– Я навещала Ника, – Вика встряхивает волосами, и кажется, от этого движения гребаные солнечные зайчики разлетаются, – он сказал, что ты тоже здесь. Я… Прости, взяла на себя наглость решить, что ты будешь не против, если я зайду. Очень уж приспичило тебя поздравить. Могу уйти, если тебе неуютно.
– Нет, пожалуй, нет, – смотрю на неё и на самом деле оказывается сложно разобраться, что я испытываю от её визита. Целый спектр разнообразных чувств.
Тусклую, неяркую, бессмысленную в своем существовании ревность – как можно ревновать всерьез, когда ты не можешь совершенно никак переломить ситуацию в свою пользу?
Странное, совершенно неожиданное для меня приятное удивление – мне натурально приятен её визит. Сама! По доброй воле! Пришла поздравить.
Она ведь нравилась мне когда-то.
Ну, точнее… Я отмечала её достоинства. Потому что сначала она раздражала мою подругу, потом – буквально слету очаровала мужчину, в которого я была влюблена. В таких условиях сложно испытывать настоящую симпатию, но отмечать хорошую хватку, этичность и высокие профессиональные качества можно даже у тех, кого считаешь врагами.
Сейчас мы… Уже не враги.
– Проходи, – осторожно спускаю ноги с кровати, на которой их только-только вытянула, – чаю хочешь? Здесь его наливают по любому чиху.
– В наше суровое карантинное время лучше лишний раз не чихать, – Вика чуть улыбается, устраиваясь в кресле у окна, – но от чая не откажусь. А уж если к нему есть печеньки – с блюдцем могу у тебя откусить.
– Надо же, – бездельница я не соизволяет поднять попу с кровати, а ныряет в ящик прикроватной тумбы, чтобы найти там микропультик дистанционного вызова одной из дежурных медсестер, – не думала, что ты сластена. Думала, что диетами и фитнесом себя изводишь при такой-то фигуре.
– Нет, – коварным шепотом сознается Вика, – просто я из древнего ведьминского рода. Жру и не толстею. Ты теперь меня совершенно возненавидишь и потребуешь факел, но учти – горю я очень плохо. Будет много вонючего дыма, тебе таким вредно дышать.
Такая теплая, смешливая… Сейчас, когда глаза не застилает дурацкая ревность – Вика отчаянно мне нравится. Блин, и ведь поздно пытаться с ней подружиться, эта случайная встреча точно ни во что не перерастет.
– Ну так как ты, Анжела, – Вика чуть склоняет голову набок, стреляет в меня лукавыми глазищами, – я погляжу, новый проект буквально жизнь в тебя вдохнул.
– Ну просто каламбур года, – сначала закатываю глаза, и только потом понимаю, что происходит.
Я вот так запросто общаюсь Викой! С женщиной, которую до своего увольнения терпеть не могла. К которой и извиняться шла только потому, что внутренний кодекс чести требовал признать вину. И она смотрит на меня и смеется сама…
Ох. Ну, что тут скажешь, ясно во что вцепился и когтями, и зубами черный дракон Ярослав Ветров. Солнце себе урвал. Ценней сокровище еще поди-ка поищи.
И все-таки понятно, что Ник в ней нашел!
Мысль эта царапает по душе, оставляет на ней тонкий след. Я не обращаю внимания. Такие царапины – уже обычное дело. Вся человеческая жизнь, если так задуматься – непрерывная боль. Болю – значит, существую. Как-то так.
– Я серьезно, между прочим, – тем временем Вика улыбается мне чуть спокойнее, – у тебя глаза сейчас такие живые. В Рафарме ты как мертвая была.
– В Рафарме… – хочу сказать “мы были врагами”, но произношу почему-то другое, – у меня был сложный период. Я пыталась забеременеть от ЭКО. И не получалось.
– Это…– Вика закусывает губу, – да, наверняка времячко было то еще. И я вдобавок…
Самый парадокс, что она еще и умудряется виноватой звучать. Будто ей и вправду жаль, что она как черная кошка пробежала между мной и Ником. Хотя ведь нет. Не пробежала.
Даже если бы Вики не было – он бы все равно так ничего бы и не стал делать. Я ему нравилась – мы это знаем. Но нравилась почему-то недостаточно.
Я встаю, подхожу к окну. Мне досталась палата с отличным видом на раскинувшийся за окном парк. Правда сейчас этот парк по ноябрьски обнажен и деревья зябко встряхивают ветвями на ветру, но глаза все равно прилипают к ним накрепко. Всегда любила наблюдать ветер.
– Я очень рада, что до Ольшанского наконец-то дошло, – между тем замечает Вика, – нельзя, чтобы такие чувства оставались безответными. Это просто нечестно.
– Жизнь вообще нечестная штука, – я невесело улыбаюсь, присаживаясь на край подоконника. Подоконники тут прекрасные. Для сентиментальных беременных оформленные “на посидеть”. – Да и кто тебе сказал, что он мне взаимностью ответил? Он?
– Нет, – Вика головой покачивает, – но это ведь не надо говорить. Это ведь видно. И слышно. Он вообще говорит про тебя и не затыкается. Пару слов мне не давал вставить.
– Тут дело не в том, что я ему важна.
хотя услышать было лестно, конечно. Чуть-чуть!
– А в чем же тогда дело? – Вика удивленно поднимает брови.
Ох, и как бы тут сказать, чтобы не расстроиться еще сильнее? Думаю, думаю, выбираю – ничего не сказать. Просто провожу ладонью по животу и строю красноречивую мину.
– Просто кое-кто очень хочет ребенка. У него не получалось. Со мной – получилось. Только и всего. Конечно, он сейчас на эмоциях. Даже, кажется, сам себя убедил, что я ему нравлюсь. Но это все…
Не договариваю – к горлу подкатывает ком. Просто рукой машу. А Вика упрямо встряхивает головой.
– Ну нет. Не расстраивай меня. Все не может быть вот так.
– Да брось, – улыбаюсь, сглатывая ком, – не всем же полагается хэппиэнд с принцем или чудовищем. Мой хэппиэнд вот тут, – снова касаюсь ладонью живота и ощущаю, как в груди теплеет, – и честно скажем, я очень им довольна. А Ольшанский… Я приняла как факт, что женщину он во мне не видит. Бывает.
– Ну как не видит, – Вика упрямо хмурится, будто ей очень принципиально меня переупрямить, – вы же как-то сообразили, как дети делаются. Разобрались в этом ужасно сложном вопросе. Ты же не дала ему перед этим по башке, он же в сознании был при этом?
– В сознании, – пожимаю плечами, – только это никак не противоречит моим словам. Даже той ночью не я представляла для него интерес.
Зря я это сболтнула. Вот просто язык мой – враг мой. Сразу вижу вспыхнувшие глаза Вики и понимаю, что не откручусь от новой порции вопросов. Ответов на которые я не смогу дать ни в коем случае. Потому что это… Ну нет. Слишком личное!
– Ну и кто же тогда представлял для Ника интерес? – Вика не разочаровывает. Чует, где мясо зарыто.
– Давай об этом не будем, – улыбаюсь натянуто, – лучше сама расскажи про своих детей. Мне интересно.
– Анжела, не переводи тему, – Вика укоризненно качает подбородком, – ты не можешь сказать такое и не договорить. К кому же неравнодушен Ольшанский? Ну не ко мне же?
Я на сто процентов уверена – я прекрасно держу лицо. Вот только хрень полная – моя уверенность. Что-то очень яркое на моем лице отражается. Настолько понятное, что Вика, вставшая рядом, даже шажок назад делает, будто желая спрятаться от этих откровений.
– Нет. Не может этого быть. С чего ты это взяла?
Ни с чего! Это я должна ответить. Громко и четко, чтобы избежать недопонимания.
Я же делаю ровно противоположное.
Смотрю ей в глаза. Вздыхаю. И совершаю то, о чем точно знаю – буду жалеть, как только сомкну губы.
Я ей объясняю.
– Твою же мать, Ник, – Вика обеими руками зарывается в волосы, – а я думала, что сейчас никто уже так не косячит.
Я молчу и просто скольжу взглядом по предметам интерьера комнаты. Прикольное у них кстати кресло, себе такое хочу. Вот именно с такой вот обивкой цвета горчицы.
Что тут скажешь? Бывает?
Но только слово “бывает” никак не описывает этой ситуации. В душе у меня сразу наступает какая-то бесконечная тишь. Будто вся моя боль, о которой я молчала все это время, вдруг вырвалась наружу.
Она вернется, конечно. Но сейчас все-таки мне чуть-чуть просветлело. Все-таки есть прок от того, чтобы проговаривать то, что пробило в тебе особенно глубокую дырку.
– Когда у тебя день рождения? – совершенно неожиданно спрашивает Вика. Вопрос внезапный, застает меня врасплох.
– В июле, восемнадцатого, – отвечаю озадаченно.
– Далековато, – Вика морщит нос, – Новый год ближе.
– А ты зачем спрашиваешь? – чувствую, что вопрос дурацкий, но удержать его в себе не могу.
– Подарок хочу тебе вручить, – коварно улыбается Вика, – мне от мамы досталась прекрасная чугунная сковородка. Так вот, я думаю, что тебе она сейчас очень нужна.
Смотрю на неё и сама понимаю, что лицо у меня сейчас – как у недогоняющей дурочки. А Вика видит это и коварно ржет.
– Судя по всему, тебе нужна будет инструкция, – тихонько хихикает она, – окей. Сейчас на словах, но к сковородке – приложу напечатанную. Так вот берешь сковородку в правую руку. Или какая там у тебя рабочая?
– Правая, – повторяю ошалело.
– Ага, значит, все правильно. Итак, берешь сковородку в правую руку. Подходишь к Ольшанскому с тыла. Размахиваешься. И даешь ему по правой стороне черепушки. Приводишь в сознание. Задаешь ряд контрольных вопросов, убеждаешься, что мозги встали на место. Если не встали – повторяешь ту же процедуру, только с левой стороной его дурной башки. Терапию проводить до тех пор, пока дурь вся не вытряхнется.
Говорит и сама уже смеется. И я почему-то смеюсь. Хотя почему “почему-то”? Смешно же…
– Не уверена, что поможет, – покачиваю головой, отсмеявшись, – в конце концов, это его чувство…
– Да какое чувство, не смеши, – Вика встряхивает головой, – никто не проникается смертельной любовью вот так скоро.
– Ну, я же прониклась… – возражаю с легким недовольством, – почти сразу им увлеклась.
– Увлеклась, – Вика повторяет это слово с красноречивым выделением, – и потом вы с ним дружили сколько?
– Три года.
– А я с ним только месяц и встречалась. Из которых он недели три болтался по командировкам и больничным, то туда, то сюда. Всех свиданий было – три обеда и одни выходные в Артемисе. Так вот его оттуда в первый же день уве