– Его кровь отравлена, но не ядом, а перенесенными болезнями и общей слабостью, – утверждал он.
Заключив, что королю желательно постоянно находиться под действием снотворного, Юлиан передал слово лекарю. Лекарь согласился, затем добавил от себя медицинских терминов и закончил речь долгой витиеватой фразой.
Хотя и не весь консилиум поддержал это решение, но самые весомые слова были уже сказаны. А потом и вовсе точку в еще не зародившемся споре поставила королева:
– Мой супруг довольно натерпелся за годы правления: от предательства брата, отчего ослеп, до войны Трех королей. Забвение печалей в цветке забвений – это лучшее, что могут дать ему лекари!
И, демонстративно выказывая супружескую преданность, королева в тот же день перебралась в покои к своему мужу, дабы служить ему. Ее кровать придвинули к его кровати, и она стала хранительницей его покоя, а точнее, надзирательницей, отслеживающей действие дурмана.
Так, после сговора нескольких лиц, король оказался под постоянным действием опиума, которым его опаивали и заставляли дышать с утра до ночи. Когда его тощее тело становилось предметом споров консилиума, в дело вступали настойки, изготовляемые Юлианом. Лекарь давал их больному, вызывая таким образом приступы диких судорог, чтобы убедить собравшихся, что без опиума король уже не сможет победить боль. Юлиану начинало казаться, что оскверненное демоном тело начинает изживать самое себя. Он вспоминал, как вечно мерз Пацель, как мерз Вицеллий. Их сосуды будто подвергались некоему разрушительному воздействию изнутри, начинали болеть. Изучая генеалогию Молиусов, он находил описания уродств даже там, где, казалось, их линия должна была прерваться. В свое время многие мирологи и летописцы ночами корпели над генеалогией королевского рода, но, если ты не знаешь, где и что искать, не найдешь. Тем не менее многие правители если не умирали от кинжала или яда, то часто доживали до очень зрелых лет. А когда зародилась целительская магия, отец Морнелия – Горацио – и вовсе дожил до преклонного возраста, что внушало надежду.
Пока старый король пребывал в опиумном безволии, бразды правления перешли к Элгориану. Юный принц почувствовал на своих плечах еще больший груз ответственности. А в то время, пока он перенимал дела, к нему уже ехала юная принцесса в украшенной вороньими монетками повозке. Их брак был призван подтвердить захват Айрекка.
Спустя четыре года
Расчет Юлиана оказался верным: демону нужно было ясное сознание, чтобы творить магию. Будучи опьяненным, в лежачем состоянии, он не представлял опасности. Пока. Но все вовлеченные в заговор понимали, что, когда тело умрет естественной смертью, демон скинет оковы и отомстит.
Тем временем Элгориан надел на себя корону в виде древесных корней, за которые цеплялись бронзовые фениксы. К нему прибыла принцесса Каргона. Она была старше его на два года, что не помешало им найти общий язык. Каргона не отличалась красотой, имела нос горбинкой, легкую сутулость из-за ночных чтений и часто щурилась – ее облик сплетался с покровительницей Айрекка, вороньей матерью Офейей. Однако, как и богиня, девушка имела весьма миролюбивый нрав и несвойственную юности мудрость. Когда король отбыл в военный поход спустя несколько проведенных месяцев с молодой женой, она уже была беременна.
Юлиан повсюду сопровождал его, не снимая золотую воронью маску даже ночью. И действительно, меры эти были обоснованными. Элгориан обзавелся каштановой бородой, а также парой шрамов, руки его налились силой, и со своим вечным советником, который не постарел ни на год, они стали выглядеть почти ровесниками.
От этого игра со временем становилась все более опасной.
Они вернулись после тяжелых походов на Сатрий-Арай, где свирепствовали горцы со своими набегами на Бахро и Джамогеру. Захватить их не представлялось возможным. Сами горцы называли себя людьми ветра, и в этом крылась толика правды, ведь у них не было столицы. Даже богами их являлись не Праотцы, а пустынные гарпии, небо, скалы и солнце – этим сатрийарайцы напоминали скорее дальние южные народы, произошедшие от юронзийцев, чем оседлых рассиандов. Поэтому поход имел целью скорее утолить жажду горячей крови Элгориана. Тем не менее врагов у новой империи не осталось. Отдельные ненавистники, мелкие колючие заговоры, неустойчивые соседи, порой совершающие набеги, – это было. А вот устрашающих врагов, каким казался в свое время Нор’Эгус, уже нет. Элегийская империя готова была поглотить весь Юг своей разинутой пастью, в которой сверкали, что клинки, золотые зубья, и во многом ее целостность обеспечивал принц Элгориан.
Он вырос умным, находчивым, чрезвычайно храбрым, по-королевски великодушным, хотя порой бывал вспыльчив. Глядя на него, Юлиан часто задавался вопросом, как так сложилось, что ягненок на заклание превратился во льва, и нет ли в этом злой насмешки судьбы?
Порой определенные стечения обстоятельств, совершенно необычные, случаются не только с людьми, но и с богами. Даже боги подвластны этой самой судьбе, власть над которой приписывают сами себе.
В летнюю ночь 2172 года Морнелий продолжал лежать в своей постели. Над ним клубились пары опиума, выходящие из золотой трубки, а подле него стояла маковая настойка. Все его существование, то есть существование его тела, теперь сводилось к вечному опьянению. Он лежал так уже четыре года. Четыре года он не мог ясно мыслить, не мог ответить на удар в спину. Его слабости разгадали и обернули против него самого.
В эту ночь рабыня сидела над ним, приводя его облик в порядок: причесывала, намасливала. Намаслив, она принялась натягивать на тощее тело белоснежную льняную рубаху. Ей в этом помогала вторая рабыня. Всем казалось, что король постоянно мерзнет, поэтому огонь в угловом камине старались поддерживать даже летом, особенно в прохладные ночи. Сейчас этот камин едва освещал комнату, и языки пламени лениво долизывали последнее полено.
Девушка продолжала одевать короля, щурясь и сжимая в неудовольствии губы.
– Ничего не вижу, – шепнула она тихо. – Амария, зажги лампу.
– Я к лампе не пойду.
– Сходи, лентяйка! – зашипела первая.
– Там достопочтенная спит!.. Я не буду ее обходить!
– Но мне не видно, – продолжала первая, срываясь на шепот. – Зажги хотя бы свечу на камине.
– Сама и сделай… А я буду одевать.
Видя, как заворочалась в соседней кровати старая королева, рабыни умолкли и перестали спорить. Вторая, которую назвали Амарией, все-таки поднялась и на цыпочках подошла к камину, зажгла свечу в его чуть колышущемся пламени. Она вернулась со свечой назад и принялась помогать первой.
– Сюда наклони, – шипела та. – Да не сюда, а ниже. Я не вижу завязок. Дуреха ты, Амария.
– Сама дуреха! – отозвалась змеей рабыня.
– Закрой рот!.. Достопочтенная спит!..
В развеянном огнями мраке девушки трудились над безвольным тяжелым телом, приводя его в порядок.
А потом горячий воск побежал по пальцам Амарии, отчего она вскрикнула и вдруг выронила свечу, подтверждая обвинения своей подруги. Пламя тут же занялось на пропитанной маслом рубахе бывшего короля. Рабыни истерично вскрикнули. Вскрикнул надрывно король, по которому расползлось волной пламя, превратив его в большой костер.
С кровати в ужасе подскочила старая королева.
– Тушите! Тушите, дуры! Кидайте одеяла! – завопила она и кинулась к горящему. – Зовите магов!
Рабыни с криками разбежались за помощью, которая вломилась на порог покоев. Но пламя уже обгладывало тело, натертое маслами, отчего в воздухе стоял запах удушающей гари. На глазах Наурики ее муж сгорел заживо. С его губ слетел последний вопль, напоминающий скорее злой хохот, а в открывшихся пьяных глазах вспыхнула ненависть.
Последнее, что запомнила бывшая королева, а теперь уже просто «достопочтенная», – это то, как резко потух камин, как потемнело охватившее кровать пламя, а в комнате сделалось черным-черно. Ей показалось, что над головой расстелилось шелковое полотно со звездами, но звезды… Шевелились. Они задрожали, покрыв собой всю комнату, и собрались в одну полыхающую нестерпимым светом точку, которая повернулась к женщине.
Наурика бросилась бежать, не ориентируясь в охватившей ее тьме, чувствуя прикосновение уже не огненного жара, который опалил ее лицо, а страшного стылого холода! От этого холода стало коченеть тело. Она натолкнулась на оконные гардины, запуталась в них – ей показалось, что ее обвила сама тьма. Она закричала. Понимая, что бежать некуда, старая женщина в отчаянии вползла на подоконник… Там навалилась телом и руками на тонкую свинцовую оплетку окна. Рама поддалась. Окно со звоном треснуло, внутрь ворвался прохладный ночной ветер. И Наурика, не желая отдаться своему лютому врагу, полетела с криком вниз, не видя ничего, объятая страшной чернотой… Чернота уже у земли оторвалась от нее, понимая, что жертва ускользнула, и поползла тучей обратно во дворец, где и пропала.
Этой ночью, как, впрочем, и во все остальные ночи, Юлиан Ралмантон не смыкал глаз. Сидя в кромешной тьме, в кресле, навалившись на него одним боком, он обдумывал свою жизнь. В последнее время это происходило с ним все чаще, ибо он знал, что вскоре его лишат этой привилегии. Когда-нибудь ему отомстят. Непременно отомстят… И стоило ему услышать звон стекла, как что-то подсказало: этот день настал.
У окна Юлиан оказался первым. Увидев разбившуюся старую королеву в луже крови, а потом отпрянувшую от нее зловещую тень, он потянулся к своей золотой маске. Затем разбудил курчавого раба, лежащего в углу. Отдав ему приказ, веномансер распахнул двери и устремился прочь. Шаг его был быстрым, уверенным. Где-то на верхних этажах поднялся шум, гам, закричали, и он поторопился, но не вверх, а вниз. Он знал, что Элгориан сейчас не в своих покоях, поэтому демону придется потрудиться, чтобы найти его.
Пока он шел, мимо пробегал разный люд.