Даже если бы Юля и смогла за что-нибудь зацепиться, вряд ли бы она продержалась столько времени над пустотой. Хотя, может, если бы ей удалось забраться на тот карниз – она по нему и дойти до чьего-нибудь балкона бы смогла…
И все же она не зацепилась, не забралась, не дошла.
И с высоты одиннадцатого этажа её неподвижное тело на припорошенной мелким снегом мерзлой траве видно отчетливо. Рядом никого нет. Даже дворник еще не проснулся и не нашел её…
Сглатываю и все-таки закрываю и это окно. Аптечка. Мне нужна аптечка!
Вот на этом нужно сосредоточиться.
К чемоданам бросаюсь молнией. Не особенно приглядываясь хватаюсь за самый первый синий чемодан, что попадается мне под руку. Дергаю за молнию.
Понимаю, что ошиблась, когда вместо того, что похоже на аптечку, вытаскиваю из чемодана погремушку. Зеленую такую. И она ябеднически бряцает, когда я поднимаю её повыше, зависнув от удивления.
В моей голове и так-то сумбур, но погремушка как-то вообще всех вверх тормашками все ставит.
Что за хрень?
Он что, приданое для ребенка с Юлей готовил и решил не выбрасывать?
Встряхиваю головой.
Энджи, ты только ревновать его не начинай.
Сейчас это будет совершенно не к месту. И так по-идиотски будет с твоей стороны этим заниматься!
Бросаю взгляд на чемодан, чертыхаюсь.
Он же сказал мне – черная ручка. А у этого чемодана она серая.
Я торопливо пихаю погремушку обратно, только на секунду задерживаю пальцы внутри чемодана, чтобы убедиться – под пальцами тонкая ткань, которую только для детской одежды и используют. Много тут того приданого. Полшкафа забить можно, если распаковать.
Бросаюсь ко второму чемодану, добираюсь наконец до аптечки. На обратном пути прихватываю с собой погремушку. И джинсы из своего чемодана. Ноги ужасно мерзнут, да и в больницу в пижамных шортах ехать не охота.
Возвращаюсь к Нику. Он будто дремлет, прикрыв глаза. А на ковер, на котором он лежит, медленно натекает впечатляющая лужа.
Бог ты мой, да где там скорая-то вообще?
– Не спать, не спать, – щиплю его за плечо. В уме зреет мысль, что можно попробовать потыкать пальцем в одну из ран – сильная боль может сработать чем-то вроде дефибриллятора, но… Нет, пожалуй, я не настолько садистка. Да и Ник неохотно разлепляет глаза.
– Я не сплю, – проговаривает он слабо.
Надо с ним говорить. Пока говорит – не отключается. Пока не отключается – его организм сознательно борется за жизнь. Ну, по крайней мере, что-то такое я слышала!
– Расскажешь, что это вообще такое? – спрашиваю, опуская погремушку перед его носом. – Я не в тот чемодан сначала сунулась.
По идее, для этого разговора – не время и не место. Но не о Юле же говорить. У меня от любой мысли о ней, лежащей сейчас под окном, голова гудит.
– Ну, а что это, по-твоему? – тихо спрашивает Ник, вместо того, чтобы ответить нормально. Бесит. Так бы и треснула, если бы не боялась, что это будет последний удар в его жизни.
– Скажем честно, у нас ведь есть… варианты, – озвучиваю уклончиво.
Я не хочу сейчас говорить про Юлю. Я не хочу говорить и про то, что он на ней жениться собирался и как глубоко переживал её выкидыш, до того, как мы поняли, что это все – искусная актерская игра и ничего больше.
Ну вот, опять.
От этих мыслей комок к горлу подкатывает, а я ведь их даже не озвучила!
– Когда я узнал, что ты беременна – много бродил по детским магазинам, – вижу, как белеют пальцы на костяшках Ольшанского, когда я прижимаю тампон из бинта к краю раны, – представлял, что делаю это вместе с тобой. Это было вроде навязчивой мысли. Самой любимой из старых моих фантазий. Иногда… Фантазия выходила из-под контроля, и я делал покупки.
– Ничего себе она у тебя “вышла из-под контроля”. Чемодан распашонок и погремушек, – бинт уходит просто с космической скоростью, и с ней же – пропитывается кровью насквозь. Черт. Где же гребаная скорая?
– Честно говоря, два, – Ник улыбается как-то слабо, но ужасно одухотворенно, – в зеленом тоже… всякое.
– Господи, – припоминаю единственный зеленый чемодан – он был почти в два раза больше синего, – ты с ума там сходил, что ли?
– Сходил, – Ольшанский болезненно морщится, и это, кажется, не от боли физической, а от воспоминаний, – я понимаю сам, что это выглядит как мания. Она и есть.
– Нет уж, – встряхиваю головой, – не надо сейчас про мании. Потому что… Не надо.
– Хорошо, – Ник кивает и затихает. Я только в панике начинаю придумывать, какую тему выбрать для поддержания разговора, но именно в эту секунду под окнами требовательно взвизгивает сирена Скорой.
Боже, наконец-то!
23. Энджи
– Не уезжайте из города, – советует мне напоследок следователь из полиции и подает протокол для подписи. Я проглядываю его быстро, а потом сую Лексу.
– Там нет ничего стремного или того, что я не говорила?
Лекс оказывается дотошнее, читает протокол мучительных пять минут. Кивает.
– Все в порядке. Ничего лишнего.
– Спасибо, – выдыхаю вымотанно и ставлю подпись внизу бумажки.
Шесть часов утра. Я не спала ни часу этой ночью и еле-еле держусь на ногах. Мне уже три раза передавали привет изнутри и намекали, что мамочке пора на боковую. И все же мне пришлось держаться, пришлось давать объяснения следователю, приехавшему вслед за Лексом, рассказывать, как проснулась в холодрыге и с маньячкой в компании.
У Юли уже изъяли ключи от квартиры Ольшанского, забрали пистолет, нашли скальпель.
И саму Юлю уже увезли в морг.
И Ника увезли. Бесчувственного и бледного от потери крови. А мне пришлось остаться, потому что кто-то должен был объяснить полиции, что у нас там произошло.
– Пойдем-ка, – Лекс приобнимает меня за плечо, тащит куда-то.
– Я туда не пойду, – категорично бормочу и пытаюсь сопротивляться. Мысль о том, что снова придется возвращаться в пустую холодную квартиру, где мне из каждой тени будет мерещиться мертвая сталкерша – отравляет мое существование. Лучше… Да куда угодно лучше, чем туда.
– Туда и не тащу. Тем более, что следаки квартиру Ника уже опечатали, – серьезно откликается приятель Ника и распахивает передо мной дверь машины. Он вызвал такси. Кажется – еще полчаса назад. Но мы освободились только сейчас.
– Куда поедем? – спрашиваю, устраиваясь на заднем сиденье. – К Нику?
– Сидеть под дверями реанимации хочешь? – Лекс поднимает брови, а я пожимаю плечами.
– Да. Хочу. Я очень хотела с ним поехать. Только полиция… – скулы сводит мощным таким зевком. В тепле машины глаза почти сразу начинают слипаться. Голова наливается такой невыносимой тяжестью, что поневоле падает на спинку кресла.
– Я ненадолго посплю. Всего на пять минуточек, – вырывается из меня бессильное.
Лекс что-то говорит. Я уже не разбираю что. Сон наваливается на меня так беспощадно – что сопротивляться ему просто невозможно.
Лишь один раз выныриваю, и то не до конца. Чувствую, что меня куда-то ведут, причем кажется – не один Лекс, а кто-то еще, и голос у этого кого-то умиротворяюще ласковый…
– Ну, давай, давай, волшебная моя, шагай сама. Ножками.
Самое смешное – я и вправду шагаю. Сквозь туман в непроснувшейся голове, с трудом продирая веки, которые тут же склеиваются опять.
Я даже дремлю на чьем-то плече, стоя, кажется, в лифте.
А потом я снова оказываюсь в тепле и даже на чем-то мягком. И от того, на чем я лежу, пахнет лавандовым освежителем. Настолько приятно, что эта лаванда у меня даже во сне растет. И я смотрю этот сон, смотрю, смотрю…
Просыпаюсь от хихиканья. Не взрослого, детского, звонкого такого, шаловливого.
Просыпаться особо не хочется – голова болит, горло саднит, одеяло цепко опутывает меня своим теплом, но все-таки хихикают рядом. Как тут продолжать дрыхнуть?
Глаза продираю, приподнимаюсь на локте и с удивлением озираюсь. Светлая комната, обои в мелкий цветочек, вдоль стены выстроены в ряд икеевские столы, а на тех столах – что только не настроено. Целый мегаполис из конструктора Лего.
Как я сюда попала вообще?
И где это “сюда”?
Еще один приступ хихиканья заставляет меня отвлечься от праздного разглядывания бастионов у стены и пробежаться глазами по комнате в поисках источника звука. Успеваю заметить, как, спасаясь от моего взгляда, захлапывается дверца белого шкафа, стоящего напротив кровати.
Оч-чень интересно…
Встаю – понимаю, что кто-то снял с меня не только куртку, но и джинсы, и я так и спала в серой толстовке Ника на голое тело.
Надо же. А уютненькая она у него… Возвращать не буду, будет трофей.
К шкафу подхожу медленно, даже слегка с опаской. После того, как вскрылась правда о Юле – я начала шарахаться даже от тени.
Запоздало вспоминаю все вчерашнее, осознаю, что шарахаться мне будто больше и нечего, но от странного чувства дискомфорта все равно не могу избавиться. Мозг совсем чиканулся и вкрадчиво мне нашептывает – а что если её неупокоившийся дух явился по твою душу, Андж, и сейчас из этого шкафа ка-а-а-ак выпрыгнет!
Вот вроде не склонна ко всей этой мистике, а подишь ты как с ума могу сойти!
Дверцу шкафа дергаю резко, назло себе. Некоторое время смотрю с удивлением на полки с постельным бельем. Простые полки. Простое белье. Это наволочки, что ли, хихикали?
– Тетя, не выдавай, – суфлерским шепотом доносится до меня откуда-то снизу.
Приседаю, заглядываю на нижнюю полку.
А там, свернувшись клубком, как котенок, затаился глазастый карапуз, щекастый и глазастый. И…
– Ага, попа-а-ался, – звонко вопит кто-то за моей спиной, и я с удивлением понимаю, что в комнате успел появиться еще один персонаж. Еще один карапуз, примерно такого же диаметра щек. И он радостно скачет зайчиком, заливисто хохочет и тычет в спрятавшегося пальцем.
– Нашел, нашел, нашел! Я тебя нашел!
Они одинаковые! Совершенно, черт возьми, одинаковые.
– Так, а кому я велела не мешать нашей гостье спать? – угрожающий, но удивительно мягкий голос раздается от дверей. Поднимаю глаза, вижу симпатичную женщину, с выбритой спиралью на левом виске и высветленными длинными волосами, завязанными в узел на затылке.