Ралмантон задумался. Значит, все на стороне осажденных.
Чуть позже, выведав новости уже из Элегиара, в котором советник остался без присмотра, он разрешил личному рабу вернуться. Чтобы не превращать поход в состязание аристократии в роскоши и звоне монет в кошеле, было принято решение позволить определенное количество рабов разного назначения. В качестве личного раба-камердинера Юлиан прихватил только молодого Атро, золотые руки которого успевали делать все за троих. Он купил его на рынке Элегиара. Атро зашел внутрь со склоненной головой. Курчавые волосы ниспадали на его юношеское смуглое лицо. Он примостился в сырой уголок, на свою лежанку, затем принялся накладывать латку на изорванный плащ.
Юлиан же продолжил нависать над картой.
– Атро, – рассеянно повелел он, думая о своем, – подготовь мне красный костюм для визита. Тот, с золотым наплечником и узорами по горлу и бокам.
– Сделаю, – раб продолжил, вывалив язык, орудовать иглой. Даже не шелохнулся.
– Атро, мне это нужно сейчас.
– Хорошо-хорошо, обождите. Дошью вам плащ…
В удивлении Юлиан поднял свой взор на невольника, который, вместо того чтобы тотчас исполнить приказ, продолжал лениво подшивать. Пригревшись в теплом шатре, невольник качался от навалившейся усталости. Однако не успели его грозно одернуть, как он случайно уколол иголкой свой палец. По шатру тут же прокатилась уличная брань, где угадывалось знакомое «дрянь!», к которому присовокупили еще столь страшные слова, от которых грохнется в обморок всякая приличная девица. Затем Атро и вовсе засунул свою грязную пятерню в раскрывшийся рот, отчего щеки его раздулись, и принялся ее посасывать.
– Момо!!!
Раб от неожиданности подскочил.
– Где? Кто? О ком вы?
– Будешь другим эти сказки рассказывать!
– Да я не Момо… Ну что вы, хозяин…
Юлиан зло рявкнул:
– Вот я сейчас прикажу позвать демонологов. Там и узнаем!
– Ой, не надо, почтенный!
Облик слуги тут же расплылся, растянулся, будто по нему пробежала рябь, только пряди остались виться колечками, потому что у обоих юношей они были похожи. Спустя миг у лежанки стоял переминающийся с ноги на ногу Момонька, который глядел исподлобья своим темным взором.
Удивившись, он поинтересовался:
– Как вы догадались, почтенный, что это я?
– Потому что я тебя, обормот, знаю лучше, чем ты себя! Тебе кто разрешал следовать за мной? Кто дал тебе право, дубоум?!
– Да я… – И он принялся бурно оправдываться: – Так случайно вышло, почтенный! Вот клянусь! Я Атро и пальцем не тронул, не глядите так. Я же обещал вам покончить с улицами, а я обещания исполняю! – Момо втянул голову в плечи. – Он ехать боялся, переживал, жаловался мне, как девица трусливая. Ну я и сказал ему, что попрошу, чтобы взяли взамен меня. Когда грузили поклажу, я и умыкнул его вещи из сундука. Ну и все… А там облик поменял, покрыв голову пелериной. Никто ничего не сообразил! А те, кто остались, решили, что я как раз и поехал, заменив Атро… Вот как ловко я все провернул, правда?
Тут Момо сообразил, что получилось у него далеко не ловко, потому что Юлиан продолжал буравить его суровым взглядом.
– Ты хоть понимаешь, куда приехал, дубоум? Это тебе паломническое путешествие к оливковым рощам, что ли? Здесь в ближайшие месяцы будут только смерть от голода, стрел, копий и магии. Здесь вонючая злая погибель, понимаешь ли ты… Может, надо было оставить тебя на виселице, если тебе жизнь не дорога?!
– Да я…
– Не пререкайся! Что делать, если обнаружится, что у меня среди слуг мимик? Даже то, что я позволил тебе остаться в моем доме, – уже риск. А здесь, посреди маготворцев, мало того что тебя вычислят и прикончат прилюдно, так и моя честь будет опорочена. Ты нарушаешь свое слово!
– Я не нарушал! Я последовал за вами, почтенный, не сбежал! Все дни я ехал рядом, и никто ничего не сообразил. Даже вы!
– Но ты подставил меня.
Юлиан подостыл. Он рывком поднялся из-за стола, приблизился к лежащему плащу, оглядел и печально усмехнулся: плащ из дорогого арзамаса подшит рукой самого неумелого портного Элегиара. Портного, который вихляющим, будто пьяным, швом накладывал поверх заплатку из ткани для нижнего белья.
По одному взгляду Юлиана Момо понял, что облажался. Уши его вспыхнули ярким пунцом, а сам он насупился.
От всей души юноше отвесили подзатыльник. Умишка-то у него, может, и прибавилось, но характер… Характер остался строптивым, как у полевого черта. Так они и стояли. Момо зыркал из-под бровей, потирая шею и считая, что поступил верно, пока Юлиан поглядывал уже не на плащ, а в сторону хозяйского сундука, подозревая, какой бардак должен таиться под крышкой.
– В тот день, когда я встретил тебя, я, видимо, был проклят судьбой, – заметил он насмешливо. – Теперь везде в этом огромном мире мне встречаешься ты… Именно ты, оболтус… Но я с тобой возиться не намерен. Будешь сидеть здесь, в шатре! Конечно, ты снова убежишь, думая, что никто не может запрещать тебе бродить где вздумается. Но если раскроешь себя или помрешь в потасовке из-за собственной глупости, то вини только себя! Понял?..
Момо промолчал.
– Ты понял?
Теперь Момо кивнул.
А Юлиан снова посмотрел на накидку и тихо выругался, злясь уже и на себя, что не раскусил мимика за столь долгий путь. Чуть погодя он приказал принести костюм. Заметив, как Момо откинул крышку тяжеленного резного сундука, он увидел, что внутри отсутствует даже намек на элементарный порядок: обувь прижата подошвами к головным уборам, масла лежат среди нижнего белья, украшения, которым должно быть в ларце, запутаны в шароварах. Все в куче. Момо принялся энергично копаться в сундуке, отчего его руки взметались, буквально переворачивая все внутри и роняя на взбухшие ковры атласные шаровары, нижние рубахи, тюрбан из шелка.
Не выдержав, Юлиан опять надавал ему подзатыльников, да так, что обиженный юноша молчал потом весь день и вечер. Впрочем, обиды в этой голове имели свойство долго не задерживаться.
Поутру, когда хозяин ушел испить крови вместе со своим тестем, Момо высунул свою курчавую голову из шатра. Снаружи ненадолго поутих ливень; выглянуло холодное солнце, осветившее красную котловину. Юноша тоскливо огляделся, понимая, что женщины, шествующие вместе с войском, расположились в другой части военного лагеря. Потерев руки, он уже решил пойти выяснить, где же они живут, когда вдруг заметил проходящего мимо мага… Так же как прятался на протяжении нескольких недель, пока вампиры тащили инженерный обоз, Момо и сейчас испуганно отшатнулся под расписной полог.
«Дрянь, шастают тут! Ладно, позже поем и поищу девиц», – подумал он, принимая безобидных мирологов за ужасных демонологов, потому что совсем не разбирался в символах на лицах.
Когда у него скрутило живот и внутри неистово заурчало, он осмелился заверить сторожащего палатку охранника, что ему, дескать, нужно найти для хозяина грамотного портного. Он ушел, настороженно озираясь по сторонам.
В этой жизни менялось все, кроме Момони.
С третьим рассветом напротив города начало строиться войско. Сверху оно казалось гудящим злым роем, состоящим из мелких точек, готовых начать жалить и кусать. Пусть от этого половина роя и погибнет, пусть даже ужаленная цель сдастся не с первого раза.
Нор’Алтел затаил дыхание…
На его стене собирались защитники: как эгусовские чародеи, так и наги с прославленными змеиными луками. Каждому из них предстояло занять свое место. Каждый как бы примеривался, настигнет ли его смерть? Переживет ли он этот день? Длинными чешуйчатыми руками надевались на луки тетивы. Женщины несли стрелы, камни, не переставая шептать молитвы богам, любым, надеясь, что хотя бы один услышит и снизойдет до их защиты. Под свинцово-низкими тучами парили гарпии. Купаясь в дожде, они наблюдали за тем, как сильное волнение перекинулось из низин на стены, со стены на город, с города под небеса. В голодной жадности эти отродья клацали зубастыми клювами, хватали воздух когтями – скоро грядет пир.
Солнце поднялось, и его лучи поначалу выхватили верхушки холмов, где стоял шум. Там без устали трудились, сменяя друг друга, плотники вместе с рабами. Стучали молотки. Визжали пилы, вгрызаясь в дерево. Скрипели подпилки. Занимая каждый свой холм, на задворках стояли пять остовов, пока еще напоминающих скелеты. Солнце подсвечивало их гигантские силуэты, опершиеся на четыре ноги, их поднимающиеся усилиями дэвов длиннющие балки, прибывшие с Севера, где растут корабельные сосны.
Пока утренняя прохладная тень лежала в равнине, пряча в себе гудящий рой, эти пять остовов, отчетливо выделяющихся в светлеющем сыром воздухе, продолжали достраиваться.
С пением трубы рой двинулся в атаку, стремясь захлестнуть своим количеством и злостью стены, перелиться за них. С губ магов срывались шипящие заклинания, отчего огонь скользил то ввысь, обгладывая, то ответно вниз, на нападавших. В ров срывались ратники: обожженные, облитые горячей смолой. Небо закрыли тучи из огромных стрел, которые разили, подобно копью всадника. Магические щиты трещали. По ним ползли ярко-радужные трещины, а затем все осыпалось вместе с воплями тех несчастных, кого тут же настигала смерть, скользнувшая под купол.
В полдень наступление иссякло. Все так же продолжали стучать молотки, работать пилы, а гигантские остовы росли и росли.
К вечеру трупы пытались утащить из-под обстрела, чтобы отдать на съедение плотоядным воинам. После заката горы, а также город были смертельно-красны. Красными стали и люди. Дождь обозлился. Рассекающая низину река, пришедшая с гор, взбухла багровым цветом, и потоки крови вперемешку с водой захлестнули холмы, где был разбит лагерь. Весь бивуак наполнился страшными стонами. У погашенных костров кричали люди и нелюди, хрипели раненые, силясь превозмочь боль.
Момо обмывал в бадье Юлиана Ралмантона, убирая с его волос, которые упали на лицо, кровь, затекшую даже под шлем. Затем явился лекарь и перебинтовал правую руку: она держала щит с платановым гербом и приняла на себя падающий камень, готовы