растащены невольниками, а саму аллею вычистили от мраморной крошки и отмыли. Теперь все стояли на блестящей золотом аллее, разглядывая новую высокую статую.