Локк безупречно говорил по-французски и по-английски – мне ни разу не удавалось его подловить. Он не просто в совершенстве владел двумя языками, но и вел себя, в зависимости от окружения, то как англичанин, то как француз. Наши ребята души в нем не чаяли, и никто из них даже не сомневался, что он британец, как и все они; но однажды в Алжире я слышал, как он с маслянистым парижским акцентом бранился в обществе французских солдат, которые без колебаний приняли его за своего. Письменный английский у него был выразительным и не лишенным определенного литературного изящества, а французская орфография порой хромала. Такой контраст через пару лет убедил меня, что Локк все-таки скорее родился в Лидсе, чем в Реймсе, Вильфранше или Париже.
Напыщенный и воинственный, он временами выказывал обезоруживающую скромность, как будто прося, чтобы ему не ставили в упрек его небылицы – слабость, которой он не мог противиться. В бою он действовал собранно и осмысленно. В одиночку Локк постоянно нарывался на неприятности, но если командовал людьми, то старался не подвергать их лишнему риску. Ему нравилось украшать себя ножами, дубинками и видавшими виды предметами трофейной одежды; в своей велеречивой манере он объявлял о намерении принести в лагерь уши (или головы, или гениталии) немцев, которых убьет, но на деле никогда не выполнял своих зверских обещаний. Локк любил прихвастнуть, но, в отличие от многих хвастунов, в заварушках вел себя не трусливо, а храбро и разумно и провел в рядах PPA почти два года. Я уволил его, лишь когда постоянное напряжение и очередное ранение поставили под угрозу его шаткое душевное равновесие.
Юнни вернулся на день позже, чем я рассчитывал, потому что радист-египтянин в Харге, как ни старался, так и не сумел связаться с Каиром. Пришлось ехать до самого Асьюта в долине Нила, где их выручила база Королевских ВВС. Юнни не особо ладил с компасом. Притворяясь, что хорошо понимает, что такое пеленг на солнце, на самом деле он не имел представления, как прокладывать курс с помощью солнечного компаса. Однако, как рассказал мне Петри, на обратном пути Юнни указывал дорогу, для верности полагаясь на наши следы, если их получалось разглядеть. В остальном он опирался на ориентиры, которые запомнил. Юнни обладал феноменальной памятью, да и в чтении следов ему не было равных.
Капрал Локк
Мы снова двинулись вперед, держа курс на юго-запад. Водители, снова и снова увязая в песке, понемногу осваивали искусство преодоления пустыни. В итоге наш отряд достиг точки с координатами 23° 11ʹ северной широты и 26° 32ʹ восточной долготы, откуда, согласно имевшейся у меня инструкции, предстояло повернуть строго на запад. Последние двадцать четыре часа путь проходил по плоской равнине, но теперь, преграждая нам дорогу, впереди с юга на север протянулась бесконечная скалистая стена. Отметки на карте в этой части пустыни были скудны, но даже по ним выходило, что наш новый курс упирается прямо в восточные утесы Гильф-аль-Кебира. Это треугольное плато поднималось посреди пустыни, будто остров в океане, на высоту около четырехсот пятидесяти метров. От основания длиной в полторы сотни километров на 24° северной широты, где оно вздымается над египетским Песчаным морем, плато тянется на юг, где его вершина лежит на широте 22° 42ʹ: сто сорок километров непреодолимого препятствия для любых автомобилей, направляющихся из долины Нила в Куфру. Единственный проходимый маршрут огибает его южную оконечность и затем устремляется на северо-запад к Куфре. Впрочем, он пролегает не совсем вокруг оконечности плато, поскольку там есть что-то вроде Магелланова пролива – узкого, извилистого и каменистого, но вполне преодолимого на колесах, – который отсекает основной массив Гильф-аль-Кебира от его дальней южной оконечности. Эти особенности не были четко прорисованы на картах; в сущности, в тех краях карты служили прежде всего удобно разлинованным листом бумаги для прокладывания курса, которым мы двигались, по каким-то отдельным обозначениям с достаточной точностью определяя свое местоположение. Словом, шли как средневековые мореходы по портуланам – лоциям, которые подсказывали, каким курсом следовать, чтобы попасть из Венеции на Кипр или в Севилью, но не показывали непрерывного рисунка береговой линии. В нашем случае портулан (то есть радиограмма из LRDG) велел в этой точке повернуть строго на запад, и мне не оставалось ничего иного, кроме как подчиниться. Мы двинулись на запад и тут же запутались в лабиринте долин, занесенных мягким песком, и скальных островов, становящихся всё выше по мере нашего продвижения. Трехтонники вскоре безнадежно завязли. С двумя джипами я продрался вперед, пешком взобрался на утес и оттуда увидел девственную местность, по которой никак не мог пролегать маршрут для тяжело груженного транспорта. Я вернулся к грузовикам. Остаток дня мы потратили, чтобы вернуться на равнину.
Боб Юнни
Мой портулан больше никуда не годился – очевидно, что-то исказилось при передаче. Я снова проклял незадачливого Хейвуда, который не снабдил нас радиостанцией. Устроившись в свете фар джипа, я развернул карту и призадумался, что делать дальше. Ранее передо мной стояла задача довести колонну машин торным путем из Каира в Куфру. И вдруг я оказался в роли землепроходца в неизведанном краю с минимумом информации. Я знал, что мне нужно объехать стену Гильф-аль-Кебира где-то там, на юге, но на каком расстоянии находится эта точка – выяснить было невозможно. Однако со времен подготовки к путешествию на Увейнат перед войной я помнил, что оконечность Гильф-аль-Кебира находится не южнее горы, расположенной на 22° северной широты на границе между Египтом и Суданом. И если память меня не подводит, учитывая наше местоположение примерно на широте 23°, на юг нужно было проехать около ста тридцати километров. Я решил двигаться на юг по равнине там, где местность была проходима для машин, по возможности держа Гильф-аль-Кебир в поле зрения. Каждые тридцать километров мы будем останавливаться и высылать разведку на запад, чтобы узнать, как обстоят дела с подъемом.
Я прекрасно понимал, что перегруженные трехтонники с неопытными водителями не годятся для исследования местности. На рассвете я снял со своего джипа весь груз, кроме небольшого запаса бензина, воды и провизии, и отправился разведывать дорогу. За главного я оставил Юнни, поручив ему не терять времени даром и заставить людей основательно изучить оружие.
Своему стрелку, парню по фамилии Хаф, я приказал вести счисление по маршруту. С озадаченным видом он вынул блокнот и карандаш, готовясь заносить на бумагу расстояния и координаты. Он был из числа людей, у которых стрелка компаса вызывает сердитую враждебность, мое задание его явно раздосадовало, и, боюсь, с этого дня печальный итог его карьеры в PPA был предрешен. В отличие от него, я был чрезвычайно доволен. Мне нравилось кропотливо прокладывать маршрут через неисследованную местность. Присущие мне нетерпение и спешка куда-то испарились, я даже забыл о войне, увлекшись процессом. После трех километров песчаных бугров я выехал на совершенно плоскую арену желтого песка – пересохшее озеро. Его мерцающая плоскость тянулась на юг до самого горизонта, так и маня прибавить скорость. По столь ровной поверхности джип с выжатой педалью акселератора мчался без малейшей тряски. На востоке поднявшимся в небо миражом висели над землей белые песчаные дюны, будто четко очерченные облака; с другой стороны в лучах восходящего солнца вздымались черно-белой громадой щербатые башни Гильф-аль-Кебира.
После пятнадцати километров сказочного скольжения мы достигли берега: песок, валуны, рассыпающиеся скалы. Продвигаться дальше вскоре стало довольно мучительно. Отъехав от лагеря, по моим прикидкам, километров на тридцать, я свернул на запад к Гильфу, который уже скрылся за линией холмов. Через восемь километров я оказался на возвышенности и вновь увидел стену плато, теперь тускло-серую под дневным солнцем и размазанную полуденной дымкой. Чем дальше на запад, тем ниже становилась стена, но вдали едва различимый ряд утесов вновь сворачивал к югу. Прохода мы так и не достигли.
Вместо того чтобы вернуться на маршрут, я спустился в широкую долину, где ехать было немного легче. Я увидел, что можно продвигаться курсом 243°, который медленно сходится с далекой стеной плато. Через шестнадцать километров мы выехали на другой ровный участок. Сбросив скорость перед выездом на дальний берег, я пересек след автомобильных шин. Остановившись, я осмотрел его и пришел к выводу, что четыре-пять дней тому назад здесь в северо-западном направлении проехал один из полуторатонных грузовиков LRDG. Поскольку это не слишком сильно уводило меня в сторону, я двинулся по следу в том направлении, откуда приехал неизвестный автомобиль, курсом примерно 260°.
Не проехал я и полутора километров, как к первому следу добавились еще два, потом еще два, а через полтора километра следы пяти грузовиков безнадежно перепутались, когда узкий проход между скалистыми буграми заставил их выстроиться в колонну. Далее машины вновь разъехались и шли более-менее параллельными курсами в направлении 245°. Тут я сказал Хафу, что пора обедать. Он зажег бензиновую плитку, я выпил чаю и улегся на песке, чтобы поразмыслить. Если следы и впрямь оставили машины LRDG, то это не разведка (в этом районе вести ее не имеет смысла), а скорее обычный патруль, следующий из Куфры в Харгу и Каир. И если так, то игру в первопроходцев можно заканчивать и далее ехать по следу до самой Куфры. Другой вариант, пришедший мне в голову: это работа некоего графа Алмаши, венгерского немца, до войны хорошо известного в Египте исследователя пустыни, который, по слухам, организовал у немцев службу, похожую на LRDG, используя наши захваченные машины. Я решил пока отбросить вероятность, что следы оставил Алмаши, и вернуться за своим отрядом, чтобы затем двигаться по следу, пока он ведет более-менее в направлении Куфры. Не было сомнений, что можно и самому разыскать оазис, но, зная, что местность между Гильф-аль-Кебиром и Куфрой в основном труднопроходимая и что LRDG после основательной разведки проложила самый простой маршрут, я решил воспользоваться плодами их труда и не тратить время, вылезая из ловушек, которых другие уже научились избегать.