– Ты сможешь проводить меня до склада?
– Мы можем пролезть внутрь, под проволокой. Это несложно.
– Даже в моей форме?
– Даже в форме.
Мухаммед аль-Обейди нравился мне все больше. Он говорил четко и по делу. Я был уверен, что он не преувеличивает. Если там действительно находится больше тысячи двухсотлитровых бочек горючего и я сумею их взорвать в нужный момент, очевидно, у нас получится обеспечить врагу немного «паники и уныния».
Я сообщил Чепмэну, что следующим же утром отправлюсь в Аль-Куббу с Шевалье и одним из моих арабов, а также попросил его собрать и держать в состоянии готовности группу подрывников из трех арабов под командованием Шортена. Тот пока находился на складе в вади Герна, но должен был вернуться через два дня.
Этой же ночью я получил радиограмму. Она гласила: «СЕЙТЕ ПАНИКУ И УНЫНИЕ». Время пришло. Наверное, 8-я армия готовит наступление, подумал я. По-моему, это было 18 мая 1942 года. А 19‐го к вечеру мы с Шевалье, Мухаммедом аль-Обейди и одним из моих арабов покинули Ар-Ртайм. Мы рассчитывали пересечь Мартубский обход в два часа ночи и достичь Сиди-ибн-Хальфайи до рассвета. Когда мы прибыли туда, Мухаммед аль-Обейди подвел нас к огромной пересохшей цистерне, вытесанной древними римлянами прямо на горном уступе. Лошадей мы отправили пастись, а сами устроились выпить чаю и отдохнуть в этой «трехкомнатной» цистерне, которая на ближайшую неделю станет нам домом.
На рассвете я осторожно подобрался к западному краю нашего уступа. В нескольких метрах от входа в нашу цистерну скала отвесно обрывалась почти на сто метров вниз, к вади. Слева почти в километре от меня на противоположном берегу виднелся итальянский склад боеприпасов, где загружались грузовики, а еще левее – участок Мартубского обхода, на котором уже поднимали пыль ежедневные автоколонны. Справа открывалась широкая панорама, а на горизонте в десяти километрах отсюда среди холмов за Аль-Куббой высился претенциозный монумент, установленный итальянцами. В течение дня мы с Шевалье сменялись: один спал, а другой в бинокль наблюдал за складом боеприпасов.
Он показался мне неплохой альтернативой на случай, если с топливным хранилищем у Аль-Куббы что-то не сложится, и я попросил Шевалье провести разведку, подобравшись поближе под покровом ночи вместе с нашим ливийским солдатом. Сам я с Мухаммедом аль-Обейди собирался отправиться к Аль-Куббе.
Мы выехали сразу после заката – и, как оказалось, поторопились. Нас очень раздражал повсеместный собачий лай, а те арабские шатры, где еще не улеглись, приходилось обходить стороной. Не стоило попадаться кому-либо на глаза так близко к важному объекту противника. Однако остаться незамеченными не удалось, поэтому, когда прямо на нас выехал всадник, нашим единственным выходом было остановиться и поприветствовать его, поскольку любая другая реакция вызвала бы подозрение. Мухаммед аль-Обейди, изменив своей привычной молчаливости, завязал беседу с этим арабом, возвращавшимся из Аль-Куббы к своему шатру. Я же, пробормотав что-то невнятное, предпочел скрыться в темноте. До меня донеслось, как Мухаммед аль-Обейди объяснял мое неприветливое поведение тем, что я, богатый купец из оазиса Джалу, направляюсь в Дерну, а сейчас голоден и сердит из-за того, что он, мой проводник Мухаммед, оплошал и сбился с пути. Я сомневался, что в такое кто-то поверит, но всадник внимательно все выслушал и искренне посочувствовал незадачливому проводнику. Он пригласил нас обоих в свой шатер, обещая сытный ужин, но мой спутник сумел вежливо отвергнуть предложение и с мрачной ухмылкой вернулся ко мне. Важно понимать, что в этом приключении вовсе не я, а именно Мухаммед аль-Обейди рисковал жизнью. Мне в худшем случае грозил почетный плен, а мой друг имел все шансы оказаться подвешенным за челюсть на железном крюке. Именно таким гуманным способом итальянцы расправлялись с непокорными арабами.
Чуть позже мы спешились у шатра брата Мухаммеда аль-Обейди и, оставив там лошадей, через десять минут добрались до склада.
Окруженный примитивным забором из трех витков колючей проволоки, он занимал около четырех гектаров земли, поросшей высоким сухим чертополохом с редкими вкраплениями деревьев. Бочки с топливом беспорядочно распределялись партиями по двадцать пять – тридцать штук, но даже в безлунную ночь разглядеть их не составляло труда. Два часа я ходил возле забора, производя подсчеты и запоминая ориентиры. Всего у меня получилось девяносто шесть партий в среднем по двадцать семь бочек в каждой, то есть порядка четырехсот тонн топлива. Результат приятно удивил. Я задумался, нет ли в расчетах ошибки. Кроме пары исключений все бочки, которые я попытался поднять, были полными. С помощью прихваченного с собой инструмента я выкрутил несколько пробок и убедился, что в них находится топливо. Мухаммед аль-Обейди сослужил мне добрую службу.
С одной стороны к складу вел проселок, который через пятьсот метров сливался с основной дорогой. Перелезая обратно через проволоку, я заметил отблески огней Аль-Куббы, но сам городок скрывался за небольшим холмом.
Еще до рассвета мы вернулись в цистерну у Сиди-ибн-Хальфайи. Шевалье и его ливиец уже ждали нас там. В темноте они не нашли склад боеприпасов и вернулись ни с чем. Я очень разозлился, поскольку перед ними стояла очень простая задача – пройти меньше километра. Шевалье винить не следовало, так как он не имел нужного опыта, но вот у ливийца, как мне казалось, никаких затруднений не должно было возникнуть. За день он вполне мог наметить маршрут – с вершины нашей скалы просматривался каждый шаг. Я ничего не сказал, но про себя отметил глупость и малодушие этого солдата, чтобы никогда больше не привлекать его к работе такого рода. Однако, в сущности, провал в этом вопросе ничего не значил: теперь меня гораздо сильнее увлекла перспектива устроить диверсию на топливном складе под Аль-Куббой.
Я отправил Чепмэну записку с просьбой послать ко мне подрывников, взрывчатку и необходимые принадлежности. Также я описал ему размеры и устройство склада, а еще набросал предположительную схему установки зарядов. Никаких проблем с доставкой материалов не намечалось, в этих вопросах мы прекрасно понимали друг друга.
Дождавшись темноты, я отправил ливийца с письмом. Напоследок я сказал ему, что, хотя он и не нашел оружейный склад в километре отсюда, мне доподлинно известно, что проехать в темноте двадцать пять километров и добраться до Ар-Ртайма он в состоянии. Если он благополучно доберется туда до рассвета, вручит депешу и приведет обратно людей, которых Чепмэн поручит его заботам, его прошлое фиаско будет навсегда забыто. Он понял намек, кивнул (как мне показалось, с облегчением) и отправился в путь. Оставалось надеяться, что для столь ненадежного инструмента я нашел наилучшее применение.
С этого момента и до прибытия команды подрывников передо мной больше не стояло никаких задач, поэтому я погрузился в сладостное безделье. Я спал по шестнадцать часов в день, ел, а остальное время лежал на солнце и наблюдал за парящими в небе ястребами. Шевалье нервничал, скучал и хотел развлечься игрой в крестики-нолики. Чувствовалось, что он переживает из-за своего чересчур богатого воображения. Мне бы следовало его успокоить и отвлечь от предстоящего мероприятия, но было слишком лень. Я временно покинул мир войны и возвращаться в него пока не собирался. Если я тогда подвел Шевалье, надеюсь, он меня уже простил.
Но на второй день ожидания мне пришлось вернуться к нашим планам из-за Мухаммеда аль-Обейди. Он подошел ко мне, когда я лежал на скале, и попросил слова.
– Когда ты сказал показать, где горючее, – сказал он, – я думал, что ты, убедившись, что это хорошая цель, по радио вызовешь свои самолеты, они прилетят и разбомбят склад. Теперь я понимаю, что так не будет. Ты увидел склад, отправил этого простофилю к своему другу, высокому майору, а сам все еще ждешь здесь. Думаю, ты хочешь взорвать склад сам и ждешь своих людей, которые тебе помогут. Скажу тебе честно, майор, мне это не нравится. Потому что, если ты это сделаешь, итальянцы обвинят в поджоге топлива арабов и устроят расправу. Вокруг Аль-Куббы стоят шатры моей семьи и моих друзей. Они все пострадают: одних повесят, других увезут, а у остальных заберут скот и они будут умирать с голоду. Это мой народ, майор, и мне не нравится то, что ты задумал.
Он говорил как обычно, неторопливо, делая паузы и будто бы прислушиваясь к собственному внутреннему голосу. Я прекрасно понимал, что мой план полностью зависит от него. Если он решил меня предать, а я не сумею переубедить его, то придется его убить. В цистерне у меня был пистолет. Но этот человек мне нравился. Решение предстояло принять за минуты.
– Почему ты не доверяешь мне, майор? – продолжил Мухаммед. – Почему не хочешь открыться мне? Разъясни свой план. Ты командир, ты знаешь лучше. Если твои самолеты не могут прилететь, у тебя есть ответ почему и ты знаешь, что надлежит сделать. Идет война, не время думать о семьях. Если ты знаешь, что топливо надо сжечь, и уверен, что это можно сделать, только если прийти на склад и взорвать его, значит, так тому и быть. Мне не нравится это, но я солдат, майор. Если надо, значит, надо. Ты должен раскрыть мне свой план. Я могу помочь.
Он ждал. Решение нужно было принять незамедлительно: говорить ему или нет – третьего не дано. Я верил в его искренность. Если бы он оказался предателем, это значило бы, что я не разбираюсь в людях, не подхожу на роль командира, не способен выполнять задачи, которые сам себе поставил, а соответственно, так или иначе обречен на провал. Пройти испытание предстояло мне, а не ему. Я собрался с духом и все рассказал.
– Когда прибудут твои люди? – спросил он.
– Завтра или послезавтра поздно ночью.
– Верхом?
– Да.
– Сколько всего вас будет?
– Одиннадцать.
– Сколько человек пойдет на дело?
– Девять.
– После того как вы проникнете на склад и установите свои штуки, сколько времени пройдет до того, как начнется пожар?