– Но? – ехидно повторяю. – Продолжай, продолжай, мне очень интересно, что там у тебя за “но”.
– Но, если задуматься, вряд ли мне удастся пережить этот опыт. Не с моей… бракованностью.
А вот это слово он чуть не силой из себя выдирал.
И сколько же в нем было неприязни к самому себе…
Эхом во мне отдалось. Куда глубже, чем я ожидала. Потому что… Уж это ощущение я могла понять. Пожалуй, даже больше, чем он хотел бы.
– Извини, – проговаривает он тихо, – я не давлю на тебя. Правда. Я дохрена всего хочу. Это тебя ни к чему не обязывает. Я ведь не твой муж. Сам в этом виноват. О каких-то моих правах можно будет говорить, только когда ребенок появится на свет.
– Это если он еще появится… – вырывается из меня отчаянное и горькое. Самый лютый мой страх.
– Все будет хорошо, – мягко и почему-то очень убедительно говорит Ник, – ты со всем справишься. Ты не можешь не справиться. Только если осознанно что-нибудь вытворишь.
Осознав, что он намекает на старую мою выходку, в Рафарме, возмущенно вскидываюсь, чтобы сказать ему…
Вижу выжидающую улыбку. Все он знает уже, кажется. Провокатор чертов! Придушила бы, да он за рулем.
И все-таки…
Его вера – она имеет какой-то совершенно особенный вкус. Теплый такой…
– Подождать тебя? – уже запарковавшись на парковке у клиники, Ник оборачивается ко мне с водительского места. – Или есть время съездить за вторым мороженым? Или твоя душа изволит чего-нибудь еще?
Смотрю на него задумчиво. Даже местами испытующе.
Даже не знаю…
– Не надо меня ждать, – покачиваю головой, – глуши двигатель, пошли. Сегодня УЗИ по графику. Ты можешь посмотреть.
У него такие глаза становятся… Огромные, темные, охреневшие…
– Энджи, ты не шутишь сейчас?
– Нет, увы, – пожимаю плечами. – На мой вкус – такими вещами шутить нельзя.
Он так торопливо дергается с места, будто боится, что я передумаю. Даже забывает, что еще пристегнут.
Выхожу из машины, вдыхаю прохладный ноябрьский воздух. Жду.
Я об этом пожалею. Сто процентов.
Конечно, жалеть я начинаю уже на третьем шаге по коридору к нужному кабинету. Но я не из тех, кто будет чуть что поворачивать назад. Решила разрешить – пусть идет. Тем более, что он так меня за руку стискивает – оторвать, кажется, удастся только с мясом.
– А глаза-то все больше и больше сияют, – Светлана Борисовна, мой новый ведущий врач при виде меня приветливо улыбается. Бросает взгляд за мое плечо, приподнимает брови, – о, вы сегодня не одни. Это ваш?..
Тактично замолкает, предлагая мне самой договорить, кем для меня приходится Ольшанский.
Хороший вопрос. И кто же он мне? Не муж, не друг, не любовник. Проклятие на всю мою голову? Неудавшееся “всегда”?
– Соавтор моей беременности. Хочет посмотреть, что именно мы с ним натворили, – неуклюже улыбаюсь, расстегивая пуговки на вязаном жакете. Жакет, самовязный, мягкий, прекрасного темно-синего цвета мне презентовала на прошлой неделе тетя. Велела не сметь студить её будущего внука.
– Любоваться плодом дел твоих – дело однозначно хорошее, – доброжелательно улыбается Светлана и кивает в сторону кушетки, – устраивайтесь, мамочка.
Долго думала, стоит ли менять врача, с Денисом Алексеевичем мне в принципе было комфортно, но… Моя паранойя потребовала держаться подальше от той же поликлиники, в которой наблюдалась и моя дорогая сталкерша. Тем более там у неё родственница работает. В общем годовым полисом в частной клинике я была настроена пользоваться на все сто процентов.
Когда смотрю на свой пузик – осознаю, что время не просто бежит, пролетает мимо меня со свистом. Еще недавно ничего видно не было. А сейчас… Двадцать первая неделя. Все брюки в гардеробе отправлены на антресоли в отпуск. Просто не сходятся там, где должны сходиться.
– Ну-с, посмотрим… – прохладный липкий гель на коже почему-то воспринимается мной чем-то вроде пыльцы феи, отворяющей двери в неведомое.
Ник сидит рядом на стуле. Одну руку опустил рядом с моей головой. Вторую – опустил на мое плечо. Спрашивает взглядом – можно ли?
Нет, конечно. По уму, надо послать. Но…
У него пальцы такие теплые. А у меня плечи зябнут. Не буду ничего менять. Так хорошо.
У каждого взрослого свое письмо из Хогвартса. У кого-то это долгожданное повышение или положительный ответ из издательства по поводу кровью и потом выстраданной книги.
Иронично, но для меня апофеоз волшебства – маленькое, крохотное существо, на черном экране. Взрослое волшебство. Оно внезапно нужно не только мальчикам и девочкам.
– У нас все нормально?
В лучших своих традициях перед выходом ко врачу я весь интернет перерыла. Откопала все, что можно было откопать. В том числе и то, что именно на втором УЗИ высматривают какие-то патологии, из-за которых могут назначить поздний аборт. Поэтому… Мне страшно, если честно. Каждый день. До сих пор.
– Все у вас замечательно, – улыбается Светлана, – воротниковая зона в норме. Шевелимся активно. И нос-то какой красивый, посмотрите только!
Нет, я понимаю, что красивых носов эта докторица в день по десять видит. Но лично для меня каждый комплимент в адрес моего малыша – ужасно приятен. Тем более, что врач-то не просто так говорит, она там еще что-то меряет.
– Чего только нос-то. Мы во всем прекрасны, – изображаю негодование, а сама – почти смеюсь от переполняющей меня эйфории. На темном экране, у меня на глазах медленно водит прозрачными ручками моя кроха.
– Глаз не отвести, – хриплый шепот склонившегося к моему уху Ника явно для врача не особо предназначен.
Улыбаюсь кривовато, но внутри все равно тепло растекается.
Он и вправду смотрит на монитор УЗИ, не отводит взгляд. И глаза у него такие… Темные, почти бездонные озера серой воды…
Столько в нем ожидания, удивления, света – сама не ожидала от себя, что засмотрюсь.
А потом…
– Эй, Ольшанский, это мне полагается рыдать в три ручья. Я ведь на гормонах, – тихонько хихикаю и щиплю его ладонь.
А он…
Спохватывается, мажет пальцами по носу, смахивая прозрачную каплю.
– Это дождь, женщина, – нахально шепчет, не смущаяясь даже, – ты что, не видишь, над тобой гроза!
– Ты болван такой, – покачиваю головой, – и не лечишься.
Хорошо мы, наверное, со стороны смотримся. Этакие два неверующих Фомы, которых внезапно натыкали носом в чудо. И стоим мы такие, таращимся, а самим – и чихнуть страшно.
– Ну что, мамочка, папочка, пол смотреть будем? – врач смотрит на нас заинтересованно. Будто бы даже испытующе.
– Нет, – произносим почему-то хором.
– Это неважно, – добавляет Ник. И я согласна. Потому что… На самом деле неважно. Я буду любить своего ребенка, каким бы он ни был. И Ник, судя по тому, как крепко он сжал пальцы на моем плече – тоже.
Что ж, хоть в чем-то мы с ним едины.
– Хотя мне уже обещали богатыря, – зачем-то шепчу, – но я читала, на первых УЗИ легко перепутать нос с…
Мягкий смешок проходится по моим волосам. А затем Ник склоняется и клюет меня губами в висок. Вот ведь свинья беспардонная. Я его посмотреть пустила – а он…
– Внутри тебя живет чудо, – тихо-тихо, только для меня шепчет, – а ты, получается, Страна Чудес, Энджи. Бесконечная!
Честно говоря... В такой формулировке мне еще комплименты не заворачивали...
И реагирую я на это в корне неверно. Моя внутренняя брюзга вместо того, чтобы разойтись еще сильнее, почему-то смущенно розовеет лицом.
Эй! Дорогая! Мы так с тобой не договаривались!
Что еще за оттепель такая?!
19. Ник
– Знаешь ли ты, что у твоего молчания есть семнадцать разных вкусов?
Энджи возится на заднем сиденьи, бросает на меня недовольный вгляд.
– Ну, извини, – если бы не держался за руль, развел бы сейчас руками, – приходится иногда нести дурь, чтобы обратить на себя твое внимание.
– И зачем тебе мое внимание, Ольшанский? – она спрашивает суховато, но с учетом того, что за сорок минут в дороге до этого мне и пары слов не сказала – уже прорыв.
– Все просто, милая, я самый жадный тип на свете. И хочу всего-всего, что ты можешь мне предложить. Внимание, дыхание, тепло… Все, что у тебя есть. И все, что потом останется.
– А, так ты поэтому крюк через проспект заложил? Чтобы побольше моего тепла спереть?
Вот ведь…
– И давно ты заметила? – спрашиваю, а рот сам разъезжается в улыбке пойманного с поличным проходимца.
Она, кажется, плечами пожимает.
– Да уж заметила. Все никак не пойму, что ты мутишь и с какой целью, Ольшанский. Ну, я имею в виду твою настоящую цель, конечно. А не вот эту вот всю ванильную дурь, что ты мне заливаешь.
– Ну, почему заливаю, – спрашиваю без тени обиды, – можно, конечно, убрать часть романтического налета, но под ним – только желание продлить агонию. Побыть с тобой чуть дольше. Я бы позвал тебя погулять, но ты ведь откажешься.
– И поэтому ты заманиваешь меня в свою тачку и пытаешься укатать до обморока?
– А ты к нему близка? – встревоженно спрашиваю. На всякий случай даже быстро перестраиваюсь и сбрасываю скорость. – Мы можем остановиться сейчас, если это нужно.
– Расслабься, я не всерьез говорила, – она фыркает и в этом смешке я снова слышу живительное тепло, – правда, не всерьез. Вези в своем темпе. Только давай уж по третьему кругу мой квартал огибать не будем. Честно говоря, я уже есть хочу.
– Так может, поужинаем?
– Ольшанский, – Энджи скептически покачивает головой, – я помню все про дверь и окно. Но я сегодня и так позволила тебе больше, чем собиралась позволять. Хватит.
– Пока хватит, ты хотела сказать?
Не вижу, но почти чувствую, как она закатывает глаза.
И сам смеюсь в ответ. Как уже вечность не смеялся.
– Я и сама умею открывать для себя дверь, – ворчит моя неутомимая мегера, когда остановившись у её подъезда я подрываюсь, чтобы предложить ей руку.
– Хочешь лишить меня одного из немногих возможных моих удовольствий?