– А вот хочу, – задирает подбородок, стискивает губы. Глазами сверкает. Будто уже сейчас готова сорваться в бой. А у меня пальцы сами к её лицу тянутся. Провести по мягкой линии от уха к упрямо выставленному подбородку.
– Так целовать тебя хочу, – шепчу почти в её губы, – будешь кусаться, признавайся?
– Буду, конечно, – она снова пытается ершиться, и это такое прекрасное зрелище – я почти зачарован.
Что ж, если бы она не хотела – она бы ответила по другому.
Ну, или вообще не ответила бы.
Каждый раз целую её как в последний. И не потому, что верю, что она меня завтра может нахрен послать. Потому что просто иначе не получается.
Слишком долго держал себя на цепи. Сейчас… Почти на стадии остервенения. И пусть кусается, пусть царапается, что угодно – пусть. Просто я принимаю как данность – у моей Страны Чудес поцелуи со вкусом кровавой бойни. Главное ведь, что они – настоящие. Настоящие поцелуи моей Энджи. Не очередной бессмысленной попытки её заменить.
Жаль только, что оторваться от неё все-таки приходится. В первые секунд тридцать – через силу. Привыкая к тому, что между нами все-таки есть расстояние.
– Ты ведь помнишь, что я так просто поднимаю себе настроение? – Энджи была бы не Энджи, если бы тут же не махнула над своими крепостными стенами боевыми знаменами. – У нас с тобой нет отношений. И не будет.
– Ты мне каждый день это напоминаешь, – я киваю. Я к подобным напоминаниям и вправду почти привык. Мириться с ними не хочется. Но приходится. В конце концов, я дорожу привилегией подвозить её до дома после работы.
– Вот и чудно, что у тебя нет проблем с памятью. – она колко улыбается.
– Я не поблагодарил тебя за сегодняшнее, – произношу, поднимаясь с ней вместе на подъездное крыльцо, – спасибо, Энджи. Это было очень щедро с твоей стороны. У меня даже слов нет, чтобы сказать, как я тебе благодарен.
Слов и правда не хватает. Столько было провальных попыток. Столько их паршивых последствий. Бесполезные, выматывающие курсы терапии.
И после всего этого, своими глазами видеть вживую настоящее чудо?
Сам не знаю, как не сдох прямо там, словив инфаркт только от чистого незамутненного восторга.
– Спасибо мне вполне достаточно, – откликается Энджи, прижимая таблетку к домофонному замку, – следующее УЗИ только в третьем триместре. Думаю, я успею морально подготовиться и пережить твое присутствие.
– А мне с тобой рядом было очень хорошо, – отвечаю её вновь обострившейся вредности теплой улыбкой, – как никогда. Как ни с кем.
– Вызови лифт, пожалуйста, – Энджи останавливается у почтового ящика. Тон у неё как-то теряет в эмоциях. Как частенько бывает, когда она начинает забираться в свою скорлупу. Когда она вспоминает, что не верит в то, что дорога мне.
Сам не имею понятия, как буду её в этом убеждать. Но придется, потому что других вариантов у меня нет.
Когда я слышу тихий вскрик – вздрагиваю, как будто мне на ухо гаркнули. Оборачиваюсь, вижу Энджи, внезапно отскочившую от почтового ящика аж до противоположной стены.
Бледная как мел, мелко дрожит – видно невооруженным глазом. По полу россыпью рассыпаны какие-то цветные бумажки. Я даже не приглядываюсь, сразу понимаю, что все, что валяется на полу – это фотографии. Плохие, сделанные кем-то на телефон, распечатанные на дешевой тонкой бумаге. Их много, ими до отказа забили почтовый ящик, так, что стоило Энджи его открыть – и вся эта красота хлынула ей на руки и под ноги. Несколько фоток валяются ближе к ней – кажется, из её пальцев и выпали.
Наклоняюсь, сгребая первые попавшиеся, чтобы рассмотреть получше.
Рассматриваю.
Сминаю в комок, ощущая, как внутри меня смерзается в плотный колючий ком ярость.
Кажется, одной дряни на этом свете очень надоело жить.
Энджи
На фотографиях я. Много-много меня. Не одной меня, с Ником…
Судьбе, наверное, смешно сейчас. Когда-то я фотографировала тайком ненавистную мне соперницу, целующуюся с её бывшим мужем, чтобы Ольшанскому глаза открыть. А теперь…
Мой черед, да…
Только я не распечатывала тех фоток парой сотен копий. Не выцарапывала на них глаза той, кого считала врагом. Не исписывала их обороты кроваво-красным “Сдохни”.
Это ерунда. Конечно, ерунда… Всего лишь фотки.
Всего лишь доказательство, что сталкерша, ненавидящая меня, не успокоилась.
Продолжает как-то за мной следить.
Может пробраться в мой дом.
И подкараулить – запросто!
У меня темнеет в глазах. Такой лихорадочный меня одолевает страх – до паралича. До полной пустоты в голове. Куда бежать? Что делать? Как спасти от этой психопатки себя и своего ребенка?
– Энджи, – обеспокоенный мужской голос слышу словно сквозь вату. Смутно припоминаю, что не одна тут была. Потом понимаю – страх вытеснил из моей головы все. Даже то, что Ник все еще тут, все еще рядом…
Вытягивает из моих пальцев стиснутые в них листы фотографий. Швыряет их на пол. Теплыми ладонями обхватывает лицо.
– Не бойся, слышишь, – он даже не просит, требует.
– Она рядом, понимаешь? – отчаянно цепляюсь за его руки, пытаясь в них спрятаться. – Она где-то рядом. Продолжает меня преследовать. Она может в подъезде подкараулить. Или… Ребенка украсть.
Новый приступ паники начинает меня трясти. Резко становится холодно.
– Дыши, пожалуйста, просто дыши, – Ник прижимает меня к себе, топит жаром собственного тела, – она тебе не навредит. Я её просто урою.
– Ты-то? – смеюсь зло, болезненно. Сейчас это заявление кажется лютой насмешкой. – Ты же любишь свою принцессу. Пылинки с неё сдуваешь. Только рад будешь, если она меня заменит.
Чушь несу. Обидную, необоснованную чушь – сама понимаю, но где-то внутри меня много этой боли. Невысказанной, сдержанной, забитой в самые тесные щели моей души. И выплевывая её я будто гнойную язву вскрываю. Становится чуточку легче.
– Тебя нельзя заменить, Энджи, – Ник шепчет, прижимаясь губами к моим волосам, – и не спорь со мной в этом. Я ведь уже пробовал. Сам знаю, насколько это плохо получается. А она – это вообще исключительный случай. Ей до тебя – как Плутону до Солнца.
– И тем не менее, с ней ты спал! И жил!
– И так возненавидел собственную квартиру после этого, что теперь её продаю, лишь бы не вспоминать об этом.
– Что, правда? – смотрю на Ольшанского удивленно. Он никогда не вел себя так. Отношения у него были по типу “легко и просто”, сошлись и разошлись, без особых претензий друг к другу. А так, чтобы он решил взять и продать квартиру… Я ведь помню, сколько историй было, как он её покупал. С каким удовольствием обустраивал. Даже после развода не продал, а тут…
– Тошнит просто, – выдыхает он честно, – вспоминаю себя, насколько бездарно я велся на её вранье, кажется, будто ею там все пропиталось. Нахрен. Ты продышалась?
Прислушиваюсь к себе, киваю. Новость про последствия отношений с Юлей оказывается настолько оглушительной, что паника и вправду куда-то отступает.
– Проводить тебя до квартиры? Там есть кто с тобой побудет?
Качаю головой.
– Ангелина сегодня уехала проверять состояние ремонта в её квартире. Собиралась остаться на ночь у Ивана Александровича. И…
Замолкаю, пытаясь справиться с последней откровенностью. Удержать в себе.
– И?.. – а вот Ольшанский кажется не собирается оставлять мне право на недоговоренности, заглядывает мне в глаза, требовательно.
– Не хочу идти домой сейчас, – жмурюсь и признаюсь, – я боюсь… Не знаю чего боюсь. Что эта психопатка мне дверь подожжет. Она ведь явно в курсе, где я живу. Ты можешь… Увезти меня куда-нибудь? Туда, где её не было. Где она хотя бы сразу меня не найдет.
– Ох, Энджи, – Ник беззвучно вздыхает, – ты правда этого хочешь? Потому что увезти-то я тебя легко могу. С удовольствием спрячу. Но вот отпустить потом… Просто – не получится.
Внутри меня скептично хмыкает вполне живая стерва. Да-да, я тоже сомневаюсь, но…
– Подождешь, пока я соберу вещи? – спрашиваю устало, уткнувшись носом в его плечо.
Пусть хоть на край света меня увозит, если эта психопатка там меня не найдет.
20. Ник
– Заходи, обнюхивайся, обсустраивайся…
Сам пропускаю Энджи вперед, сам заношу её чемодан.
Эх…
Не была бы ситуация такой трешевой – порадовался бы. Такая победа – заманил Энджи в свое, пусть и временное, но логово. Вот только никакой победы сейчас в этом нет. Побег от обстоятельств не равен моему личному тактическому прорыву.
Квартира съемная, новая, чистая. Честно говоря, сам еще вещи не распаковал, так и лежат сваленными в углу спальни чемоданами. Не хотелось. Сам до конца не верил, что здесь задержусь. В конце концов, большая часть моих действий была вполне спланирована. Поймать эту неуемную дрянь, Воронцову, от выходок которой мягко говоря уже тошнит, потом – продать уже наконец квартиру, уехать в Японию.
И вехи плана не изменились. Почти что. Теперь я к этому всему еще и отчаянно хочу завоевать себе Энджи обратно. Иногда кажется – что-то получается. Чаще всего – кажется, что не получается вообще ничего. Так долго я её отталкивал, что она сама перестала верить в то, что мы в принципе возможны.
Поделом мне, на самом деле. Столько лажать просто нельзя. Никому нельзя. А столько лажать с бесконечно дорогим человеком – это вообще что-то из ряда вон. За такое обычно в аду горят, а уж никак не на место в сердце претендуют. А я претендую. Хватает наглости, да.
Энджи идет по съемной квартире как по минному полю. Оглядывается с таким видом, будто уже ожидает, что Юля, шурша чешуей и телепая языком, выползет из какого-нибудь темного уголка.
Я не тороплю. Понимаю, на самом деле. Видел, как долго она следила за дорогой, пока ехали. Будто сама выискивала, не преследует ли нас кто. позже успокоилась, но сейчас все равно подходит к кухонным окнам и долго-долго смотрит вниз, во двор.
Подхожу ближе, опускаю ладони на её плечи.
– Помнишь, что тут шлагбаум и охранник на пункте постоянно дежурит?