Ну и правильно делает, что сомневается.
Конечно, я ему не верю.
Он в очередной раз себя убедил, что питает чувства, только на этот раз не к Юле, а ко мне.
Но я ведь смотрела на это все. Хотела для себя. И сейчас есть прекрасный шанс получить это все, на голубом блюдечке, с золотой каемочкой. При этом подпускать его к себе хоть на пушечный выстрел я не собираюсь. А вот удовлетворить мстительную гадюку внутри – о да.
Поматросить и бросить. Чудесная мысль. И чего я сразу не догадалась это сделать?!
18. Энджи
Телефон на моем столе вибрирует как всегда. По Ольшанскому можно время подводить. Занят он, не занят. В клубе он сегодня был, или нет, но в семь пятнадцать телефон на моем столе начинает страстно подпрыгивать.
Я не тороплюсь, допиваю чай, не без удовольствия поглядывая в окно.
Стоит там, на парковочке, прямо напротив моего кабинета. Как нарочно именно для меня встает, чтобы я понаслаждалась его муками.
Весь из себя, в темном пальто, с телефоном у уха, без шапки на безмозглой голове.
– Ну? – с третьего его прозвона удосуживаюсь поднять трубку. – Чего вам надо, господин директор? Рабочее время, если что – кончилось. Отчет я вам прислала.
– Энджи, ты ведь знаешь, что я тебя уже жду, – с той стороны трубки само терпение, может, только самую малость укоризненное.
– Вы не мой водитель, Николай Андреевич.
– Твой водитель уже уехал. А я не уехал. И буду ждать тебя, сколько потребуется.
Я еще пару минут ехидно изливаюсь на тему того, как покараю уехавшего водителя, потом все-таки неохотно поднимаюсь со стула.
Как бы то ни было – ехать-то мне надо.
И я еще Ольшанскому не весь мозг вынесла, а нужно успеть до его отъезда в Японию сделать план-максимум. Чтоб новой девочке – какой-нибудь смазливой японочке – он уже достался таким, какого мне не жалко будет дарить. Обескровленным и можно совершенно мертвым.
Одеваюсь без спешки, даже слегка заторможенно – втайне надеюсь, что какой-нибудь сквозняк все-таки отморозит Ольшанскому что-нибудь пониже пояса. Ну, я ж говорила – мне для смазливой японочки ничего не жалко.
Уже третью неделю так развлекаюсь – надеюсь на накопительный эффект. Зима ведь почти на дворе. Ну, по погоде так не скажешь, конечно, но она пытается. Есть во что верить.
Увы. Когда я выхожу – Ник бодр, свеж и даже сияет улыбкой. Совершенно не похож на отмороженного.
Галантно открывает мне дверь моих любимых задних сидений. Даже в поклоне слегка насмешливом склоняется.
Когда я прохожу мимо – ловит меня за руку, к себе притягивает, жалит в шею – горячими губами и колючим подбородком.
– Эй! – возмущенно пихаю его локтем, со всей силы – чтоб проникся. – Ты обещал, что не будешь нарушать моего личного пространства, Ольшанский.
– Прости, прекрасная моя мегера, – выдыхает, отпуская меня, – ты была так ядовита во время звонка. Очень возбуждающе. Я завелся.
Господи, как же я хочу прибить этого типа!
Вот очень. Прямо сейчас. И не будь большой и строгой тетей с должностью, требующей зрелого поведения – пошла б сейчас и начала искать, из какого забора у меня получится выломать жердь. Протянуть бы ей кой-кого по хребтине.
Просто, ну нельзя же столько врать.
Завелся он. На меня. Да-да, верю-верю!
– Я сейчас своего водилу вызову, а ты – рули себе своей дорогой! – шагаю было в сторону, но меня ловят за рукав куртки.
– Я больше не буду, – Ник строит мне удивительно честные глазки, – я тебе там мороженого привез. С карамелью, как ты любишь.
– Я его с собой заберу, – мстительно обещаю, но идея идти куда-то звонить с мороженным не кажется уж очень классной. Неудобно. И приложиться к сладкой липкой гадости хочется уже сейчас. Без отлагательств.
Эх.
И когда я успела стать такой обжорой?
Неожиданное колыхание животика – ответ на мой вопрос и в то же время, то самое событие, от которого у меня резко подскакивает настроение. Отходит на второй план даже моя жажда крови и мести Ольшанскому, который никак не может стать для меня безразличным.
Я просто замираю, касаюсь места толчка, мысленно прошу.
– Ну же, солнышко, давай еще раз.
И получаю вожделенное. Прямо в ладонь. Чуть не реву.
Толчки начались буквально на днях.
Я еще не привыкла.
От первого, случившегося посреди ночи – натурально расплакалась от счастья. Так их ждала, вслушивалась в себя, надеялась, что почувствую их раньше, но оно все не происходило, и не происходило. Я даже беспокоиться начинала. И вот…
– Энджи…
Этот тихий выдох Ника – как квинтэссенция мольбы. Глаза – какие-то разом и растерянные, и отчаянные.
– Что? – поднимаю брови.
– Можно мне… – он бросает взгляд вниз, подносит пальцы к самой моей ладони. Замирает. Да, это тебе не моя личная граница, сюда без спросу полезешь – можешь отхватить посерьезнее.
Потому что есть определенные вещи, которые слишком для меня важны, чтобы становиться объектом дурацкого садистского развлечения.
– Пожалуйста, – просит он снова, нетерпеливо, но в то же время – будто ожидая мой отказ. И я бы, наверное, его дала… Собственно – с чего я вообще должна как-то идти навстречу. Но еще одно внутреннее прикосновение малыша снова сбрасывает уровень моей зловредности до нуля.
Я пожимаю плечами, отодвигаю ладонь.
Увожу взгляд за его плечо, чтобы не видеть лица.
Почему-то не хочу смотреть.
Наверное, потому что не хочу лишний раз касаться мысли, что вот это все – только из-за моей беременности. Знаю её, не забываю ни на миг, но освежать в голове – не хочу.
Оп…
Мы сегодня точно разошлись. Четыре “привета” за пять минут – это признак хорошего настроения. Или голода. Да, пожалуй, все-таки последнего.
Ник ничего не говорит, только шумно выдыхает и обрекает меня на себя – падает лбом на мой лоб, буквально заставляя меня видеть свое выражение лица. Совершенно удивительное выражение. Будто он, как и я в первый раз, не верит, что все это не сон.
Хотя… С его-то шансами… Может, и правда не верит…
Но какой же он все таки сейчас...
Искренний. Залюбоваться можно. И пропасть ко всем чертям.
– Так, все, хватит, – отталкиваю его пальцы от себя подальше, вижу разочарованные глаза Ника, пинком бужу задремавшую внутреннюю стерву, – хорошенького помаленьку. Где мое мороженое? Мы, кажется, есть хотим.
– Куда едем сегодня? Домой или куда-то еще? Может, хочешь поужинать? – только когда отъезжаем, начинаю чувствовать, что что-то обстоит сейчас не так, как обычно.
– В клинику. У меня сегодня плановый прием у моего врача.
– Хорошо.
Вроде спокойный, невозмутимый, но при этом – будто бы опустошенный. Не до дна, конечно, но если сравнивать с его обычным бодрым, нахальным состоянием – контраст очевиден.
Он гораздо меньше разговаривает, почти не шутит, и всю долгую дорогу до моей клиники в машине висит какая-то невеселая тишина.
И меня это беспокоит. Вопреки неутомимым мантрам, что я не буду думать о моральном состоянии Ольшанского, потому что он о моем тоже дохрена времени не думал. Никак не могу заставить себя не напрягаться.
Даже мороженое никак не может отвлечь.
А ведь видит бог, я стараюсь уделить ему максимум своего внимания..
– Ты чем-то недоволен? – наконец решаю завести этот дурацкий разговор. Держалась я долго – до самых подъездов к Москве.
– С чего ты взяла, Энджи?
И правда, с чего я взяла?
Просто голос звучит глуше. Суше. Бесстрастней. Как всегда – сказала бы я раньше.
– Знаешь, я помню, когда в последний раз ты говорил со мной в таком тоне, – произношу, натягивая рукава куртки по самые пальцы, – примерно в то время ты рассказывал мне о бесконечной любви к твоей сладкой принцессе. И примерно тогда же у меня была примерно тысяча поводов доказать, что ты об этом врешь.
Он молчит довольно долго – три светофора, две развязки. С учетом часа пик и типичных пробок – практически вечность.
– О каких вообще хотелках в мой адрес ты можешь говорить, если стоит только коснуться любого вопроса – ты начинаешь играть в молчанку? – не выдерживаю тягостной паузы, конечно же, я.
– Кажется, раньше мы отталкивались от мысли, что в мои хотелки ты не особо веришь, Энджи, – конечно же, что он может, как в очередной раз уклониться.
– И почему же я в них не верю? Давайте погадаем на ромашке, – откликаюсь ядовито, скрещивая руки на груди.
Ни за что не заговорю с ним снова. Даже пытаться не буду. Ибо пустая это трата времени.
– Энджи, это бессмысленно сейчас обсуждать. Пока дела у нас настолько плохи – бессмысленно.
Молчу. О том, что его дела такими темпами будут становиться только хуже – пусть догадывается сам. Не желаю разжевывать все до последней буквы.
– Может быть, ты хочешь еще мороженого? Мы можем заехать по дороге.
Продолжаю молчать. Рассматриваю ногти.
Пусть прибережет свои сладкие взятки для будущей новой принцессы. Той, с которой он сможет разговаривать.
Еще несколько минут тишины, густой, вибрирующей, моей недовольной тишины, и Ольшанский наконец выдает невеселый вздох.
– Ты чудовищна, ты знаешь?
Знаю. Но это не та тема, на которую я могла бы поговорить.
– Я просто хочу больше, Энджи, – Ник вымученно улыбается наконец и перестраивается, чуть сбрасывая скорость, – стараюсь об этом не думать, но вот сегодня – не думать не получилось. Все оказалось настолько близко, что я чуть не захлебнулся всем этим.
– Чем именно? – переспрашиваю неохотно. То ли я слишком устала, то ли кое-кто слишком мутно объясняет. Для себя крайним назначаю именно Ника. А как иначе-то?
– Я много всего пропускаю, – он говорит еще тише, с очевидным нежеланием, – я давно хочу детей. Очень. И сейчас обязан наблюдать со стороны, выдерживая максимум дистанции.
– Ты и так лезешь ко мне чаще, чем я этого хочу, – бурчу хмуро.
– Да, – Ник снова вздыхает, – хоть ты и не веришь, что я делаю это искренне. Я знаю, что бесконечно перед тобой виноват. И согласен ждать сколько тебе потребуется, но…