Тем временем Момо уже ковылял по улочкам Золотого города. Он был одет в свои лучшие серые шаровары, нарядную пелерину с фестончиками, да еще и к груди была прицеплена брошка. И не простая, а позолоченная! С ней он чувствовал себя завидным женихом. Впрочем, понимая, что в городе брошку могут срезать, он предусмотрительно снял ее и сунул в кошель. А ведь год назад у него таких осторожных мыслей даже и не появилось бы.
За воротами он сразу направился к домику мясника, где жила Лея. Прошлое ожило перед ним яркими красками. Он прошел место на Птичьем рынке, где они тогда встретились: она была с корзинкой с цыплятками, а он покупал еду для Уголька. Вот только на этом месте теперь стоял бочковатый трехэтажный дом, и жители с руганью протискивались между ним и проходом. От этого юноша удивился, замер, ошарашенный и такими переменами, и тем, что костюмы стали более мастрийскими – больше красных и желтых цветов, а также закутанных в куфии женщин. Ему это показалось дивным и подозрительным, потому что он никогда ранее не покидал эти кварталы надолго.
Разволновавшись, он заторопился дальше. Домик мясника был все таким же, разве что камень под крышей слегка потрескался. Как маленькие глазки, глядели два окошка. Однако не было больше зеленой занавесочки, которую Лея одергивала, чтобы поглядеть на милого и помахать ему ручкой.
Момо зашагал по улочке, положив руки на бедра, – переживал. Вдруг она действительно уже вышла замуж? И он, как коршун, заметался подле дома. Что, если она покажется, как дочка торговца посудой, уже с дитятей у ног? Нет-нет, не мог он в это поверить, уязвленный одной такой мыслью!
В конце концов, сняв шаперон и подвернув фестоны, он решил принять вид случайного горожанина, чтобы все выяснить. Только хотел постучать, как заметил идущую с рынка Лею. Она была в желтом платьишке. За год она расцвела, превратившись из неуклюжей полудевочки-полудевушки в изящную молодую особу. Но юноша глядел уже не на нее, а на поросшего густой бородой мужчину, который бережно нес ее корзинку. Лея мило улыбалась своему спутнику, сияла, как солнце, и от переживаний Момо тут же перешел к яростному негодованию.
Забыла его! Ах, да как она посмела?!
Он отступил за угол, вгляделся. Взрослый мужчина, прилично одетый, видно, что из зажиточных ремесленников, довел девушку до двери. Там он передал ей корзинку с фруктами. Вторая его рука легла поверх руки Леи, приласкала. Девушка залилась румянцем, но ладошку не убрала: ей это прикосновение явно пришлось по душе. Пока Момо сверкал глазами, чувствуя, как поднимается в нем страшный гнев, Лея попрощалась с ухажером. Юноша проводил мужчину взглядом и увидел, что он живет в том самом бочковатом трехэтажном здании, построенном вместо лавки.
«Новый сосед, значит, – подумал он. – Поди, раза в два старше Леи! Ну, погоди… Нет, я это дело так не оставлю. Вот пусто мне будет, но я разберусь! Заявлюсь к ней в том облике, в котором познакомился. Посмотрим, что она скажет! А хотя нет… Лучше пока покажусь в другом».
В надежде, что отношения у Леи и этого проходимца (а иначе и быть не могло) совсем недолгие, Момо настойчиво постучал в дверь мясницкого дома. Очень быстро дверь отворилась, и Лея обратила к незнакомому гостю свой светлый взор.
– Да осветит солнце ваш путь. Вы к папе?
– Нет, я пришел по другой причине. Ты, милая девушка, знаешь такого человека, Момо?
– Момушку?
– Да!
Лея широко раскрыла глаза.
– Конечно, я его знаю. С ним все хорошо?
«Любит, все еще любит! Так и знал!» – обрадовался юноша.
– Жив, – сказал он, – но год не мог с тобой увидеться, испытывал жуткие тяготы, страдал. Просил передать тебе через меня любовное послание, но передать тайно.
– Страдал, говорите? – печально улыбнулась девушка. – Небось, за невиданным драконом ходил или пронзал копьем северных гарпий? Небось, на Север убежал, как сверкающий рыцарь, чтобы спасти очередную гусегарпию?
– Может, и так, – напрягся Момо. – Что, послание не нужно?
– Да нет. Говорите же, – снова улыбнулась Лея, правда, как-то вымученно.
– А вот не скажу! Что-то радости я в тебе не вижу, милая девушка. Больше года не видеть возлюбленного и так кисло встречать вести о нем! И не стыдно, а?!
Лея попыталась прикрыть дверь, но юноша не дал, выставил ногу, требуя ответа. Все внутри него заклокотало от обиды.
– Пустите дверь!
– Не пущу! Что, замуж собралась? В девках надоело сидеть? Момо не дождалась? Да за кого замуж, за бородатого мужика, который в отцы годится! Сбежать обещали друг другу, поддерживала его, поддакивала, мечтали вместе. А сейчас глядишь, как кислая малина. Вот она, женская изнанка, говорить, что любите… а сами!
– Я Момо и сейчас люблю… как друга…
– Как друга, значит?! – завопил Момо.
– Не кричите на меня. Да. Не знаю, кем вам Момушка приходится, но он пустослов и обманщик. Потчевал меня сказками, – произнесла Лея, и лицо ее опечалилось. – Все выдумывал, что мы на Север уедем или на Дальний Юг, чтобы фениксов поглядеть. Я-то ему верила поначалу, да и Уголечек был… Потом поняла, что красуется, но хотела верить… А он в день Прафиала колечко подарил, а то ворованное оказалось. Украл у подруги моей матери. Видимо, не знал. Платки, брошки, все рядом крал, из лавок… – проговорила она. – Я ему сказать хотела, а он… Все равно бы не понял. Только сказки рассказывал, голову дурил, что город около Элегиара есть, названный Момонием в его честь, а его назвали в честь великих северных консулов Момием. Он-то, может, и хороший… Я знаю, он хороший в душе, но ребенок еще, хотя и выглядит взрослым мужчиной. Сам не думает, что творит. Поэтому можете не пытаться обмануть меня, вы сами обмануты им… Передайте, я рада, что у него сейчас все хорошо. А послание… Что он хотел сказать? Что был героем, пронзающим копьем какое-нибудь несуществующее чудовище? Да? А на деле крал, наверное.
– А может, и крал! Но ради тебя! Ему пальцы на ногах резали, а он крал ради тебя, чтобы тебя не тронули! Защищал!
– Обманывает он, всегда обманывает… – качнула головой Лея, и ее юный светлый взгляд сделался строгим. – Нужно уметь жить честно, почтенный, а не выдумывать отговорки и не искать причины для краж. Так ему и передайте, что обманывать нельзя, не по заветам Праотцов это. И скажите, что я ему желаю счастья и люблю как хорошего друга, но не как мужчину… и что до мужчины ему еще нужно вырасти, хотя бы духом, понять, что такое ответственность. Я через неделю выхожу замуж в храме Прафиала за вдовца, который любит меня и желает семью, желает тихого счастья безо всяких обманов. Так и передайте.
Лея вздохнула, оправила свое желтое платье, облегающее ее стройную фигуру. Этим вздохом она показала, что говорить дальше не желает.
– Да я… Да ты! – только и выдавил, стиснув зубы, Момо.
Качнув головкой, девушка печально взглянула на незнакомца, увидев в нем ту же незрелость, что и некогда в ее любимом друге, и закрыла дверь. Стихло. Лишь за спиной шумел проходящий по рынку люд, кричали торговцы мясом. Развернувшись, Момо как во сне увидал, что из окна на него глядит тот самый вдовец, за которого Лея собиралась замуж.
Все в нем вспыхнуло.
«Убью!» – думал он, глядя на бородатую физиономию. Пока рука его ласкала чехол крохотного ножика, он качающимся шагом ушел за угол. Там мимик спрятался за бочки и, чувствуя смесь ярости и слез, выдавил из себя:
– Вот оно. Обманщик? Вор? Дура! Да я… Я правда терпел всю боль ради тебя, боялся, чтобы тебя Дор с дружками не оприходовал. А ты вот как, не веришь!
И, не выдержав, он заколотил кулаком по каменной стене магазина, отчего на него изумленно уставились редкие прохожие. Так он колотил и колотил, сбивая руку в кровь, пока думал в припадке, как бы отомстить за такое оскорбление его чести. Затем полез за пояс, достал оттуда нож, которым мастерски умел работать с самого детства. И впервые в нем зажглась мысль не срезать этим ножом чей-то кошель, а зарезать человека. Если ударить под ребро, справа, то жертва сгинет за пару минут – это ему рассказывали в банде. Так он и стоял с бешено колотящимся сердцем, и смотрел на блестящее лезвие, пока не остыл… Тут ему вспомнились стекленеющие глаза оборотня, когда он пырнул его от страха. А следом Момо увидел и картины смердящего и завоеванного Нор’Алтела, заваленного трупами. И ему подурнело. Он решил, что легче будет просто подставить. Он залезет через второе окно в дом жениха, украдет его одежду и от его лица совершит что-нибудь отвратительное.
– Это будет несложно, да, да, несложно. Вот и узнаешь, как оно, когда вором обзывают… Узнаешь! Я! Ради тебя! А ты!
Так и сменялись выдуманные им способы наказания за личную обиду, от самых простых до дерзкого грабежа, после которого мужчину ждала лишь темница. Он знал, что в его силах разрушить жизнь Леи, но знал, что не сделает этого. Не понимал, правда, почему… Просто чувствовал, что не сможет навредить ее счастью, хотя причина оставалась туманной. От злости, что не может совершить даже столь малого проступка, Момо принялся колотить в стену еще сильнее. Лицо его было перекошено от ревности. Кровь побежала по его руке, но от боли наступило странное облегчение. А когда рука онемела, он, спрятав ее, трясущуюся, под пелерину, пошел в Золотой город. Он и вправду терпел все ради нее, воровал, превозмогал. За что с ним так?
Вернулся он в Золотой город намного раньше ожидаемого. Там его заставили доложить кое-какие вещи в раскрытые сундуки. Момо радовался, что покинет Элегиар вместе с хозяином.
«Уеду, исчезну!» – думал он, а у самого в горле стоял колючий ком.
Когда Юлиан увидел его, то сразу все понял: и по сосредоточенному взгляду, и по сжимаемым кулакам, один из которых запекся кровью.
– Что, все оказалось куда хуже, да?
На Момо искоса посматривали бегающие туда-сюда рабы, поэтому он не смог признаться.
– Вовсе нет! Все у меня прекрасно. Вы… вы же возьмете меня с собой в путешествие, почтенный?