В одну из ночей, примерно в полночь, мы услышали громкую стрельбу в Барке. По светящимся траекториям двадцатимиллиметровых снарядов, летевших очень высоко над землей, мы сначала решили, что зенитчики обстреливают вражеские бомбардировщики, совершающие ночной налет, но спустя некоторое время нам стало очевидно, что идет тяжелый бой не с авиацией, а с сухопутными силами противника.
По полевому телефону мы связались со штабом в Барке и в итоге получили информацию, что около двадцати британских грузовиков въехали в город по южному Джебельскому шоссе (возможно, из Текниса) и атаковали аэродром. Затем мы получили приказ приготовиться на случай, если британцы двинутся на Эль-Абьяр. Тем временем бой достиг кульминации: над аэродромом поднимались высокие языки пламени, раздавалась оглушительная стрельба.
Приблизительно через час перестрелка стихла, только над аэродромом еще полыхало зарево пожара.
Нам сообщили по телефону, что диверсанты застигли охрану аэродрома врасплох, открыли пулеметный огонь и уничтожили тринадцать бомбардировщиков. Предположительно они пытались также атаковать армейские склады, а потом все машины, кроме двух, отступили по южному Джебельскому шоссе. Два грузовика, как нам сообщили, стремились скрыться в направлении Эль-Абьяра. На выезде из Барки легкие танки военной полиции, отправленные в погоню, потеряли их.
Всю ночь мы оставались в боевой готовности, но никаких известий о двух неприятельских машинах не поступало.
Перед рассветом мы услышали гул мотора примерно в восьмистах метрах от нашего патруля. Как мы предположили, он доносился из глубокого ущелья, заросшего густым кустарником. Звук прерывался, то затихал, то усиливался, как будто как-то заводил мотор, который неизбежно глох. Мы выслали патруль из четырех солдат во главе с офицером на небольшом грузовике с пулеметом, чтобы разобраться в происходящем.
Как только патруль приблизился к ущелью на расстояние выстрела, по нему открыли огонь из четырех или пяти пулеметов, замаскированных где-то в скалах и кустах. Патруль, не имея достаточного вооружения, вынужден был остановиться и далее продвигался с большей осторожностью.
Так продолжалось, наверное, около часа, пока не пришел на помощь один из легких танков, привлеченный звуком перестрелки. При появлении танка британские солдаты подожгли свою машину (очевидно, поврежденную и не на ходу) и стали уходить через Джебель.
Брошенный британский грузовик стоял прямо посередине узкого ущелья. Кроме того, в нем находился большой груз довольно крупных мин, и, когда их достигло пламя, они взорвались, не давая нашим людям подойти ближе. Кроме того, отступающие британцы отстреливались. В результате прошло около часа, прежде чем патруль возобновил преследование. Но было уже поздно, британцы успели скрыться, и, насколько мне известно, только двое из них попали к нам в плен в последующие дни.
Упомянутый в этом рапорте британский грузовик относился к гвардейскому отряду сержанта Денниса, за старшего там был Финдли. Гвардейцы с помощью арабов в конце концов добрались до вади Джерари, где их подобрали Изонсмит и Олайви.
Часть четвертаяЧастная армия Попски
Глава IМелкий мужик, помешанный на физподготовке
Рейд на Барку оказался последним из моих внештатных начинаний. После выписки из новозеландского госпиталя и до конца войны я командовал собственным подразделением. Новая ответственность поначалу изрядно меня тяготила, пока на многочисленных ошибках я не уяснил разницу между обязанностями командира и одинокого искателя приключений.
Первые три недели в госпитале обернулись для меня настоящим отпуском. Мне повезло, что колено зажило уже через несколько дней, а рука не слишком беспокоила, хотя и приходила в норму дольше. Поскольку я был единственным «томми» на все отделение, пациенты и персонал потакали мне, будто избалованному ребенку, и я пользовался различными привилегиями – например, мне разрешали после обеда покидать госпиталь, чтобы съездить в Каир, где я частенько проводил время в новозеландском клубе, или в Маади, где располагалась основная база новозеландцев. В каком-то смысле удовольствие, которое я испытывал от допуска в это сообщество на правах почетного члена, было формой снобизма, ведь я считал новозеландцев лучшими из людей – их дружба была искренней и надежной, какой никогда у меня не случалось ни с кем. Так вышло с Исабель Симпсон, старшей медсестрой моего отделения, и с ее братом Иэном, и с Доном Стилом, одним из основателей LRDG, и с Бобом Эллиотом, и с его братом (оба – врачи), и с Фрэнком Эдмундсоном, еще одним военным медиком, и со многими другими. Наши пути давно разошлись, но об этих людях я до сих пор думаю как о группе, к которой принадлежу.
14 октября 1943 года меня еще не выписали из госпиталя, но я решил, что уже достаточно здоров, чтобы обсудить с полковником Хэккеттом планы на мое будущее и заехал к нему в штаб лижневосточного командования, где он намеками сообщил мне, что не за горами битва за Эль-Аламейн (она началась через десять дней). Во время сражения, и особенно при последующем отступлении врага, его положение существенно осложнит нехватка топлива, которое подвозят по дорогам из Бенгази и Триполи (за тысячу и две тысячи километров соответственно). После нашей успешной диверсии на топливном складе в Аль-Куббе меня в штабе уже считали главным специалистом по истреблению горючего. А мое знание Джебель-Ахдара и помощь, которую я мог получить от арабов-сенусси, позволят мне получить сведения и достичь мест, которые будут недоступны для других наших диверсантов. В связи с этим Хэккетт хотел, чтобы я после выписки из госпиталя собрал и возглавил небольшое моторизованное подразделение, которое осложнит работу вражеских линий снабжения между Адждабией и Тобруком.
Я отказался, напомнив, что у нас уже есть LRDG, SAS, оперативный штаб «А», разведка Королевских BBC и еще какие-нибудь неизвестные мне подразделения, которые и так спотыкаются друг о друга во вражеском тылу. Не имеет смысла отправлять туда еще один маленький независимый отряд. Кроме того, для выполнения поставленной Хэккеттом задачи мне пришлось бы полностью сосредоточиться на оперативной работе и на административные обязанности времени бы не осталось. Конечно, я умолчал, что на самом деле стремился присоединиться к LRDG, которую я считал (и считаю до сих пор) лучшим подразделением во всех армиях мира. Упускать удобный случай я не собирался, а потому предложил сформировать в составе LRDG новый батальон специального назначения под моим командованием. Таким образом, при поддержке лучшего соединения из действующих в пустыне я достигну гораздо больших успехов, чем если буду загружен обязанностями командира собственного воинского формирования.
В конце концов Хэккетт согласился – при условии, что мою идею поддержит возглавляющий LRDG подполковник Прендергаст, а я сам наберу людей в отряд, не посягая на тех, кто уже служит в подразделениях LRDG. Из штаба я вышел с легким сердцем.
Новые перспективы окрыляли так же, как и уверенность, с которой велись рассуждения о грядущей битве. Что случилось со штабом и с армией, совсем недавно такой подавленной и сломленной? Раньше все разговоры сводились к вражескому наступлению: «Если Роммель решит взять Александрию, мы ничем не сможем ему помешать».
У Гроппи я встретил Макмастерса, моего бывшего ротного из Ливийской арабской армии, а теперь старшину гусарского полка, сурового вояку с пятнадцатилетним стажем. Макмастерс без тени сомнения и вполне обоснованно считал, что именно на таких старшинах, как он, держится британская армия, и ко всем офицерам относился со снисходительным презрением. За выпивкой он с энтузиазмом рассказывал о новом командующем 8-й армией. После ухода Уэйвелла нами командовали настолько безнадежные люди, что я даже не потрудился выяснить имя очередного назначенца.
– Это генерал по фамилии Монтгомери, – сообщил Макмастерс, – мелкий жилистый мужик, повернутый на физподготовке. Вступив в должность, он первым делом приказал всем офицерам штаба каждое утро полчаса перед завтраком заниматься спортом. Эти боровы, генералы, выходили на улицу в кителях и брюках и бегали! Потели, пыхтели, трясли у всех на глазах жирным брюхом. Всех, кто не выполнил нормативы, он выгнал. Направо и налево увольнял всех этих жирных ублюдков. – Макмастерс злобно хохотнул. – Пару дней назад он посетил наш полк. Говорил с офицерами, потом с сержантами и старшинами. Рассказал все: какой у него план действий, что должен делать полк, что должен делать я. И мы всё сделаем, сэр! Какой человек! – закончил старшина с не свойственным ему пафосом.
Генерал, у которого хватает смелости увольнять высших штабных офицеров и который способен пробудить самоотверженное рвение в душах бывалых старшин, подумал я, без труда одолеет Роммеля – или даже выиграет войну. Бернард Монтгомери стал моим героем после того разговора. К сожалению, соперников в борьбе за это звание у него не было: я знавал умных генералов, но среди них не было никого, за исключением разве что Фрейберга, кто знал бы, что победу в сражении добывают прежде всего сердца солдат, а чтобы зажечь сердца, недостаточно нескольких сбивчивых фраз. Да простит меня фельдмаршал лорд Монтгомери за такие слова, но «мелкий мужик», который 13 августа 1942 года возглавил разбитую армию и всего за два с небольшим месяца привел ее к победе, знал все тонкости своего ремесла. Ниспровержение бездарных штабных генералов, уничтожение планов на случай отступления, неожиданные визиты в части, личные беседы с рядовыми, смелые пламенные речи, две кокарды на берете, неформальная одежда, отсутствие церемоний – во всем этом 8-я армия нуждалась не меньше, чем в танках, пушках и самолетах, которые она тогда же и получила, но о том, чтобы обеспечить бойцов еще и нематериальным снаряжением, похоже, не подумал никто, кроме нашего маленького генерала. Не имеет значения, действовал ли он целенаправленно или просто следовал своим природным склонностям: без умения произвести эффект армию не удержать под контролем и не воодушевить.