Но и его голос вдруг поблек, истончился. И вот посреди спешащих к магическому источнику гримов встала еще одна тень: высокая, страшная, подпирающая собой небо. Ее тысячи злых глаз напоминали рой звезд, а сама она казалась густой непроглядной ночью. Затем тень скрючилась, поглядела вокруг себя своими тысячами глаз, которые стали пропадать, и, сродни другим гримам, начала пожирать то, что потеряла, будто и не узнавая ничего вокруг. Так ей и суждено будет бродить до скончания веков вместе с другими своими братьями, утратившими искру сознания много раньше, чем она.
Когда свет сделался слабее, в удивительно тихой пуще послышалось звонкое осыпание порталов. Несколько человек прошли по сухой листве между платанами, переступая через вспученные корни, пока не вышли на полянку, где все произошло. Посреди поляны они обнаружили двоих: обгоревшего мертвого короля и лежащего поодаль в изогнутой позе вампира, на лице которого отражалось бессильное безумие. Один из незнакомцев покачал головой, огляделся в рассеивающейся белизне, которая вскоре станет новым магическим источником, и наконец заметил высокого грима. Он обошел качающегося грима, который не признавал никого и не успел принять запоминающейся формы, и снова скорбно качнул головой.
– Ты хотел забвения, брат мой… Ты так отчаянно просил его… Так не исполнилось ли твое желание? – только и сказал он горестным голосом.
Затем он с интересом принялся наблюдать, как безучастного ко всему вампира, который будто тоже не понимал, где он, подняли и унесли через портал, откуда дыхнула тьма. Будь вампир в сознании, он бы признал в незнакомце того самого паломника из Нор’Мастри, который вел с ним беседу у ног статуи Фойреса… Но сейчас он не признавал никого…
Затем незнакомец подошел уже к юному Элгориану. Он склонился над ним и пригладил прядь каштановых волос, опускающуюся на обожженный лоб. Шепнув какие-то протяжные, но отдающие мягкостью слова, он исцелил тело от ран, а затем достал из сумы нож и вспорол себе горло. Из тела незнакомца поднялась тень, раскинула свои огненно-черные крылья и скользнула птицей в погибшего короля. Чуть позже король поднялся, отряхнулся… И, создав еще один портал, ведущий уже во дворец, Фойрес шагнул в него, чтобы сделать Юг великим!
Глава 18. Старые клятвы
Неизвестные годы
Горы давили ей на грудь, сжимали со всех сторон, не позволяя сделать и вдоха. Она не чувствовала ни рук, ни ног, будучи четвертованной, лишенной даже малейшей подвижности. Ее бессмертие скользило кровавой змеей, обтекало обросшие снегом камни, силясь спасти и ее, и себя. Мариэльд ощущала это теплое движение, это касание реликта, что выбрал своим носителем, как некогда и они сами, человека. Но все сильнее дышала на нее мерзлота, а для восстановления не было никаких условий… Ее мучители позаботились о том, чтобы ее тюрьма стала вечной, чтобы льды служили тюрьме стенами, глыба – потолком, а дно расщелины, укрытое, как кинжалами, острыми обломками, – полом. Глазницы женщины набили мелкими камнями, рот – камнями побольше, после чего зашили. Ее тело угасало, поддаваясь тесноте, страданиям и боли, а кровавая змея ползла все медленнее и неспешнее. Теперь эта змея напоминала скорее закоченевшую ящерицу, которая свернулась головой к своему хвосту, чтобы издохнуть. Мариэльд понимала, что ее земной путь закончится именно здесь, в горах, как и было предсказано, поэтому она предавалась воспоминаниям, которые веками дают приют для столь же несчастных душ, как она.
А ведь некогда она не была одинока.
Даже с рождения она не была одинока, как все прочие. Ей довелось появиться от искры, из которой родилось еще одно похожее на нее существо. Схватившись друг за друга, они летели сквозь время, не понимая, что такое время. Их обиталище пребывало вне сущего, вне несущего, вне жизни и смерти. Они пребывали в вечных объятьях Матери, не зная об этом, не до конца осознавая даже самих себя. Будучи порождениями одной искры, они оба казались неполноценными – половинки одного целого. Нельзя сказать, что от этой неполноценности они стали менее прекрасными. Нет, в их мире напрочь отсутствовали зависть или злоба, поэтому и этих двоих приняли и полюбили другие детища, появившиеся таким же образом – по воле и желанию Матери. Что же произошло, отчего эта умиротворенная безмятежность вдруг закончилась? Чрево Матери тогда сгустилось, всколыхнулось, а ее дети заволновались. Они сами не понимали, что волновались, просто необычными были их ощущения, будто их куда-то тянет, а они хотят остаться там, где были ранее. Но все они беспрекословно последовали прародительской воле, которая вела их все дальше.
А потом Мать разорвала объятия.
Почему? Они не понимали.
Их встретил неизвестный мир, в котором свет сменялся тьмой. Луна и солнце им напоминали о былой беззаботности, а в небе они замечали подобные им звезды. Но в остальном это оказалось иное, материальное обиталище. Здесь проливалась кровь, а странные существа, имеющие плотные оболочки, безжалостно убивали других существ и друг друга. Когда они явились, белоголовые шиверу прозвали их demone – «души предков», после чего это имя закрепилось за ними и их потомками в тысячелетиях. Им что-то говорили, падали перед ними на колени, а они лишь чувствовали смутное беспокойство, что вернуться им уже не по силам. А позже выяснилось, что плотные оболочки также имеют души и, в общем-то, чем-то похожи изнутри, разве что в тысячи раз мельче, да и свет у них тусклый, похожий на гаснущего светлячка, в то время как сами демоны пылали солнцем.
Демоны познавали все вокруг себя, напоминая этим детей. Поэтому они бездумно занимали эти оболочки, изгоняя из них их прошлых обитателей. И вместе с ними две несовершенные половинки тоже попытались понять, каково это – иметь сосуд. Он тогда сразу решил, что будет мужчиной и никем иным. А она, покорившись, стала женщиной. Они пришли к этому по наитию, наблюдая, как порой сливаются по ночам в страсти влюбленные, сплетаясь телами, что походило на то, как и сами они тесно переплетались душами в их мире. Пока их братья еще играючи прыгали то в младенцев, то в стариков, забавляясь поодиночке, эти двое уже повсюду шли вместе, держась за руки. Их не интересовали кровавые обряды, власть или сила – они наслаждались исключительно друг другом. У них еще не появилось личных имен, но они уже очаровались прелестью этого нового мира. Небо над ними переливалось голубым и золотым цветом оттого, что Мать дышала! Они по-детски восторгались мерцанием звезд, осеребряющей снега луной, дивными птицами и их щебетанием, плесканием рыбы в кристально-голубых водах. Им нравился воющий ветер, которому они пытались подпевать. Одной-единственной молитвой они вздымали горы, чтобы полюбоваться их ростом и мощью, чтобы возвести себе дома, как у людей, только каменные и куда большие в размерах. Их удивлял дождь: и едва моросящий, и прибивающий к земле. Они приходили в неописуемое восхищение от трескучего огня, который порой расползался по лесам и поселениям, обгладывая все вокруг.
Одно из таких горящих поселений и привлекло их. Они тогда шли по присыпанной золой земле. Ночь отступала. Они явились, когда поселение было тихим и лежало в объятиях смерти, а брошенные лачуги уже дотлевали. Она улыбалась. Ее смоляные волосы волнами лежали на плечах, лицо дышало молодостью, а глаза сияли, как летнее полуденное небо. Ей нравилась эта молодость, прекрасная, беззаботная, так как она отражала ее невинную душу. Нравилась эта молодость и ему. Он находил в этом усладу для взора. Их тела, принадлежащие некогда родным брату и сестре, укрывали шерстяные одежды. Они не чистили одежды, им было необычно заботиться о своем сосуде, который можно просто-напросто сменить, когда он износится. Они и раздевались лишь затем, чтобы стать ближе друг к другу, пылко обнявшись на одной лежанке.
Пока они беспечно разглядывали убитых, до них донесся слабый зов. На развалинах одного дома лежала беловолосая шиверка. Все вокруг погибли, но эта изможденная годами и тяжелым бытом женщина еще дышала. Стоило им подойти ближе, как они увидели, что ее грудь и живот пронзены стрелами, а на руках лежит мертвец, которого она гладит, и останки растоптанного конями младенца, чьи пеленки обагрились кровью и перемешались с внутренностями.
– Я знала, что вы явитесь к старой Хеоллее… Прошлой ночью мне снова приснился этот страшный огонь, юстуусовские жрецы, а потом и вы вдвоем… но я не придала этому значения, за что теперь и лежу здесь… – хрипло сказала старуха.
– Люди не могут знать, – заявил Он. – Это может только наша Мать!
– Но я действительно все это знала, – шиверка вдруг заговорила на их языке. – Я говорила с шаманом, но он убеждал меня, что это просто сны, ведь я не шаманка, а лишь жена вождя… Но что с того, что он ошибся? Былого не воротить, и мои дети уже погибли либо уведены вашими жрецами. Мои внуки растоптаны конями… На моих руках умер мой Енрингред, которому должно было похоронить меня как сыну, а самому продолжить наш род. Почему так произошло? – Плача, она закачала на коленях своего мертвого Енрингреда.
– Пошли отсюда, – сказал Он своей спутнице.
– Но она знает наш язык, – воспротивилась Она.
– Она из тех, кто обезумел от нашего прихода.
– Я не безумна… – вмешалась Хеоллея. – Это ваша Мать коснулась меня и одарила великим даром.
– Правда? – удивилась Она.
– Не слушай ее лживые речи, любимая! – Он потянул ее за руку. – Пусть она и знает наш язык, но это лишь следствие ее помешательства! Пойдем прочь, к тем заснеженным лесам. Больше ничего интересного мы здесь не увидим!
Они уже собрались уходить, но умирающая старая женщина, не отводя от них взора, сказала:
– Послушайте меня. Я действительно видела, что произойдет дальше, и проникла снами в грядущее этого мира, где погибнет все вокруг, включая Мать.
– Мать вечна! – не поверила Она, обернувшись.
– Не слушай ее! – воскликнул Он.