Похожая язва появлялась на его груди тогда, когда он прикладывал к ней жало сморва. Но жало давно уничтожено, а новых язвочек на теле не меньше сотни. Значит, жало тут не при чем. Тогда что это? Кожная болезнь? Лишай или грибок, подхваченный в том мире, в мире за незакрывающейся дверью? Если так, то в мире людей лекарство может и не найтись. Ложкин содрогнулся, подумав об этом. Даже мурашки забегали по коже. А если это посерьезнее, чем лишай или грибок? Например, сифилис, проказа, сибирская язва или что-то совершенно дьявольское? Там ведь могут существовать бактерии и вирусы, неизвестные здесь. Оттуда может прийти не только ночной монстр, но и эпидемия. Что делать в этом случае?
Он выключил душ, вытерся, а потом спрятал полотенце в пластиковый мешок. Кто знает, может быть, придется проводить анализ, – и на полотенце сохранится возбудитель болезни. Сев на пол у окна, он стал внимательно разглядывать свое колено, на котором было пять одинаковых маленьких язв.
Нет, это не похоже на кожную болезнь, – подумал он. – Просто потому, что все язвочки одинаковы. При болезни они должны расти и созревать, а эти выглядят так, словно кто-то буравчиком выбрал кусочек плоти. Можно даже разглядеть дырочку, темную нить, которая тянется в глубину. Больше всего это похоже на укус насекомого. Это уже легче. Какой-нибудь особенный клоп, которого я подцепил в том мире и принес сюда. Теперь он сосет мою кровь. И быстро размножается. Язвочек слишком много даже для самого прожорливого клопа. Тоже ничего хорошего. Они разведутся здесь и полезут в соседние дома. А здесь станет просто невозможно жить. Интересно, чем травят клопов? Я никогда этого не делал.
Ложкин перевернул матрас и подушку и не нашел ничего похожего на клопа. Зато на простыне были капли крови. Возможно, он просто перевернулся и раздавил комара. А потом еще одного комара. Может быть, да, а может быть, и нет.
Он перекусил и снова принялся за работу. Ему казалось, что он уже поймал то настроение, при котором глина оживет. Особый модус волнения или возбуждения, который трудно описать словами – просто потому, что никто и никогда не придумывал для этого соответствующих слов. Так же как есть всего семь слов для обозначения цветов (плюс три или четыре сотни художественных терминов), а глаз воспринимает миллионы оттенков, так же существуют миллионы эмоций и состояний души, не обозначенных до сих пор. Многие не будут обозначены никогда. Итак, он лепил снова.
Голова, которую он изготовил, на этот раз не была автопортретом. Но она не была и абстракцией. Свое новое творение Ложкин заранее обозначил словом "собеседник". Лицо обыкновенного мужчины средних лет, не слишком худого и не слишком толстого, не слишком умного и не слишком глупого (почти по Гоголю, которого Ложкин любил перечитывать зимними вечерами), без особых достоинств, но и без многих обыкновенных человеческих недостатков. Совсем не сложная задача, с которой Ложкин справился быстро и без труда.
Голова открыла глаза и несколько раз мигнула.
– Здрасте, – сказал Ложкин неуверенно.
– Здрасте, – ответила голова. – С кем имею честь?
– Андрей Ложкин, первый человек, сотворивший искусственный интеллект.
– Это тянет на Нобелевскую, – заметила голова. – Как вам это удалось?
– Обсудим это в следующий раз. У меня встречный вопрос. С кем я имею честь?
– Собеседник. Просто Собеседник, – вежливо ответила голова. – Собеседник, и ничего больше.
Ложкин неловко замолчал. Он не знал, о чем говорить дальше.
– Отличная погода, – заметил Собеседник.
– Да, неплохая.
– Ведь сейчас лето, правильно?
– Июль, – ответил Ложкин, – двадцать третье число.
– Да, занимательно, занимательно. Очень занимательно. А какой нынче год на дворе?
– Две тысячи пятый.
– Невероятно! Надеюсь, от рождества Христова?
– Разумеется.
– Очень интересно. А как же вам удалось сотворить искусственный интеллект?
– Я создал голову, которая заговорила.
– Меня, что ли? – удивился Собеседник.
– Вот именно.
– Должен вас разочаровать, молодой человек. Интеллекта во мне – ни на грош. Стандартные энциклопедические знания, в основном Брокгауз и Эфрон, умение поддержать светский разговор, простые эмоциональные реакции, – это все. Я живу на уровне рефлексов. И это мне нравится, милостивый государь!
Лицо Собеседника расплылось в безмятежной улыбке.
– Милостивый государь? – удивился Ложкин. – Почему вы меня так назвали? Вы из какого века пришли?
– Я был спроектирован сто один год назад, – ответил Собеседник, – но с тех пор моя память периодически пополнялась новыми сведениями. Я знаю о полетах в космос и даже об американской программе исследования Марса.
– Но я создал вас только сегодня!
– Ошибаетесь, молодой человек. Вы всего лишь активировали меня. Человеку не под силу создать столь совершенное устройство.
– То есть, вы робот?
– Ни в коем случае. Я организм, существующий в единственном экземпляре. Организм и вид организмов одновременно.
– Кто создал вас? – спросил Ложкин.
– О, я не уполномочен отвечать на этот вопрос. Разумеется, меня создал разум, бесконечно более высокий, чем ваш. И я был создан не на Земле. И даже не в этой галактике.
– Тогда как вы оказались здесь?
– Я был привезен в подарок.
– Сколько других существ, подобных вам, было привезено в подарок?
– Бесконечное количество. Мощность нашего множества равна кубу мощности множества рациональных чисел, помноженному на удвоенный корень из двух.
– То есть, может воплотиться любая фигура, какую бы я ни вылепил.
Собеседник задумался.
– Не совсем. Существуют исключения. Например, никогда не воплотится фигура беременной женщины. Это связано с неопределенностью личности ребенка.
Они говорили еще долго, но ничего интересного Ложкин больше не узнал. Наконец, Собеседник утомился и попросил накрыть его непрозрачной тряпкой и отнести в тихое помещение.
– Вы не задохнетесь? – поинтересовался Ложкин.
– Нет, я ведь не дышу, – ответил Собеседник.
Часов около четырех Ложкин услышал лай Полкана, и через минуту в дом вошел тот, кого меньше всего хотелось бы видеть. Вошел громадный мужчина со вдавленным лицом. Тот самый, который прижимал вилы к животу Ложкина. Бес.
– Так, я понял, моя сестра была здесь, – сказал Бес, снял майку и повязал ее себе на голову.
– Она приходила извиняться за тебя, – ответил Ложкин.
– Извиняться за меня? Большей чуши я не слышал!
Бес поднял стул и грохнул его о стену с такой силой, что в руках у него осталась только спинка. Потом ударил этой спинкой по телевизору, который взорвался стеклянными брызгами.
– А за это она извинялась? – продолжил Бес, взял вешалку для одежды в виде металлической трубы с ножками и крючками и согнул ее пополам.
Потом он оттолкнул Ложкина и стал бегать по комнате кругами, по пути переворачивая все подряд. Остановился, набрал горсть стеклянных осколков и принялся их жевать. Осколки сочно хрустели, как хорошее зеленое яблоко. Затем он засмеялся; его рот был полон крови.
– Она не хотела, чтобы я обращался в милицию, – сказал Ложкин.
– Ага. Она была у тебя ночью, и ты с ней спал.
– Ничего подобного.
– А мне все равно, с кем она спит. Хоть с твоей собакой. Но только не с тобой!
Он погрозил Ложкину пальцем, выплюнул стекло и засмеялся опять.
– Я же сказал тебе, полудурок, что между нами ничего нет.
– Как ты меня назвал?
– Полудурок, – повторил Ложкин.
– Это правильно. Такой я и есть. Так говоришь, что между вами ничего нет? Ну нет, так и нет, теперь и не будет. Сейчас я начну тебя убивать.
Ложкин поднял спинку стула и разломал ее надвое. Сейчас у него в руках оказалась небольшая, но увесистая дубинка. В доме было два стационарных телефона и мобильник – но все на втором этаже.
Бес стянул майку с головы, скрутил в жгут и протянул перед собой.
– Ты будешь со мной драться, да? – спросил он и двинулся к Ложкину.
Ложкин ударил дубинкой, но попал лишь по ткани, которая мягко спружинила. Попробовал еще раз и с тем же результатом.
– Давай я закрою глаза, – сказал Бес, – а ты попробуй в меня попасть.
И он закрыл глаза.
Ложкин попытался ударить его сбоку, целясь по ребрам, но Бес подставил ткань, быстрым, почти неуловимым движением закрутил ее вокруг дубинки и дернул. Ложкин остался безоружным. Бес все еще не открывал глаз.
– Как, легко меня ударить?
Ложкин поднял вторую половину спинки стула и изо всех сил трахнул Беса по голове. Тот пошатнулся и выронил майку. Открыл глаза.
– Ты ударил меня по голове? – удивленно спросил он. – Ты посмел ударить меня по голове? Никогда этого не делай!
И он свалился, сочно ударившись лицом о пол.
Через пять минут он открыл глаза. Его руки и ноги были надежно связаны бельевой веревкой.
– И что ты будешь делать дальше? – спросил Бес. – Убьешь меня или возьмешь в плен? Ты читал Женевскую конвенцию?
– Я всего лишь вызову милицию.
– Ну и что? Двое мужиков подрались из-за бабы. Причем я защищал сестру. Это нормально, это все поймут. А приезжих у нас не любят, это тебе менты сразу расскажут. Тут тебе не столица, тут все свои, все родичи. А еще у меня есть справка о том, что я псих. Я приду завтра и повешу тебя на твоей же люстре. На той же самой веревке, которой ты меня связал. Но вначале выколю правый глаз.
– Допустим. А если я тебя отпущу?
– Тогда я сделаю то же самое, – сказал Бес. – Но только раньше. Выбирай!
И он начал орать песню о том, как пробегал по городу олень. Ложкин обошел его длинные ноги и стал подниматься по лестнице. Когда песня об олене оборвалась, он обернулся и увидел, что Бес старательно грызет веревку, которой связаны его руки.
Он стоял у телефона в нерешительности. Затем поднял трубку, но не стал набирать номер. Его взгляд упал на Собеседника, прикрытого черной тканью.
– Снимите с меня тряпку, – попросил Собеседник.