Перейдя на разговорный язык, старый шейх заявил:
– Во время нашей войны, если помните, в бой не шли только те, у кого было меньше трех патронов. А откуда брались патроны и все наше оружие? Мы добывали его в бою. Отрезанные от всего мира, в одиночку, без гроша в кармане, мы сражались двадцать лет. Теперь мы можем получить помощь Англии, одной из богатейших стран мира, не три патрона на человека, а, может быть, сто. Можем ли мы сидеть и ждать, пока наши английские друзья из-за моря выгонят врага с нашей земли? Майор спросил, чем он может нам помочь. Нам нужны патроны и оружие и больше ничего.
Такую речь произнес Абдул Кадир ибн Бридан. Призыв к оружию подхватили другие ораторы. Их выступления встречались несущимся по рядам одобрительным рокотом. Время шло. Я все сильнее нервничал, и, когда в последнем ряду поднялся погонщик верблюдов, парень лет семнадцати, запинаясь, начал яростную речь, я спросил Абдул Кадира:
– Не тратим ли мы время впустую?
– Пусть он выскажется, – ответил старик. – Он свободный человек и имеет на это право. Он слишком молод, а потому порет горячку. Но он научится. – Старик торжественно кивнул, и юноша завершил свою дебютную речь, косноязычно поддержав общее мнение.
Вскоре после полудня неожиданно поднялся Али ибн Хамид и высказал другую точку зрения:
– Дурса, наши братья дурса, бьются с итальянцами прямо сейчас!
Дурса, воинственное племя сенусси, обитало на узкой полосе земли между северной дорогой и берегом моря от Аполлонии до Тольметы. С плодородных высокогорий их вытеснили итальянские поселенцы, но крутые лесистые ущелья, спускавшиеся с километровой высоты к узкому побережью, они сумели удержать. Оттуда, из своих укреплений и укрытий, они недавно напали на крупную итальянскую колонию Маддалену. Набег людей, доведенных голодом до отчаяния, хитрый Али ибн Хамид выдал за полноценную военную кампанию.
– На дурса, – продолжал он, – давят. Их бомбят самолеты, итальянцы собираются бросить против них альпини. Мы должны помочь дурса. Они нуждаются в оружии больше, чем мы, они первые воззвали о помощи. Братья, мы должны попросить майора доставить оружие и боеприпасы и передать их дурса. Я говорю: забудьте о своей нужде, давайте поможем дурса, пока их не уничтожили.
Изворотливый лис знал, что делал. Тут же зазвучали речи, как необходимо немедленно поддержать дурса, и опасность преждевременного восстания обейдат как будто миновала. Меня это вполне устроило. В своей финальной речи я пообещал в следующий приезд в Джебель доставить винтовки и патроны для дурса. А потом, сказал я, мы создадим оружейные склады для обейдат, без спешки и по мере необходимости. Что касается иных вопросов материального снабжения, то я предложил обсудить их завтра, и мы прервались на трапезу.
Однако один вопрос требовал безотлагательных действий. Пока выносили блюда, я переговорил с глазу на глаз с Али ибн Хамидом, чтобы он немедленно отправил гонцов к четырем важнейшим шейхам дурса и попросил их встретиться со мной в Сиди-Ахмет-ибн-Рвейк.
Обед прошел прекрасно, все были довольны результатами дня. Абдул Кадир и Али ибн Хамид, непримиримые соперники, оба считали, что обставили друг друга, племя достигло единения, каждый мечтал о грядущих свершениях, и все знали, что уж с итальянцами мы точно справимся.
После «умиротворения» 1929 года, когда генерал Грациани уничтожил половину арабского населения Киренаики, итальянцы старались проводить более гуманную политику. Абдул Кадир был возведен в рыцарское достоинство, стал кавалером какого-то там ордена и получил большую звезду в бриллиантах на широкой голубой ленте. Как он нам рассказал, в начале войны его вызвал к себе военный губернатор генерал Пьятти и предупредил, что если арабы не перестанут помогать беглым британским военнопленным, то орден у него заберут. Абдул Кадир снял звезду и ленту, убрал в их карман и спросил:
– Я больше не рыцарь?
– Разумеется, нет, – ответил разъяренный Пьятти.
– Но я же все еще Абдул Кадир ибн Бридан, правда?
Рассказав эту историю, старик, довольный собой, разразился смехом и показал мне звезду, приговаривая:
– Я же все еще Абдул Кадир ибн Бридан?
Потом он позвал Али ибн Аса, чтобы тот прочел нам свои стихи о Грациани. Это была баллада из множества строф, на каждую – общая рифма. Поэт читал медленно, четко и выразительно, делал сильные смысловые ударения. Последнюю строчку или две каждой строфы Абдул Кадир и остальные подхватывали хором. Баллада рассказывала о жестокостях Грациани (захватив в плен мятежных шейхов, он сбрасывал их с самолетов на их собственные шатры), о массовой депортации арабов Джебеля с семьями и скотом в Мерса-Брегу, о его коварстве и злобе. Затем в патетическом тоне говорилось, что англичане неизбежно нанесут ему сокрушительное поражение, а заканчивалась она непристойным вымышленным диалогом Грациани и Муссолини.
Еще несколько поэтов выступили со своими произведениями на тему истории племени. Некоторые стихи затрагивали времена до пришествия итальянцев и посвящались межплеменной борьбе и жестокому разгрому барази под Ламлудой. Но все же большинство сочинений касались борьбы против Италии, которая шла на протяжении жизни уже двух поколений этого народа.
Шейх Али ибн Ас, седой одноглазый вояка и прославленный поэт, тем временем ушел в себя. В свете костра он что-то бормотал и рукой отсчитывал ритм. Когда он начал декламировать, все замерли в восхищении. Он вещал о событиях самых последних дней: о стремительных гонцах, несущихся к отдаленным пастбищам, о конных путниках, день и ночь ехавших к вади Ксур, об английском майоре и его нездешнем выговоре, о речах великих шейхов, о заикающемся погонщике, о празднике и пире и о чтении стихов. Все громко расхохотались над эпизодом, в котором глупый и надменный Пьятти пишет Муссолини, что в Джебеле все спокойно. В финале поэт с пророческим пафосом описал окончательный разгром и бегство врага, триумф английской армии, эмира сейида Идриса, арабов в целом и обейдат в частности.
Один за другим мои гости засыпали. Шейх Абдул Кадир ибн Бридан с головой укутался в черный джерд и улегся у костра. Али ибн Хамид удалился в пещеру, а я в мерцающем свете гаснущих углей забрался на свою верхотуру.
Следующим утром мы собрались, чтобы обсудить практические вопросы. Я знал, чего от меня ждут, и пообещал помимо оружия и боеприпасов привезти чай, сахар, муку и ткани – сколько смогут вместить наши грузовики. Затем я переговорил с каждым шейхом в отдельности, уточнив, что хотел бы получить именно он.
В полдень пришло время вновь обратиться ко всему собранию. Я заявил, что наше правительство торжественно берет на себя обязательство после победоносного окончания войны гарантировать, что их земля никогда не окажется под итальянским владычеством. Это заявление все встретили с восторгом. Еще одно требование обейдат заключалось в том, чтобы сицилийцы (итальянские колонисты) не имели права вернуться на свои фермы после войны. Мне не хотелось поднимать этот вопрос, и я попытался обсудить его с Абдул Кадиром ибн Бриданом, но он уперся и обещал сам выступить на эту тему, если ее не затрону я. Тогда я сказал:
– Что касается сицилийцев. Как только наша армия займет Джебель-Ахдар, те из них, кто не эвакуируется с итальянской армией, будут депортированы в Триполи. Наше правительство заберет их фермы и использует эти земли в общих интересах.
Мои заверения, что ненавистные сицилийцы исчезнут, удовлетворили аудиторию. Конечно, они бы хотели заполучить пахотные земли под пастбища для своего скота, но не стали на этом настаивать.
Я поблагодарил всех, пожелал удачи и напоследок посулил великие свершения.
Абдул Кадир передал мне два письменных обращения: одно для британского командования, другое для сейида Идриса. Мы битый час потратили на обсуждение формулировок, и в итоге шейх Абдул Джалиль записал финальную версию на листочках, вырванных из моего блокнота.
Загадочный и поджарый Али ибн Хамид уезжал в спешке, опасаясь, не заподозрят ли чего итальянцы в связи с его долгим отсутствием. Абдул Кадир же беззаботно возвращался к своим южным пастбищам.
Я направился к Ар-Ртайму с Саадом Али и Метваллой. Нам пришлось серьезно потратиться на угощение, из-за чего наши запасы совсем истощились, а сигарет не осталось вообще. Соответственно, Саад Али пребывал в скверном расположении духа. Он стал настолько раздражительным, что мы даже перестали подтрунивать над ним и он ехал в мрачном молчании. Ближе к вечеру мы остановились, чтобы напоить лошадей, несмотря на его хамские протесты, вызванные желанием поскорее добраться до нашего схрона и разжиться куревом. Саад Али настолько обезумел, что, когда мы собрались ехать дальше, он подошел к своей лошади с правой стороны и, запрыгнув в седло, оказался лицом к хвосту. Мы расхохотались, он сердито посмотрел на нас, еле сдерживая гнев, и только потом, осознав свое положение, присоединился к нашему веселью.
Разговаривая с шейхами дурса, когда они прибыли в назначенный день, я придерживался жесткой позиции. Я разъяснил им, что их действия неуместны, плохо подготовлены и могут привести только к неприятностям. И в будущем не следует ничего предпринимать без моих указаний. Бедняги были в плачевном состоянии: времена и так тяжелые, а тут еще пришлось пробираться на встречу со мной через населенную итальянцами территорию, так что они выглядели как дети, которые, отбившись от рук, попали в переделку и теперь радовались возможности вернуться под уютный родительский кров. Я пообещал им всю возможную помощь в плане оружия, но предупредил, что потребуется время, и посоветовал немедленно бросить любые вылазки, засесть в горах подальше от итальянских постов и гарнизонов и начать переговоры с врагом. Я заверил шейхов, что у них есть все основания рассчитывать на хорошие условия. Не без оснований я полагал, что итальянцы боятся немцев и захотят им продемонстрировать, что уж своих-то арабов могут контролировать. Всех соплеменников, выдачи которых итальянцы могли потребовать, я велел отправлять к Абьяру ибн Сфайе на юге территории обейдат: оттуда по согласованию патруль LRDG переправит их в Египет. С обейдат я тоже договорился об убежище для дурса. Я с радостью отпустил успокоившихся шейхов назад, а сам поехал к Ар-Ртайму, лагерю Метваллы, в мою временную штаб-квартиру.