Я посмеивался над анекдотичным рассказом Кроучера о недавних событиях в Каире, пока он не сообщил, что у него на руках приказ эвакуировать весь отряд, включая меня, в этот самый Каир, в самый центр отвратительного безобразия. Тут меня охватила паника. Я не боялся столкнуться с превосходящими силами противника и привык спокойно относиться к военным неудачам, но меня беспокоила перспектива воевать с собственным генеральным штабом в качестве безработного офицера среди обезумевшей толпы в глубоком тылу. Участвовать в подобном непотребстве я не хотел, предпочитая остаться в пустыне и делать что-то полезное в тылу врага, пусть даже с риском застрять в Киренаике до конца войны, если для 8-й армии все сложится печально, а противник завладеет Египтом. Я настолько ненавижу панику и массовую истерию, что перспектива на долгие годы стать изгнанником на вражеской территории прельщала меня куда больше, нежели участие в бардаке, который так красочно описал Дик Кроучер. Тогда меня не страшила даже вероятность попасть в плен, поскольку я был уверен, что, сумею сбежать, если меня вдруг схватят. Позднее я утратил былую самоуверенность и начал бояться перспективы провести годы за решеткой, поскольку из всех тягот войны к этой я был подготовлен хуже всего.
Так или иначе, я нашел многочисленные доводы в пользу решения не ехать в Каир: не хотелось бросать наших арабских друзей, я все еще мог собирать полезную для 8-й армии информацию, а мой план по организации побегов военнопленных постепенно обретал форму. Однако мой истинный мотив, конечно, заключался в том, что за линией фронта я был свободен и сам собой распоряжался.
Чепмэн тоже хотел остаться, хоть я и не знал почему, – он просто сказал, что идея уходить в Каир ему не нравится. При этом он очень переживал за свою семью, находившуюся в городе, так что его решение требовало изрядного мужества. Хотя мы месяцами жили бок о бок и занимались одним общим делом, каждый из нас тщательно оберегал свой внутренний мир: откровенный разговор смутил бы нас обоих. Чепмэн поинтересовался у наших радистов, готовы ли они тоже остаться, и те с готовностью согласились, особо не задумываясь. Другого от них я и не ждал – мне приходилось тратить всю свою хитрость на обработку арабов, так что готовность наших британских солдат работать я воспринимал как должное. Когда у меня возникали с ними проблемы, что случалось очень редко, я впадал в ступор и поручал во всем разобраться Чепмэну. Он управлялся с ними с большим мастерством, а мне еще только предстояло научиться командовать британскими солдатами.
По рации я сообщил в штаб LRDG о своем плане по освобождению военнопленных и попросил прислать патруль через месяц, чтобы забрать тех, кого нам удастся вытащить из лагеря. На следующий день пришел ответ. Мое предложение одобрили, но с уточнением: в текущей непредсказуемой ситуации никто не может гарантировать, что через месяц в Джебеле в принципе вообще будут работать какие-то патрули. Я поблагодарил их и заверил, что иду на риск осознанно.
Глава VIIIВдали от суеты Каира
Дик Кроучер уехал вскоре после полудня, забрав с собой Шевалье и Грангийо, спасенных пленных, Саада Али Рахуму, солдат-ливийцев (за исключением двоих) и арабских беженцев, всего около тридцати человек. Напоследок, неожиданно поддавшись чувствам, он сказал: «Прощайте, Попски. Больше мы никогда не увидимся». Нас осталось шестеро: Чепмэн, я, двое радистов и двое ливийских солдат. Припасов у нас было на месяц. По всему песчаному дну вади, особенно там, где сухие кусты смяли колеса, колеей тянулись следы, явно от грузовых шин, – их требовалось стереть. В итоге эту задачу мы решили, прогнав вверх и вниз по вади отару овец и коз. К закату их копыта перемесили песок настолько, что ничего не напоминало о приезжавших сюда машинах. На всякий случай мы спрятали под скалой кое-что из оставшегося у нас оружия и в темноте вернулись к нашему лагерю в вади Саратель.
Мы с Чепмэном разделили работу следующим образом: я займусь освобождением пленных, а он – организацией убежищ на случай, если немцы оккупируют Египет и LRDG не сможет добраться до нас в конце августа. Мы полагали, что сумеем долго скрываться в лесистых скалах и утесах северного берега, где горное плато обрывается к морю с высоты девятисот метров, – главное, чтобы местные арабы снабжали нас едой. Там жили дурса, то самое племя, которое я обругал за их бессмысленное восстание. Соответственно, уже следующей ночью Чепмэн отправился в «Дурсаленд» с ливийцем, который хорошо знал те места. Оба они уехали верхом на верблюдах. Им предстояло проехать туда и обратно двести сорок километров.
Я с радистами и еще одним ливийцем остался в вади Саратель, ожидая, пока мои лазутчики вернутся из различных мест по всему побережью, где, как я предполагал, могли размещаться лагеря для пленных. До их прибытия мне было нечего делать, и на несколько дней вся моя физическая активность свелась к тому, что я перетаскивал свой коврик по кругу с востока на запад вслед за тенью дерева. С собой у меня завалялась только одна книга, «Кентерберийские рассказы», которую я неоднократно перечитывал, но в этом не было большой беды. Сначала я как будто пробежал через нее, а теперь с каждым прочтением открывал для себя что-то еще, так что книга постоянно оставалась новой.
До меня дошли слухи, что в Аль-Куббу лично прибыл Муссолини. Я не поверил. Затем человек, которому я полностью доверял, подтвердил, что несколько раз встречал его на рынке в Аль-Куббе, переодетым в сержанта. Он видел Муссолини до войны на публичных мероприятиях и клялся, что узнал его. История мне показалась настолько невероятной, что я решил ничего не предпринимать, пока не получу подтверждение. Я даже не включил этот слух в мой ежедневный отчет для армии, поскольку не хотел понижать собственные стандарты точности, да и просто не заинтересовался им. Без транспорта о похищении жирного пустозвона не приходилось и думать, а на покушение я был принципиально не готов. Наконец пришло подтверждение его присутствия в Киренаике, и, поскольку этот факт мог иметь некоторое политическое значение, я проинформировал 8-ю армию.
Позже я узнал, что в районе Дерны немцы организовали два крупных пересыльных лагеря для захваченных под Тобруком пленных. Там их держали по нескольку дней перед отправкой дальше в Бенгази. Это был мой шанс: если каждую неделю прибывает и убывает порядка тысячи человек, точный учет обеспечить невозможно, да и вряд ли режим охраны будет слишком строгим. Скорее всего, из этих лагерей не так уж сложно бежать, а потом скрыться до поднятия тревоги. Я немедленно приступил к воплощению своего плана, намереваясь осмотреть лагеря и организовать побег.
Поскольку я недостаточно знал окрестности Дерны, чтобы перемещаться по ночам в одиночку, сначала я поехал к шатру шейха Мухтара в пятнадцати километрах вверх по вади Саратель и попросил его найти мне проводника – хабира. Он пообещал сделать все возможное. Как только я вернулся к своему дереву, ко мне на очень рослом верблюде подъехал дряхлый араб.
– Меня зовут Омар ибн Касим, – сказал он, – мы вместе поедем в Дерну повидать Али аль-Барази. Тебе есть на чем ехать или возьмешь моего верблюда?
– У меня есть кобыла, – ответил я.
– Тогда едем.
Я сложил свой джерд, повесил ранец, приказал помощнику-ливийцу седлать Птичку и сказал, что уезжаю в Дерну на неделю, оставляя на его попечение радистов. Затем мы с Омаром отправились в путь.
Пока мы выбирались из вади, наступила ночь. Омар прокладывал маршрут по каменистой равнине. Мы ехали молча. Было очень темно, небо затянуло облаками, приближалась одна из редких летних бурь. Птичка постоянно спотыкалась, продвигались вперед мы медленно. То и дело я посматривал на компас: Омар четко держал курс чуть севернее северо-востока. Не понимаю, как ему это удавалось без звезд на небе или каких-либо отчетливых ориентиров на земле. Вокруг расстилалось каменистое плато с кустарниками и небольшими впадинами, заполненными мягким песком. Даже при свете дня пейзаж оставался крайне невыразительным. Мы проехали уже три часа, когда он остановился и спросил, не вижу ли я впереди белого строения, воздвигнутого над колодцем.
Я тщательно вглядывался в густую темноту, но так ничего и не увидел.
– А вы не видите? – спросил я.
– Да как же я увижу? На правый глаз я слеп, да и левый не сильно лучше. Ночью я не разгляжу вообще ничего, – ворчливо ответил Омар.
У меня заколотилось сердце: дурак, доверился слепому проводнику в непроглядной темени, и вот мы потерялись. Дерна, до которой оставалось каких-то шестьдесят километров, вдруг стала недосягаемой. Омар тихо сказал:
– Поехали.
Через десять минут он остановился снова:
– Слезь, пожалуйста, с лошади и наклонись так, чтобы твоя голова была почти на уровне земли. Думаю, так ты разглядишь его на горизонте.
Я сделал, как он сказал, и действительно на фоне бледно-светлого неба увидел нечто темное и прямоугольное где-то в ста метрах перед нами.
Не похоже, чтобы Омар испытал облегчение – он и до этого ни на миг не обеспокоился.
– Это Бир-ибн-Хатаджа. Ближе мы не пойдем. Им многие пользуются, вокруг колодца мягкий песок, и завтра с утра будут видны наши следы, а по ним любой араб определит твою кобылу, ее след все знают. Мы отправимся к Бир-Кашкаш, там каменистая почва, там напоим животных.
Теперь наш путь пролегал по сужающемуся скалистому вади, крутые склоны которого поднимались, казалось, не меньше чем на тридцать метров. Тут заблудиться было нельзя, и через час у истока вади мы выбрались на плато, где и стоял колодец. Омар достал из седельной сумки моток веревки и пустую топливную канистру, и мы напоили Птичку и верблюда. Пока мы набирали воду, я попытался узнать у Омара, как он нашел путь, но получил тот же озадачивающий ответ, что и от многих других арабов прежде: «Я знаю дорогу». Меня всегда раздражало, что за несколько месяцев я исходил и изъездил Джебель вдоль и поперек, но все равно даже самый тупой араб ориентировался лучше. Без компаса ночью я неизбежно сбивался с пути даже в знакомых местах, если, конечно, не попадались очевидные приметы местности. Любой арабский ребенок мог дать мне фору. Здесь обычное дело встретить мальца лет восьми или десяти, который выслеживает потерявшегося верблюда в трех днях пути от дома. Конечно, речь не о волшебстве или шестом чувстве. В памяти арабов навсегда остаются незаметные ориентиры, на которые мы просто не об