– Что это мог бы быть шанс для нас с тобой, – повторяет Ник, глядя на меня глазами смертника. А ведь он совершенно точно понимает, на какой тонкий лед он сейчас ступил.
– Погоди, погоди, – набираю в грудь воздуха побольше, – то есть ты мне сейчас что предлагаешь? Отношения? Может, еще и замуж позовешь?
– А ты пойдешь? – демонстрируя чудеса самоощущения поражается Ник.
– Ну конечно, – сладко тяну, тянусь пальцами к лацканам синего рабочего пиджака, – я ж о тебе всю свою жизнь мечтала, Ольшанский!
На его лице забавная мина, на которой схлестнулись желание верить в легкий успех и здравый скепсис. Или это снова знание меня? А, неважно.
– Да, точно, – прохожусь пальцами по гладкой удавке на его шее.
Боже, с каким удовольствием я бы сейчас развязала этот простенький галстучный узел и затянула его со всей силы. Чтобы ни единого глотка кислорода ему не досталось!
– Я всю жизнь мечтала выйти замуж за мужчину, который не будет любить меня даже вот на столечко, – показываю два пальца, между которыми и лист бумаги не пройдет, – ты уже несешь кольцо? Когда идем в ЗАГС? В следующей жизни? Да, прекрасно, меня устраивает!
Снова отворачиваюсь, чтобы не увидел, как я быстро-быстро смаргиваю маленькие капельки, набухшие в уголках глаз.
Боже, как же сделать, чтобы он ушел?
– Ты не права, – тихо роняет Ник, – я мог бы…
– Ты можешь ценить меня, – перебиваю сухо, – а я хочу, чтобы меня любили. Чтобы видели женщину во мне и не по той лишь причине, что я оказалась способной забеременеть и родить. Еще не факт, что последнее я смогу, кстати. С моей историей возможно только кесарево. Но в любом случае, мы уже знаем, что ты не видел во мне женщину три гребаных года. Ты и сейчас её не видишь. Я просто беременна от тебя, и ты предлагаешь сделать так, чтоб выглядело правильно. Вот только мне плевать, как я выгляжу со стороны, Ольшанский. С тобой – я буду несчастлива. Я каждый день буду вставать с постели и понимать, что ты женился, просто потому что так было надо. А без тебя – я могу быть вполне счастливой мамой. И чем меньше будет в моей жизни тебя – тем более счастливой я буду. В таких условиях “мы с тобой” – просто невозможны. Тем более, что ты-то можешь сделать “как надо” с кем угодно. А для меня это чуть ли не последний шанс. Черт его знает – повезет ли еще так…
Была бы моя воля – я бы запретила Ольшанскому даже дышать в моем присутствии. Потому что если он дышит за моей спиной – я испытываю почти то же, как если бы мне на кожу просто лили кипяток.
Ну что ты молчишь? Говори или уходи! А лучше – просто уходи!
Но, конечно же, нет!
Никто не собирается делать мою жизнь приятной и легкой.
– Очень логично, и очень резонно, Эндж, – наконец проговаривает Ник и это непохоже на краткое прощание, – все, кроме одного чудесного факта. Я не могу ничего ни с кем сделать как надо. По крайней мере – так просто, как ты описываешь.
– Да брось, – дергаю плечом, – даже за время нашей дружбы я помню три вполне состоявшихся романа. Юля – четвертая на моей памяти.
– Я не могу повторить просто потому, что почти бесплоден, – будто и не замечая моего голоса проговаривает Ник, – так понятнее, Энджи?
Не думала, что он найдет такие слова, которые смогут заставить меня взять паузу в нашем с ним поединке.
Неожиданно!
– Почти? – повторяю.
– Аутоимунное бесплодие, редкая генетическая аномалия. Два процента до сеанса терапии, восемь – после, – Ник пожимает плечами, – знаешь, говоря про чудо, я не про тебя говорил. Про себя. У нас с тобой… Я вообще не представлял, что это возможно.
– Юля говорила, что у тебя все нормально, – говорю зачем-то.
Зачем я вообще ищу логику в поведении сумасшедшей?
– Ну, это, наверное, потому, что она решила, что хвастаться бесплодным женихом не престижно, – судя по тону – Ник как-то очень бессильно улыбнулся, – она ведь пыталась быть лучше тебя, я правильно понял?
– Мне так казалось.
Произношу и тут же себя одергиваю.
Это что еще такое, Андж? С чего это ты вдруг так потекла мозгами, что целых несколько минут разговариваешь с Ольшанским, как раньше говорила с Ником? Даже чуть расслабилась ведь…
– Знаешь, я тебе сочувствую, конечно, – категорично встряхиваю головой, – но нашей с тобой ситуации это не меняет. Я не буду тебе заменой любимой женщины, потому что с той самой не срослось. Да я вообще не понимаю, что ты от меня хочешь. Мой ребенок – это мое чудо, Ольшанский. Только мое. Та ночь, в которую он был зачат, все, что между нами тогда было – твоя ошибка. Ты сам это сказал. Не забывай. И никаких нас не будет. Никаких шансов я тебе не дам. Есть я и мой ребенок. Ты сам по себе. Отдельным поездом. Все, что от тебя нужно – оставить меня в покое. Дать мне сохранить мое чудо.
– Оставить в покое, – Ник неожиданно фыркает, запрокидывая голову и что-то выглядывая на потолке, – господи, какая же ты наивная, Анжела. Я и раньше этого не мог. А сейчас… Даже не надейся. Больше я тебя не оставлю.
– Даже с учетом того, что ты мне больше не нужен? – безжалостно напоминаю о реальности.
– Даже если так, – смотрит на меня твердо.
Чертов бесчувственный айсберг. Как же ты меня достал, слов никаких нет!
И ведь я сегодня почти поклялась Тимирязеву, что доработаю в компании вот этого аж до декрета.
Это я определенно маху дала!
13. Энджи
– Зря сирень вырубили.
Берг проявляет чудеса цепкой памяти, припоминая те детали бытия, которые лично для меня стали уже привычными. И я припоминаю, что… Четыре года назад у моего подъезда действительно в мае буйным цветом бушевала сирень. А сейчас – парковочка…
– Помню, одна бессовестная рожа забыла про мой день рождения, – припоминаю, – и именно он тогда поспособствовал выламыванию сирени в этом углу двора.
– Ну, не забыл, а слишком поздно узнал! – возражает Дима, – и можете считать, что я просто хотел обрезать эти ваши кусты, только позабыл секатор.
– Ага, отличное оправдание, – фыркаю, – ты всегда и всему найдешь объяснение?
– Ну, в принципе… Наверное, да. Только про то, что делает в моем холодильнике человеческое ухо – не спрашивай. Иначе мне придется брать помощь друга.
– Чтобы прикопать меня где-нибудь в лесочке? – прищуриваюсь.
– Нет, чтобы дипломатично убедить тебя вступить в наш клуб поедателей ушей.
Дурачится и дурачится. Никак не может остановиться. Всегда такой был – как поймает свою шлею, так не остановится. И глядеть в его веселые глаза, и неутомимо подначивать можно почти что вечность.
Но если я задержусь еще на полчаса – Ангелина уже начнет обеспокоенно трезвонить. Она там угрожала разогретым ужином...
– Спасибо, что приехал помочь мне с выпиской, – улыбаюсь с искренней благодарностью.
– Да ерунда, – Дима пожимает плечами, глядя на меня, – я очень хотел встретиться с тобой еще разок. Хотел понять, не показалось ли.
– Не показалось ли что? – не удерживаюсь от вопроса.
– Что рядом с тобой мне дышится иначе.
Болван.
Такой болван, что и во мне просыпается ершистая занозистая отличница, что била его по лапам, когда он тянулся к моим коленкам во время наших занятий. Впрочем, лапы всегда только тактически отступали, чтобы продолжить наступление в другой, более удачный момент.
Не знаю, что сказать, просто толкаю его кулаком в плечо – давай уже, переключайся в режим недавно объявившегося приятеля – и выгребаюсь из машины.
Останавливаюсь на секунду, чтобы вдохнуть воздух последнего дня моего больничного. Хорошо отдохнула. Самое время вернуться на работу. Там меня ожидает вагон и маленькая тележка дел. Кто их без меня делал? Правильно, никто!
– Ты телефон забыла, – Берг выскакивает из машины вслед за мной, протягивает и вправду выпавший из кармана смартфон. Глаза б мои его не видели.
Надо будет все-таки отключить уведомления о входящих в Вайбере, а то…
“У вас 15 непрочитанных сообщений…”
Да-да, вот это. То, что подкарауливает меня ранним утром, то, что неизбежно огребается после каждого мало-мальски важного анализа, ну и разумеется, куда же деваться от этого сейчас, после выписки…
Нет. Не буду отвечать ему сейчас. Поднимусь к себе, выпью чая, закушу чем-нибудь, наберусь на это моральных сил…
Эх, уж какой офигевший был Берг во время моей беременности, но Ольшанский – это просто ядерная бомба, сплетенная из самых разных поводов для беспокойства. Даже самых нелогичных. Мне еле удалось от него отделаться, ведь он на полном серьезе и весьма категорично порывался забрать меня из больницы сам. Даже этого своего приятеля, который уже меня подвозил, ко мне пускать не захотел. Впрочем, Дима позвонил очень вовремя. Настолько вовремя, что я сбросила звонок Ольшанского, спросила Берга в лоб, не может ли он забрать меня из больницы, раз уж звонит, и просто поставила Ника перед фактом. Меня заберут. Он нахрен не нужен.
Сегодня это сработало.
Насчет вечности этого метода я не обольщалась. Он рвался в мою жизнь настолько настойчиво, что от этого уже можно было заработать нервный тик.
И ведь проблема была не в том, чтобы его в эту жизнь не пустить. А в том, что на самом деле я пустить его хотела.
Но… На старых правилах? Или в роли “просто матери его ребенка”?
Я устала довольствоваться тем, что “лучше, чем ничего”.
– Гель, может, поужинаем на неделе?
Берг находится уже на ступенях моего подъезда, затащившим чемоданчик с моими вещами – а их мне за три недели моего больничного успели натаскать немало.
Стоит себе, опирается на перила моего дома, смотрит на меня, замершую на парковке, сверху вниз.
Возмужал он все-таки, возмужал. И когда только успел? Всего-то прошло – смешных четыре года.
– Просто выпьем чаю? – тоном определяю направление своих мыслей.
– Нет, не просто, – Дима покачивает головой, – это самое настоящее свидание, и я тебя на него официально приглашаю.
– Ты сбрендил, – произношу честно.
– Нет, просто соскучился, – Берг покачивает головой, – я даже не думал, что вообще способен по кому-то так сильно скучать. А по тебе – оказывается, скучал. Все это время.