– Ну, не прибедняйся, – попросила я во время этого разговора, не выдержав такой откровенной брехни, – мне прекрасно известно, что ты даже разговор о футбольных клубах можешь сделать интересным.
– И все-таки, давай я заеду к вам, – Берг все-таки не отступился от этой идеи, – просто я хочу провести с тобой времени побольше. И хочу отвезти тебя домой, если ты позволишь. А если ты будешь добираться до Москвы, потом – до ресторана, где мы пересечемся, наше с тобой свидание сделается ужасно коротким. Да и путь до твоего дома много времени не займет.
– Неразумный ты все-таки мужчина, Берг, – вздохнула я на это, – не понимаешь, что ко мне нужно привыкать в маленьких дозировках. И только привыкнув – переходить на большие.
– Не путай глупость с героической смелостью, Гелька, – этот придурок даже заржать умудрился, – я хочу совершить подвиг. Кто ты такая, чтобы стоять на моем пути?
– Дракон, конечно, – буркнула, закатывая глаза, – на пути у героев всегда стоит дракон. Голодный.
– Намек понял, сегодня накормим до отвала, – усмехнулся Дима по-доброму, – итак, давай забьемся. В семь-пятнадцать, в вашем ресторане. Ты узнаешь меня по галстуку в фиолетовый горошек.
Откладывала телефон в смешанных чувствах. Потому что… Нет, это просто нечестно.
Нечестно я поступаю с ним. Просто использую. А ведь он, в отличие от многих, относится ко мне искренне. И на свидание даже позвал, хотя мог найти более подходящий, более простой вариант.
И по уму мне надо как-то отказаться от этой затеи, научиться справляться самой…
Вот только надо для кого? Для чего? Для себя? Для той почти мертвой сущности, что сидит внутри меня и не может ничего, кроме как отравлять мою жизнь?
И что мне теперь, до конца жизни ни с одним мужчиной даже просто так не заговаривать? Позволить себе так и жить одним только нереализованным, невостребованным чувством? Ну уж нет.
Такой участи я для себя не хочу.
И все же – нервничаю. Настолько, что уже после обеда работа начинает валиться из рук, чего со мной в принципе никогда не случалось. Как дорабатываю до конца дня и даже предварительно отчитываюсь Артему Валерьевичу об изменении рабочего микроклимата за время моего отсутствия – сама не понимаю.
На всякий случай спрашиваю о помощнице, но Тимирязев разводит руками.
– О помощнице пока сказать нечего. У меня есть пара кандидаток, но не очень удовлетворительные. Будет еще хоть пара – сам тебе их покажу, выберешь. А вот о длине твоей юбки, Снегурочка, мне есть что сказать. Еще короче можешь?
– Мы договаривались вообще-то, – напоминаю устало, – только деловые отношения. Тогда я дорабатываю до декрета и не увольняюсь. Мне уже можно писать заявление?
– Плох тот гусар, что не совершает попыток, – Артем ослепительно улыбается, – но ты ведь не будешь спорить, что у тебя сегодня свидание?
– Не буду, – развожу руками.
– С Ольшанским? – вроде бы ему безразлично, но что-то ревнивое в нотках тона все-таки звучит. Эх, мужики, мужики. Странные вы все-таки люди. Со странной логикой. Вот с чего вообще звучит такой вопрос? С чего тут вообще ревность?
– Нет, не с ним, – отвечаю бесстрастно, – и потом, Николай Андреевич сегодня решал вопросы вне клуба. Мне сказали, что он не должен приехать. А у меня встреча в нашем ресторане.
И зачем я это вообще сказала? Черт его знает. Тимирязеву бы допросы вести – все бы ему выбалтывали.
– Ну, ради красивых ног не грех и приехать, – подмигивает мне Артем, – И даже крюк заложить.
– Сомневаюсь, что Николай Андреевич будет терять на это время, – говорю сухо, остро ощущая внутренний спазм.
Нет, не надо мне расстраиваться из-за этого.
Отсутствие Ольшанского кстати играет мне на руку. Я знаю, что до конца дня он не вернется, я знаю, что не буду сидеть и бояться, что он придет в ресторан и я буду ощущать себя как клятвопреступница.
И пусть ему и в голову не придет меня в этом упрекнуть, смысл в том, что внутренняя я обязательно будет мучиться от чувства вины.
Она и так будет. А если Ника принесет в неурочный час – будет хуже.
– Ну, удачи, – желает Артем на прощанье, – и тебе, и тому отважному полководцу, что отважился штурмовать твои бастионы. Пусть я выбыл из гонки, но ему я желаю победы. Чисто из сочувствия одного спортсмена другому.
Закатываю глаза. Так вот ты какой, мужской шовинизм в действии!
Вопреки Библии разумной девушки, рекомендующей опаздывать на свидания, умудряюсь прийти на пятнадцать минут раньше. Хотя это, наверное, было бы странно, если бы я умудрилась опоздать в ресторан, который расположен в десяти минутах ходьбы от корпуса, в котором я работаю. Это Бергу еще доехать надо.
Зато есть время подкрасить губы и подвести глаза. Даже глянуть на себя в профиль, чтобы убедиться – моя беременность уже очень очевидна.
Бог ты мой.
Какое же это все-таки счастье…
Хлопает входная дверь, и я – намертво застрявшая у зеркала в холле, вздрагиваю, разворачиваюсь в ту сторону. Думаю увидеть Диму – а вижу Ольшанского. Нежданчик!
Черт, а я-то только понадеялась на свое везение!
Куда там. Если бы мне повезло – он бы пролетел мимо меня, не обратив внимания. Он же – останавливается в трех шагах от меня, смотрит и тянет душу.
Надо уйти, наверное. Разве что кивнуть перед этим, типа я его видела, но слишком уж заморачиваться на этот счет не намерена.
– Привет, – пока я определяюсь с маневрами, Ник просто заводит разговор, – отлично выглядишь, Энджи.
– Анжела, – поправляется, когда замечает плотно сжавшиеся мои губы.
– Мне сказали, тебя не будет, – отворачиваюсь к зеркалу, поправляю длинные серьги в ушах, – и рабочий день уже закончился. Что-то случилось?
– Так, привез кое-какие бумаги Тимирязеву, – Ник не двигается с места. Все смотрит и смотрит… Господи, почему так не этично сказать, чтобы он шел уже к лешему и не тянул из меня кровь? – А ты почему еще на работе? Что-то случилось с водителем и ты не смогла уехать?
– У меня встреча, – отвечаю без особой охоты, – водителя я отпустила. Меня обещали подвезти.
– Ясно, – он коротко кивает, ни на секунду не отрывая от меня своих глаз.
Это уже не смешно! И не красиво – так таращиться!
Только я намереваюсь ему об этом сказать, как ресторанная дверь снова радостно хлопает и в холл со свежим ноябрьским ветром вламывается Берг.
– Ты даже меня встречаешь! Теперь верю, что соскучилась! – восклицает и лезет обниматься.
– У тебя лапы холодные, – шиплю Бергу на ухо.
Чувствую себя ужасно.
Потому что все это – на глазах у Ника. И он по-прежнему не двигается с места, глядя на меня.
Ну а чего я хотела? Чего ждала?
Ничего не ждала. А хотела…
Это не важно.
Расслабляюсь, позволяю Диме увлечь меня в зал. Надеюсь, что Ольшанский сейчас быстренько решит свои вопросы и уедет. Так мне было бы проще.
Проще…
Кажется, не один Козырь не хочет упрощать мне жизнь. Сама моя судьба желает, чтобы мне не сиделось на попе ровно.
Конечно же, Ольшанский проходит в зал. Конечно же – занимает столик. Всего в двух столиках от нас. И продолжает смотреть прямо на меня.
Нет, все-таки нужно было настоять на нейтральной территории!
16. Ник
Господи, что я творю?
Сам понимаю, что самое лучшее, что я могу сделать в данный момент – это свалить нахрен с горизонта. Дать Энджи её вожделенное спокойствие, которого она так хочет, но в итоге…
Сижу.
Смотрю.
Хочу сдохнуть.
Как-то так странно они уселись, что я вижу две повернутые ко мне спины. И парочка за столиком склонилась друг к дружке, обсуждают меню, посмеиваются, толкаются локтями.
Что-то где-то кипит. Или это мой мозг достигает точки плавления?
Это ведь не откровение – что у Эндж может быть мужчина. У молодой, привлекательной, самодостаточной женщины не может не быть поклонников. И само их отсутствие за то время, что я её знаю, знак исключительно того, что она не испытывала в них внутренней потребности.
Хотя нет. Испытывала. Только не в ком-то со стороны. Во мне.
И я ничего ей не давал.
Стоит ли удивляться, что все я просрал? Настолько, что она словно мантру твердит: “Ты мне не нужен”, не допуская и мысли, что может меня волновать.
Сам идиот, что уж. Столько времени выжидать, столько времени телиться, столько времени болтаться из стороны в сторону…
Сам же все давно понимал. Понимал, что только она и нужна, что только её и ищу в любой другой, и все что надо – только сказать ей об этом.
Но нет ведь, трусил.
Именно в её глазах хотелось отражаться сильным, безукоризненным, надежным. А не тем, кто не способен даже подарить желанного ребенка. Бракованным от рождения. А сейчас… Уже никому не нужны признания. И даже чудо, наше с ней напополам, никак нас не объединяет.
А ведь могло бы.
Открой я рот хоть на пару лет пораньше.
– Николай Андреевич, – над моим ухом нерешительно покашливает официантка Настя – я уже минут десять просто сижу и смотрю прямо перед собой. Смотрю и пытаюсь не видеть, как мужчина рядом с Энджи склоняется к ней ближе и жалит в щеку губами. Это мог бы быть дружеский жест, если бы он не задержался вблизи её кожи, со вкусом втягивая запах духов.
– Николай Андреевич, – Настя нерешительно теребит меня за плечо. Я с удивлением обнаруживаю в пальцах вилку. Гнутую. Я держался за неё, как за якорь.
Вот ведь черт, докатился!
– Принеси мне эспрессо, – поднимаюсь со стула. Руки смертельно чешутся, но объективно понимаю – Эндж не скажет мне спасибо, если я сейчас, как будто случайно, дам в морду её кавалеру. Ничего этим не добьюсь. Лучше уйти. Хоть и для того пока, чтобы руки помыть. Выиграть себе хоть минуту. Мысли охладить…
Планировка у ресторанного санузла простая. Общий короткий коридор с раковинами, две двери – с мальчиком слева, с девочкой справа.
Никуда не уйду, подхожу к раковине, мечтаю стечь в неё и залиться по самые гланды ледяной водой. Может, тогда думать станет проще наконец?