– В какое поселение мы плывем? – повторил Элгориан.
– Увидишь…
– И правда, куда грести-то? – спросил сморщившийся лодочник, и из-под плаща высунулись его сухие руки.
– Греби, старик, вот к тому берегу, – только и сказал Юлиан.
– Как скажете, – старик кивнул.
А потом снова произошло то, что удивило короля. Его дядька вдруг обхватил шею перевозчика, сдавил, словно тисками. Вскоре слегка придушенный лодочник – сморщенный старик с отсутствующими клыками, но жилистыми руками – уже валялся на дне лодки. Юлиан быстро связал ему руки и залил в глотку снотворное душичное зелье из пузырька, который предусмотрительно носил под пелериной, поскольку яды ему использовать запрещалось. Затем он сам торопливо сел за весла, направив лодку дальше по течению, к совершенно противоположному берегу, нежели показывал изначально.
– Дядька, да что с тобой?! – воскликнул юноша. – Зачем ты кидаешься на всех, как зверь?
– Так надо. Лодочнику нет доверия.
– Но ты сам сказал, что доверяешь ему!..
– Он и правда преданный вампир, которого я выкупил с мясного рынка, чтобы он служил мне оставшуюся жизнь. Но в нынешней ситуации никому не дозволено знать, куда мы отправляемся. Верить можно только себе, Элгориан. Особенно теперь.
Юлиан вздохнул. Лодочника нельзя было топить. А потом он заметил, что вдалеке, где темнели очертания обрывистого холма, на котором взгромоздился дворец, загорелось множество огней. Значит, короля хватились… Значит, не так уж много у них времени, думал тревожно веномансер. Сердце его застучало. Он глядел то на спящего старика, то на дрожащего смуглолицего короля, который растерянно оглядывался. Как так случилось, что он, Владыка владык, покоритель горизонтов, воплощение величия, сидел сейчас в утлой, пропахшей рыбой лодчонке? Куда его везут? Что произойдет, когда все королевство узнает о его исчезновении?
Юлиан нахмурился, видя, что хмель окончательно покинул короля и тот, вероятно, размышляет о происходящем.
– Дядька…
– Нельзя, – качнул головой Юлиан.
– Ты же знаешь, что случится, когда меня хватятся.
Его соратник промолчал.
– Дядька, поверни лодку! – не выдержал король, понимая, что натворил. – Ради всех богов мудрости, не могу я это все бросить, понимаешь? Если ты меня затаишь, даже за этот недолгий срок, пока твои люди устранят заговорщиков, все может быть разрушено. «Анка растет веками, а сгорает дотла за миг»! Все, что мы строили, дядька, сгорит только лишь из-за моего временного отсутствия. Нельзя так, не могу я бросить свое королевство. Поворачивай! Это приказ!
Но ему не подчинились. С горестным видом Юлиан продолжал грести и глядел то на холмистые берега, то на лодочника, то на тихую воду, лишь бы не встречаться глазами с юношей, красивым, ловким, уже имевшим собственных детей. Однако перед его мысленным взором до сих пор стоял образ того потерянного ребенка, который боялся, что его снова предадут. И от этого Юлиан греб и греб дальше, не в силах противиться самому себе… Ну а Элгориан продолжал настаивать, что нужно вернуться. В нем сейчас отчаянно боролись правитель и мальчик, который все еще целиком зависел от своего воспитателя. Дядька был для него единственным во дворце, кого он любил и безотказно слушался. Поэтому на лице юноши отражались и детское смятение, и взрослый затаенный гнев, и растерянность, – и он тщетно пытался совладать с ними. Наученный Гусаабом многим премудростям, он понимал, что о нем пекутся, но все равно пытался вызнать детали… Ему казалось, что ему не раскрывают всей сути происходящего, что он не знает чего-то важного. Однако Юлиан Ралмантон отнекивался, ссылаясь исключительно на заговор, и, надо заметить, у него это получалось.
Наконец они пристали к шуршащим камышам.
Король вылез на берег, и Юлиан, выбросив из лодки весла и оставив в ней связанного старика, оттолкнул ее так, чтобы ту медленно развернуло и понесло дальше. Затем он повел своего подопечного, надежно укрытого дорожным плащом, к свету далеких зданий.
На постоялом дворе они взяли заранее подготовленные для них вещи, еду и отправились в примыкающие светлые конюшни. Оттуда они уже верхом доберутся до одного из маленьких поселений недалеко от Элегиара. Там им предстоит выждать. Рычаги, использованные веномансером, должны прийти в движение и заново устранить древнего демона, которому все равно придется занять трон, чтобы унять волнения, и придется защитить Каргону с ее детьми, чтобы не оборвать их священный род. Юлиан не был уверен в том, что у него все получится, но он рассчитывал, что Элгориана не найдут так скоро.
Однако порой случается в жизни череда событий, когда злосчастья следуют друг за другом…
Спустя полчаса старый перевозчик очнулся, попытался подняться в качающейся на воде безвесельной лодке. У него это не вышло. Оглядевшись мутным взором, чувствуя на руках тугие путы, он кое-как перевернулся на живот. С губ его потянулась нитью слюна, и сморщенное лицо исказилось от удушливой боли. А вот его глаза… Глаза у него загорелись многовековым огнем. В конце концов, тяжело изогнувшись, лодочник перевалился всем телом через борт накренившейся лодки. Темные воды сомкнулись над его головой.
Юлиан готовил лошадь к ближайшей дороге. Поправляя подпругу, он вдыхал запахи сена, кожи и прислушивался, изредка кидая взгляды на юного короля. Тот продолжал хмуриться, и веномансер чувствовал, что сомнения в Элгориане растут тем сильнее, чем дальше они отъезжают от города.
Стояла глубокая ночь. Лунный свет лился между деревянными опорами. Качались фонари от едва уловимого ветерка.
Когда лошади все как один вдруг встрепенулись от необъяснимого ужаса, который влетел вместе с новым порывом, Юлиан почуял неладное. Он выглянул из окна конюшни. Перед ним расстилались зеленые, идеально круглые холмы, куда еще не добралась рука пахаря. По холмам бежала тропка, вдалеке разделявшаяся надвое: первая вела на общий тракт, где сейчас беглецам нельзя показываться, а вторая – в пущу Праотцов. Впоследствии и вторая примкнет к большому тракту, но это случится нескоро, и преследователи туда уже не доберутся.
– Поедем, Элгориан… – сказал веномансер, закидывая седельные сумы через заднюю луку.
Облако закрыло луну, и она перестала ронять свой свет на землю. Беглецы отворили дверь конюшни, вывели на свежий летний воздух двух фыркающих лошадей. Взобравшись на одну из них, Элгориан откинул со своего лба каштановую прядь, что вилась у подбородка колечком. Юлиан же, усевшись в седло, постоянно оглядывался, а его рука лежала на рукояти сабли. Так они и отъехали от постоялого двора, никем не замеченные, кроме заранее подкупленного хозяина.
Издали веномансер обернулся – и вдруг заметил, как у здания показался некий всадник. Но незнакомец не стал подъезжать к конюшням, откуда доносилось обеспокоенное ржание, а вдруг замер. Лошадь под ним нервно махала хвостом, а сам он обратил свое лицо к уже отдалившимся путникам.
– Что такое, дядька?
– Ничего… Поторопимся!
Они устремились к вырастающей на их пути пуще Праотцов, высящейся к небу черной стеной, пока Юлиан продолжал наблюдать за застывшим всадником. Тот тоже вглядывался во тьму и, вероятно, пока не видел силуэты двух путников. А потом, стоило луне показаться из-за облака и высветить их, как всадник вдруг жестко подстегнул свою лошадь и от постоялого двора бросился к ним быстрым галопом.
В Юлиане все разом упало. Значит, все-таки не успели!
– Поехали, Элго! – сказал он севшим голосом, схватившись за поводья.
– Что там? – король обернулся.
– Враг… это наш враг… Поехали прочь!
– О чем ты говоришь? – юноша всмотрелся в ночь, щурясь. – Нам ли бояться какого-то одного всадника?
– Вам ли бояться?.. – вдруг донесся до них шепот, насмешливый, принесенный ветром.
Элгориан вздрогнул и замер, вглядевшись в приближающегося конника. Но Юлиан закричал на него, и они, пришпорив коней, въехали под сумрачную листву платанов. За ними следом влетели отголоски ветра. Они принесли с собой напряженное ржание лошади, которая настигала их, и это ржание прокатилось в верховье ветвей, просочилось между ними, причудливо отразилось от стволов. Эхо вышло протяжным, пугающим. А они продолжали скакать по темной тропе, но Юлиан слышал, как всадник тоже заехал в пущу, как прибивается под копытами трава, как трещат полусгнившие сучки. Под полог черных платанов снова влетел ветер, уже дышащий льдом. Он всколыхнул серебристые листья, зашумел, и отовсюду послышался будто тяжелый вздох – вздох смерти.
– За мной!!! – рявкнул веномансер.
И они поскакали, выбирая удобную для лошадей тропу, благо это часть пущи Праотцов всегда была расчищенной, без завалов и буреломов. Они скакали, пока тьма над ними окончательно не сгустилась. Похолодало, как в морозный зимний день. Иногда Юлиану казалось, что они оторвались, но, прислушавшись, он обнаруживал, что все вокруг продолжает странно дышать, а некоторые проходы становятся черны – это ветви скрещиваются клинками. Он гнал кобылу, постоянно оборачивался к едущему за ним королю, боясь его потерять. Король же утратил всю свою отвагу перед необъяснимым и дрожал от испуга. Лес продолжать дышать, дышать и дышать, отчего Элгориан тихо взмолился своему богу Фойресу. Он был слеп в этой тьме, постоянно терял проводника из виду, отчего Юлиану приходилось возвращаться и они сильно замедлялись.
– О Праотцы, что это?! – кричал король.
Юлиан не отвечал. Все свое внимание он тратил на то, чтобы быстро сориентироваться посреди вставших на их пути платанов, украшенных в ветвях красными лентами. Он выбирал путь своим острым зрением, слушал – и ему отчетливо слышалось, как заходили под землей корни. Пуща Праотцов бушевала, словно море в непогоду, а деревья и их ветви схлестывались вокруг беглецов подобно волнам. Юлиана они били по лицу, и он ломал их руками, продираясь сквозь выросшую чащобу, чтобы проложить путь едущему позади королю. Куда они выедут? Когда это все кончится? А между тем позади них теперь спокойно фыркала лошадь, везя на себе саму смерть, не отставая, но будто и не нагоняя. Ее фырканье разносилось эхом.