Да твою ж мать!
24. Ник
Я не тороплю, потому что во многом — догадываюсь, что именно я услышу. И…
— А с какого это, собственно говоря, лешего? — звучит резкий и вполне ожидаемый ответ.
— Энджи…
— Вы мне кто, Николай Андреевич? — она перебивает меня, позволяя себе откровенное раздражение в голосе. — Может быть, вы мне муж? Жених? Любовник? Нет. Вы — мой начальник. Отношения у нас сугубо деловые. С чего бы это мне настолько пускать вас в свою личную жизнь?
Строго говоря — она права. Оговоренные условия нашей совместной работы не предполагают подобного сближения.
Господи, как же бесит этот разговор. Бесит требуемой для него прямотой, которую просто невозможно ничем смягчить. Вот только если я хочу получить свои ответы — нужно стоять на своем до конца.
— У меня есть некие сомнения, Энджи, — медленно проговариваю, — я хочу разрешить их максимально быстрым и доступным методом.
— В чем у вас вдруг возникли сомнения? — кислотный тон Эндж может растворять серебряные ложки, — и на каком, собственно, основании?
На основании моего воспаленного идиотизма.
— Ты можешь просто показать мне документы, без объяснений. Я думаю, в противном случае, этот разговор примет неприятный оборот, а допускать его мне бы не хотелось.
В первую очередь и потому, что настроение Анжелы сейчас меня очень заботит. А я и так его сегодня подпортил. Потом еще и её потеря…
Откровенность сейчас все точно испортит, хотя казалось бы, куда уж хуже.
Снова молчаливая пауза. Ох, какие длинные посылы Эндж сейчас заворачивает мысленно…
— Иными словами, вы сомневаетесь во мне, Николай Андреевич, — тон моей собеседницы становится холоднее, — уточните же, в чем именно, а то я что-то не догоняю!
Интересно, она и вправду не понимает? Или так убедительно прикидывается?
Моя паранойя нашептывает мне, что куда вероятнее второй вариант, что-то ей подозрительно, но… На то она и паранойя, чтобы подозревать все и вся.
Что ж, ладно. Хуже уже не будет.
— Меня просто тревожит один вопрос, Энджи, — я проговариваю медленно, тщательно подбирая каждое слово для этого предложения, — если бы твой ребенок был… Нашим с тобой. Сказала бы ты об этом мне? После всего произошедшего за эти недели?
Я слышу глубокий выдох с той стороны трубки. Либо я довел Энджи до бешенства, либо… Либо кто-то пытается собраться с мыслями и пытается задурить мне голову…
— Давайте я опять перефразирую, Николай Андреевич, — сладко и зло тянет Анжела, понижая тон, — если бы вдруг нечаянно обнаружилось, что у нашей с вами ночи, которую вы лично назвали ошибкой и попросили вообще никому о ней не распространяться, вдруг обнаружились последствия, сказала бы я о них вам, после вашей убедительной просьбы не нарушать границ вашей личной жизни и никакими средствами не мешать развитию отношений с вашей девушкой, пригрозив мне в ответ проблемами на рабочем месте, куда я только-только устроилась из-за моих, известных вам, проблем? Так?
Ты могла просто садануть мне по затылку бейсбольной битой. Эффект был бы даже менее щадящим.
Столько ошибок — и с ней одной. Будто бы с любым человеком в мире я могу вести себя корректно и правильно, а Энджи огребает за них за всех.
— То есть ты не сказала? — произношу, пытаясь выровнять дыхание. — Итвой ребенок…
— Нет, — резко перебивает меня девушка, — этот ребенок — только мой. И его отец — безымянный донор, имени которого я просила мне в договоре не указывать.
— И ты можешь показать мне этот договор, Эндж?
— Я могу, — почему-то в её тоне мне мерещится злорадство, — при одном условии, Николай Андреевич.
— При каком?
— Как только договор из моей клиники ляжет в ваши руки, вы не будете называть меня иначе чем Анжела или Анжела Леонидовна.
— Эндж…
Эта просьба походит на удар поддых. Для меня это было последним «сувениром» на память о трехлетней дружбе. Дань светлой памяти, и я не хотел бы так просто от неё отказываться…
— Я не желаю, чтобы ты меня так называл, так яснее? — она переходит на сердитое шипение. — Смею напомнить, это ты перестал со мной общаться. Ты ведешь себя неуместно. Раз за разом. Хорошо, я позволю тебе увидеть мои бумаги, хотя они тебя вообще никаким боком не касаются. Но и ты должен исполнить мою просьбу. Иначе, катись-ка ты, Ольшанский…
— Хорошо, — устало соглашаюсь я, задевая взглядом предмет, с сегодняшнего дня поселившийся в спальне моей квартиры, — хорошо, я согласен выполнить это условие. Только после того, как увижу твои бумаги.
— Что ж, увидимся завтра, когда я их тебе занесу, — рявкает Эндж и швыряет трубку.
Я же выдыхаю скопившееся внутри напряжение, подхожу ближе к прикроватной тумбочке, беру в руки стоящую там рамку для фото. Подарок Юлы — обрезанный и аккуратно вставленный в рамку её первый снимок УЗИ, на котором не очень, но все-таки видны контуры нашего с ней будущего ребенка.
Юла не смогла приехать ко мне сегодня, зато еще на работе презентовала это — смогла упросить своего врача сделать распечатку с УЗИ, сделанного несколько недель назад и сохраненного в памяти аппарата. В прошлый раз у Юлы просто вылетело это из головы. Я некоторое время ворчал по этому поводу, тогда, а сейчас — вместо вполне закономерной радости и отцовской гордости ужасно хочу постучаться лбом. Не об стекло рамки, хотя бы об стену, чтобы прочувствовать её посильнее.
Я не должен лезть к Эндж. После всего что я себе позволил в её адрес — самое лучшее, что я могу, просто оставить её в покое.
Еще бы это было так просто сделать!
25. Энджи
— Можно? — давненько я не испытывала такого суеверного трепета перед тем, как войти в кабинет ко врачу. Но сейчас как-то само собой получается. Будто от этого визита зависит вся моя жизнь.
Ну, спокойствие, на самом деле точно зависит.
Денис Алексеевич, набрасывающий халат на плечи — его рабочий день только-только начался — оборачивается к двери, и его брови удивленно взлетают на лоб.
— Госпожа Морозова? Что-то случилось? По графику вы должны были явиться в следующий вторник…
— Да, случилось, — я пытаюсь заставить себя не нервничать, а врач напрягается еще сильнее.
Шагает ко мне, прихватывает за локоть, втаскивает в кабинет, кивает на кушетку.
— Ну и что у нас? Боли? Головокружения? Кровотечение? Насколько обильное?
— Нет, нет, вы неправильно меня поняли, — я понимаю, что он списал мое «случилось» на состояние по беременности, и спешно исправляю этот промах, — мое состояние в норме. Я просто… Снимок вчера потеряла по дороге на работу. Извините.
— Ну, у нас тут все-таки не архив, необязательно предъявлять все справки на входе, — Денис Алексеевич чуть закатывает глаза — его явно попускает от случившегося волнения, — я вас в угол не поставлю, госпожа Морозова. Не пугайте так меня больше.
— Я постараюсь, — выдыхаю чуть придушенно, — Денис Алексеевич, а можно мне… Снимок еще раз распечатать? Я такая растеряша, я знаю… Просто… Я столько времени пыталась… И сейчас…
— Ну-ну, мамочка, — врач смотрит на меня, уже всхлипывающую и хватающую ртом воздух, с укоризной, — отставить потоп, вам нельзя так нервничать. Сейчас мы вам все распечатаем.
Господи, эти слова…
Я даже не знаю, как поверить своему счастью. Еще какое-то количество слез из меня все-таки вытекает, пока мой врач подходит к компьютеру, подключенному к аппарату УЗИ, и щелкает там, разыскивая нужный файл.
Господи, эти гормоны…
Я и так-то нервная фея, во всем, что касается темы беременности, а в сочетании с гормональной перестройкой — вообще рыдаю по любому поводу. Вчера, случайно, реально случайно, наткнулась на союзмультфильмовский мультфильм про мамонтенка. Я и раньше находила его ужасно грустным, но вчера рыдала навзрыд… Тетя даже решила, что у меня нервный срыв, предлагала даже вызвать скорую, на всякий.
Черт.
О чем-то ведь она собиралась со мной поговорить. До звонка Ника — припоминаю такой момент. После я вернулась на кухню с гудящей головой и спустя пять минут невнятного диалога, ушла к себе — готовить документы, репетировать независимую физиономию, с которой я швырну их Ольшанскому в… на стол, и…. рыдать на мультики.
— Я думала, придется переделывать процедуру, — неловко замечаю я, скрадывая немую паузу и переплетая пальцы на коленях.
— Записи хранятся в истории до момента ваших родов, — серьезно откликается врач, — мы отслеживаем динамику развития плода относительно каждой диагностики. Нам повезло, в прошлом году мы получили деньги на обновление технического фонда, можем себе это позволить. Два года назад — никаких снимков мы нашим пациенткам не печатали. Просто краски в картриджах вечно не было.
— Я везучая, значит, — улыбаюсь я, больше для самой себя — настроение надо поднимать все-таки.
— Еще какая, — Денис Алексеевич разворачивается ко мне, протягивая распечатку, и на какой-то момент задерживает свои пальцы на листе бумаги, когда к нему прикасаюсь я.
— Вам очень идет улыбка, Анжела, — неожиданно замечает он, — улыбайтесь почаще. И малышу полезно, и миру вокруг вас.
Это оказывается настолько неожиданно, что я еще пару минут смотрю в серые глаза Дениса Алексеевича, и только когда телефон в кармане звонком будильника напоминает мне, что я могу опоздать на нужный автобус, вскакиваю с кушетки.
— Спасибо вам большое, — благодарю от души и шагаю к двери.
— Увидимся во вторник, Анжела, — голос Дениса Алексеевича догоняет меня, прежде чем я успеваю закрыть.
Почему-то он мне кажется чуть теплее, чем обычно… Хотя… Нет, наверное, это мне кажется.
Заветный снимочек приятно греет пальцы. Не думала, что получится, все— таки государственная поликлиника…
Ну ничего, этот экземпляр я запихну в застегивающийся карман, не выходя из здания. И пусть он будет моим талисманом в грядущей встрече с Ольшанским.
Интересно, что сбрендило Нику, что он решил убедиться в том, что авторство моего ребенка принадлежит безымянному донору из генетического фонда? Что не так в его идеальной сказке?