– Да, до самой глубины, кхм… души, – Дайрик снова не выдержал, усмехнулся. – Нет, прелестница, это нужно осуществить в полнейшей тайне: если узнает Ее Величество – узнают фрейлины. И тогда вести разнесутся по всему свету!
Оскуриль активно закивала, представляя, как счастлива будет Камелия, если клеймо с молодого Ралмантона так и не снимут, чтобы ее соперница всю жизнь оставалась мученицей.
– А когда вы снимите с него проклятие?
– Когда подготовимся, – снова ухмыльнулся дядя.
– Надеюсь, у вас все получится, потому что Юлиана надо спасать от этой злой кобылицы. Понимаете, дядюшка? Надеюсь, тот миролог Галений Бактус поможет вам! – весело щебетала девушка, позабыв, что в соседней комнате лежит тело ее верной рабыни.
Пока каждый участник заговора, этого тугого клубка из гадюк и удава, преследовал свои планы: Илла хотел прибрать себе бессмертие, Дайрик желал ровно того же, а Оскуриль решила, что ей непременно нужно избавиться от соперницы, – Юлиан возвращался из дворца. Он шел в окружении небольшой свиты из двух охранников и личного камердинера. В тишине над пустым залом довлел черный платан, роняя на истоптанный за день туфлями ковер свежие белоснежные лепестки. Приглушенно мерцали сильфовские лампы, погружая все вокруг в приятную полутьму.
Юлиан вышел за стены, подставившись звездному небу. По аллее еще сновали некоторые люди и нелюди, рассматривая новую статую Фойреса. К неудовольствию элегиарской знати, мастрийское божество оказалось выше старца Прафиала на каких-то полвасо – разница математически несущественная, но значимая для душ верующих.
Разглядывая скульптуру, молодой Ралмантон скользил по ней взглядом, пока, опустив глаза к ее ногам, вдруг не заприметил знакомое лицо. Отчего вздрогнул.
Знакомых и тех, кто называл его другом, у него в городе было превеликое множество. Но сейчас на него смотрел не элегиарский чиновник и даже не мастрийский приезжий… Нет, это был одетый в ноэльский плащ через одно плечо, васильковые шаровары и заправленную в них рубаху, украшенную олеандрами, купец из Ноэля – Авгусс ло Ксоуль. Оба они созерцали друг друга. И с каждым мигом глаза Авгусса становились все круглее от изумления, пока внутри Юлиана все сжималось в ком. Сообразивший, чем грозит обернуться такая встреча, вампир подошел нарочито будничным шагом к прибывшему, который держал в руках шкатулку, и произнес на ноэльском языке:
– Да осветит солнце ваш путь! – И похлопал купца по плечу, чтобы тот не рухнул перед ним на колени.
– Господин Лилле Адан! – поразился пожилой Авгусс. – Не верю своим глазам! Неужели передо мной стоите вы, а не грим?!
– Это и правда я, – видя, что его хотят засыпать вопросами, Юлиан сам принялся интересоваться: – Честно говоря, давно желал увидеть хоть кого-нибудь из родных земель. Вы, как я вижу, были во дворце?
– Да. Я имел честь встретиться с королевой, чтобы предложить ей украшение… кхм… ноэльской работы. – Купец вдруг осекся, прижав к себе деревянную шкатулку. – А позже, пользуясь случаем, посещал разрешенные места. Элегиар – великолепный город! Но я не ожидал встретить вас здесь, в сердце Юга…
– Вы сейчас возвращаетесь в таверну? – перебил его Юлиан.
– Так и есть, – раболепно кивнул Авгусс.
– Она в Мастеровом районе?
– Да, господин. Сейчас туда и направляюсь, чтобы успеть до звона местных колоколов. Королева… кхм… просила время на раздумья, обещая дать ответ к завтрашнему полудню.
– Насчет колоколов не переживайте – я передам бумагу, по которой вам откроют любые ворота в пределах Элегиара. А пока будьте моим гостем, раз уж нам повезло встретиться! Мне хотелось бы многое узнать о том, что произошло в Ноэле после моего отъезда.
Купец Авгусс, не веря, что видит живого и здорового графа Лилле Адана, которого навещал незадолго до отбытия на Юг, покорно пошел следом. Он глядел на него с благоговейным страхом и некоторым сомнением, но Юлиан так обыденно говорил на ноэльском языке, так просто обращался к своему собеседнику, что никто не обратил на них должного внимания. Тем более темнота, служившая на руку вампиру, скрыла их беседу от любопытствующих взоров.
Они оба подошли к паланкину. Ралмантон пригласил купца присесть среди цветастых подушек с бахромой.
– Где вас ожидает сопровождение? – спросил он.
– У ворот Золотого города. Их не пустили.
– Понятно. Надеюсь, они подождут, пока вы будете моим гостем хотя бы до полуночи?
– Это же айоры из Зунгруна – они будут ждать до самой смерти, если так понадобится, – пробормотал Авгусс.
Покачиваясь в прекрасном паланкине, который несли шесть крепких рабов, они добрались до особняка. Там Юлиан пригласил к себе гостя, который все сильнее поражался тому, в какой невероятной роскоши живет их бывший граф. Вдвоем они устроились в малой гостиной.
– Расскажите мне, господин ло Ксоуль, как дела в Ноэле?
– Ах, господин Лилле Адан! Я до сих пор не верю, что вижу действительно вас. Мои глаза еще ни разу не подводили, но на этой прекрасной аллее я уж было счел, что старость взяла верх. Что касается Ноэля… – Купец тягостно вздохнул. – Все, что происходило, когда разнесся слух о пропаже вашей матушки, словами не описать. Эти звери из плениума… Они сначала засомневались. Выжидали… Однако когда утих зимний фелл, пришло подтверждение, что кто-то разбил и разграбил отряд вашей матери!
Купец говорил и говорил о тех тяготах, что выпали на долю Ноэля. Сначала соседи не поверили в такую великую удачу, ведь все люди и даже нелюди рождались и умирали, а Мариэльд де Лилле Адан правила, как им казалось, вечно и будет править еще столько же. Однако как только они поняли, что ценность осталась без присмотра, сразу появилось много охочих до нее. Детхай стал первым, кто напал на своего соседа, которого всегда называл кровным братом. Братская любовь кончилась…
Жалобы и стоны лились из уст купца. Тяжко было ему. На протяжении трех лет соседи разрывали графство на части, разворовывая накопленное, разрушая построенное, проливая кровь невинных. Этому не было видно конца и края. В порыве чувств Авгусс даже бросился в ноги к вновь обретенному графу и обнял их. Впрочем, не все его слова были правдивы. Юлиан улавливал много лжи в речах купца, привыкшего говорить так, чтобы казаться благочестивым. Авгусс ло Ксоуль хорошо нажился, когда сняли запрет на открытие частных банков, ведь запрещать стало некому. И, потворствуя захватчикам – сначала одним, потом вторым, – умело перебегая с одной края поля боя на другой, он смог неплохо заработать на падении семьи Лилле Аданов.
– Что за украшение вы предлагали королеве? – вдруг спросил Юлиан, прервав длинную речь.
Авгусс сделался смертельно бледным. Он обернулся к шкатулке, которую нарочно положил между своей спиной и спинкой бархатного дивана, чтобы скрыть. Дрожащими руками он потянулся к ней. Когда крышка откинулась, Юлиан увидел посреди шелка сапфировый перстень Мариэльд де Лилле Адан.
– Откуда он у вас?! – грозно спросил аристократ.
– Я не крал! Клянусь всеми дюжами! Я выторговал его у перекупщика, узнав перстень, а перекупщик, в свою очередь, нашел его у северян.
– Откуда же он взялся у них? – не поверил Юлиан.
– Не знаю, клянусь вам! Перекупщик рассказывал, что ему продали перстень местные мародеры, которые первыми обнаружили место, где пропала ваша матушка. По их словам, они нашли разгромленный бивуак немного севернее Вертеля, на заброшенном тракте, а когда солнце вышло из-за туч, то по сиянию они заметили и перстень.
Юлиан задумался.
– До вас доходили слухи, кто именно напал на нее?
– Доходили. Хотя на самом деле слухов много. Я слышал десятки версий, и все они были одинаково красочны и убедительны. Возьмите, возьмите этот перстень, господин! Если бы я знал! О-о-о-о, если бы я знал, что вы живы. Много проходимцев посещало Ноэль, были даже похожие лицом, но местные-то вас помнят. Мы все помним! Я долго хранил это чудное кольцо у себя, надеясь, что ваша благословенная матушка и вы вернетесь. Но нужда вынудила меня… Прошу, простите!
Авгусс снова пустился в затяжные речи, убеждая Юлиана в своей преданности. Он взывал к возвращению в морской Ноэль, падал в ноги и даже предлагал свои услуги, понимая, сколько выгоды сможет извлечь, если поможет такому могучему созданию, как бессмертный. А Юлиан глядел на него ледяным взором, понимая, что говорит с вором, который пытался нажиться на их семейных реликвиях.
– Оставьте перстень себе, господин ло Ксоуль.
– Но как? Это же знаменитый «Голубой олеандр»!
– Я не знаю, что произошло с моей… матушкой. Быть может, на этом перстне ее кровь. Поэтому я не хочу видеть его, гадая, что с ней случилось и какие страдания выпали на ее долю. Вы понимаете?
– Да, да, – радостно согласился купец.
– Вы задержитесь в городе?
– Нет, господин. Я останусь ровно на неделю, чтобы пообщаться с местными банкирами и купцами, закупиться арзамасовыми тканями и гагатами. Теперь я откажу Ее Величеству, придержу перстень у себя, если вы вдруг передумаете. А дальше нужно возвращаться в Ноэль. Там сейчас неспокойно… Как бы мои дети не оказались на улице, а жена под каким-нибудь захватчиком с Севера.
– Вы думаете, северяне снова могут напасть?
– Могут! Ноэль тянут в разные стороны, как одеяло! Но если я вам понадоблюсь…
– Понадобитесь. Я скоро вернусь в Ноэль.
Горячо раскланявшись, купец попрощался, а затем покинул малую гостиную вместе с Латхусом, который обязался сопроводить гостя до Древесных ворот. Они растворились в тихой ночи. Авгусс нес под мышкой заветную шкатулку, с завистью разглядывая богатство окружающих его домов, ибо в этих господских кварталах он узрел недостижимую мечту всей своей жизни.
Юлиан остался сидеть на диване. Подперев подбородок рукой, он уставился в пол, слегка прикрыв веки, пока не позвал стоящего у стены охранника тихим, но страшным голосом:
– Тамар…
Латхус проводил купца в Мастеровой район, затем сделал вид, что возвращается. Успокоившись, Авгусс шел теперь в окружении рабов, охранявших его. Однако стоило ему свернуть с главной мостовой на темные улочки Мастерового района, чтобы дойти до постоялого двора, как позади него вынырнула из тумана неясная тень. Не успел он даже понять, что произошло, как кривой кинжал уже вгрызся в его горло. Выпавшая шкатулка была подхвачена тихим убийцей, и тот успел ускользнуть в проулках до того, как ноэльские айоры поняли, что произошло, и завопили на сто ладов, зовя стражников. Впрочем, им никто не поверит, а айоры, как обыкновенные рабы, будут поутру проданы на мясной рынок, поскольку взбунтовались против своего хозяина.