И вот они забирались все глубже в чащобу. Смолкали позади волчьи голоса, притихли переговаривающиеся рабы. С ощерившихся ветвей капала водица. Дайрик вглядывался в извилистую грязную тропинку, понимая, что они почти приблизились к месту засады.
Юлиан буднично поинтересовался у спутника:
– Я слышал, твой родственник Оганер отбыл в Нор’Алтел?
– Да, да, – ответил веномансер, оглядываясь.
– В чем же дело? С чего он решил бросить дворец?
– Он желает попробовать себя в качестве церемониймейстера, пока дворцовый аппарат еще не установился до конца. Не став Вестником, как ты понимаешь, он многое упустил…
– Оганеру стоило быть настойчивее. Как и тебе.
– К чему ты это? – спросил Дайрик, различив насмешку.
– Раз уж мы договорились проститься друзьями, так признайся, достопочтенный… Это ведь ты, узнав от доносчиков про отправленного ко мне гонца королевы, приказал напасть на него?
– Юлиан, как ты можешь так думать?
– Я думаю, что тогда я казался тебе угрозой, – усмехнулся Юлиан. – Я мог помешать подложить Оганера в постель к королеве, истосковавшейся по мужской ласке. Поэтому, зная ее обидчивый нрав, ты попытался не допустить ко мне ее гонца. Но у тебя ничего не вышло, поэтому ты отступил.
Ответа не последовало. Впереди уже замаячил пригорок, за которым в вырытом овраге притаилась засада из более чем двадцати вампиров. Тогда Дайрик вялым голосом поинтересовался:
– Как ты узнал?
– Догадался после намеков моего достопочтенного отца. Только у тебя были пересекающиеся со мной интересы насчет Ее Величества.
– Ну не злись на меня… – нарочито ласково протянул Дайрик. – То было в прошлом, и тогда я действительно не ведал, что обрету в твоем лице друга. Ну а твой отец всегда радел за твое благополучие.
– Я не злюсь, достопочтенный, – сказал Юлиан, тоже ласково. – Во дворце всегда нужно кусать в шею первым, чтобы не укусили тебя, правда?
– Рад, что ты это понимаешь.
Их лошади уже взобрались по грязи на пригорок, поросший кривыми платанами и кучей мелкого кустарника. Они подъехали к нарочно поваленному дереву, когда из-за него, а точнее, из оврага, вырытого подле, вдруг выскочили притаившиеся вампиры. Часть из них вооружилась взведенными арбалетами, часть – копьями, чтобы скинуть всадника с лошади. Они густо облепили проезжающих. Не успел Дайрик сказать свою коронную речь, что Юлиану еще учиться и учиться искусству интриг, как посреди его груди вырос болт. Не понимая, что произошло, он в тупом удивлении поглядел сначала на противника, который даже не шелохнулся, потом на вампиров. Вампиры-то были его, но глядели они на него так… Он понял – подкупили, их подкупили! Вот его пырнули в бок копьем, и он, покачнувшись в седле, почувствовал, что падает в лужу. Дайрик даже не сопротивлялся, будто до сих пор не оправился от изумления. На глазах Юлиана его, как пойманную дичь, стали закалывать пятеро, пока он вертелся у копыт и тихо стонал.
Пока не затих окончательно.
Сняв золотую маску, Юлиан различил на ней брызги крови и брезгливо отер их, будто капли гадючьего яда.
– Организуй все так, как мы обговорили. На этом твоя помощь будет закончена! – сказал он своре, имеющей одинаково тупые глаза. – Я больше не желаю видеть тебя, Раум. Живи в своих пещерах, продолжай творить грязные дела: предавай, убивай, сей смерть и вражду в людских сердцах. Если я решу вернуться в храм для служения твоему омерзительному телу, то сам последую прошлым путем, чтобы явиться к тебе. А пока освобождаю тебя от клятвы рождения. Прощай!
Он бросил пренебрежительный взгляд на мертвеца, плавающего в луже лицом вниз, и стал возвращаться. Не оглядываясь, Юлиан неожиданно для себя тихо и беззлобно рассмеялся. Ему показалось забавным, что три члена семейства Обараев погибли ужасными смертями, просто связавшись с ним, причем двое из них погибли совершенно одинаково. Зная, что Раум уже все подготовила для истории, будто Дайрик решил свидеться с одним своим сторонником, которого в будущем подставят и обвинят в убийстве, Ралмантон покинул едва зеленеющие леса.
Перед этим, однако, в лагере он повстречал довольных оборотней, которые приволокли рыжую мертвую лису за загривок. Обратившись и одевшись, грязный Расс еще долго рассказывал, сколь хитра была плутовка и сколь сложна оказалась травля, пока лиса не обманула саму себя, юркнув в тупиковую пещеру. Ну а Юлиан перед отбытием поулыбался и покивал, соглашаясь с талантом военачальника добывать победу, а затем заторопился назад. Убив гадюку, ему предстояло завершить свои дела и с одним старым удавом.
В особняке царила суета. Рабы и слуги, поначалу считавшие, что молодой Ралмантон отправится в путешествие после смерти отца, теперь недоумевали: старик еще лежал живой, а его сын уже приказал паковать вещи. И даже хуже. С того момента, как он явился после военного похода, увидев советника единожды, он больше ни разу не заходил к отцу в покои.
Этим темным вечером, касаясь перил, Момо поднимался на второй этаж. Он прислушивался, как позади, в гостиной, тихо беседуют с хозяином дворцовые лекари. Оттуда, из-под двери, лился приглушенный слабый свет, едва разгоняющий мрак на лестнице, по которой шел юноша.
– Судя по всему, у него в голове разорвался сосуд, – шептал целитель. – Мы опросили тех, кто присутствовал в Древесном зале четыре дня назад. Все в один голос утверждают, что он упал с лестницы, отсчитав больше сорока пяти ступенек. Запутался в мантии. Твой достопочтенный отец, когда к нему подошли, еще мог двигаться, бормотал что-то неразборчиво. Но позже, уже здесь, с ним случился сильнейший припадок.
– Сейчас боли ушли? – спрашивал Ралмантон.
– Ушли. Мы окурили его целебным дымом. Почтенный Дариулус залечил его раны магией, а также прогрел ладонями голову. Однако мы не в силах вернуть ему подвижность конечностей. Понимаешь, магистр… Мозг, эта орехоподобная часть организма, нам пока неподвластен.
– То есть он останется неподвижным калекой?
– Вероятнее всего, да, – печально заявил целитель, опустив голову, будто выражая сочувствие.
– И сколько ему осталось?
– Долго с этим не живут, тем более советник находится в очень солидном возрасте. Да и язвы… Они здоровья больному телу достопочтенного не добавят. Бороться придется не только с пролежнями, но и с ними. Неделя, год, два, может, пять… На все воля Прафиала.
– Но он осознает себя?
Лекарь покачал головой, выражая неопределенность.
– Не ты ли лучший целитель дворца, Мариус?! – холодно заметил Ралмантон.
– Не все нам подвластно, магистр! Даже позови ты мастрийских целителей вроде Амая Ясноокого, помощника нашего архимага. И они ничем не помогут, поверь, – развел руками лекарь. – Мы пытались дозваться до твоего достопочтенного отца, моля его хотя бы моргнуть. Но движения его век равномерны, рефлекторны, он реагирует больше на свет, нежели звуки. Осознает ли его бедная душа, которая держится в этом больном остове, то, что она не у Праотцов, а еще здесь? Не знаем… Единственное, раз он вампир, то желательно держать его в темноте и не раздражать слух, поэтому рабов мы выслали, оставив только одного. Покой и еще раз покой, тишина – и время все разрешит. А так… Если хочешь моего совета. Я боюсь, что он… Извини за мои слова, но мне кажется, для него будет лучше, если он… Ну… А со своей стороны мы обязаны доложить о его состоянии здоровья, потому что консулату необходимо знать, сможет ли достопочтенный исполнять обязанности советника – грядет совет касаемо него…
– Я вас понял. Идите. Спасибо.
Юлиан остался один. Все погрузилось в темноту. Одна лишь свеча горела на низеньком столике, ибо он попросил зажечь именно ее. В последнее время его стали раздражать сильфовские лампы, внутри которых метался пойманный на болотах сильф. Ему казалось, что это загнанная и томящаяся в стекле душа.
Он полулежал на диване, закинув на него ноги в туфлях, и думал о старом Ралмантоне, гадая, как так сложилось: желая обмануть судьбу, тот обманул сам себя. Думал Юлиан и о путешествии. Сундуки уже стояли вдоль стен, готовые для погрузки в обоз, а он до сих пор не знал, куда поедет, в какую сторону и, главное, зачем? Не выдержав, он тихо рассмеялся, устремив лицо к потолку. Все до того абсурдно… До того бессмысленно… Куда ему? Но он почему-то не хотел об этом думать, понимая, что если начнет, то выяснится: нет у него дома, везде он чужой… Даже Момо, который пожелал отправиться с ним, и тот стремится пойти по собственному пути, но его держит обещание.
Ралмантон поднялся с дивана. Взяв в руки подсвечник, он, окруженный тенями, поднялся с ним по лестнице к спальне старика. Затем отворил тяжелую дверь. Внутри пахло затхлостью. Когда старик стал недвижим, слуги уже не так следили за качеством уборки. Множество картин, подсвечников, кубков, украшений, посуды, что окаймляли комнату на полках, – все это покрылось тонким слоем пыли. А ведь с годами запах станет гуще, пыль тяжелее, и не будет больше цитрусовых духов, останутся только горькие лекарства.
Он прошел по огромной и кажущейся теперь пустой комнате, по ковру, к постели. Там он сел на нее, необъятно огромную. Поначалу ему даже показалось, что в ней никого нет, ибо покрывало было расправлено, без единой складочки на нем, ровное и гладкое. Но, приглядевшись, он увидел маленького старичка, который без тяжелых одеяний, большого парчового шаперона и массивных перстней казался совсем крохотным. Илла лежал тихо и неподвижно. Однако его глаза тут же открылись и поглядели в потолок, который утопал в ночи. «Реагирует на свет, но сознательно не моргает», – говорили лекари.
Пока Юлиан, склонившись, вглядывался в неподвижные, расслабленные черты лица, воск с наклоненного подсвечника потек по его пальцам. Свеча грозила скоро потухнуть, и Ралмантону не нравилось это ощущение, что тьма снова окутает парализованного старика. В комнате давно уже не было защитных артефактов, а те, что еще лежали под коврами, уже растеряли свою магию. Но Юлиан все равно шепнул, зная, что они одни, а раб-сиделка по приказу ночует в другом месте: