Я безгранично доверял своим офицерам, не боясь, что мой авторитет пошатнется. С ними мне не грозила изоляция, которая вселяла опасное диктаторское упрямство в головы многих командиров, не сумевших найти помощников, способных говорить напрямую. С этими двумя я не был «всегда прав», и от них не приходилось ждать молчаливого повиновения. Свои решения мне приходилось продумывать тщательнее, чем тем командирам, чье слово – закон для подчиненных.
Когда мы выступили из Швейрифа, я понял, что мелкие операции, в которых некоторым из нас недавно довелось поучаствовать, пошли на пользу. Еще недавно чужие друг другу люди, собранные вместе по воле случая, обрели общие воспоминания, пережитые вместе приключения, непонятные посторонним шутки, определенную гордость (иногда даже несоразмерную) за свое дело, желание достичь большего, а еще – зарождающуюся уверенность в своих товарищах и командирах. Особенно отличился Локк, во время рейда с патрулем Хантера пустившийся на джипе по обрывистому склону Нефусы западнее Налута. Джип перевернулся и запрыгал с обрыва, разбившись всмятку, Локк и его спутник вылетели из машины и остались невредимы. В этот неловкий момент их неожиданно окружили триполитанские солдаты, служившие итальянцам. Локк спокойно подобрал оружие и снаряжение. Он умудрился выдать себя триполитанцам за немецкого офицера, который проводит испытания новой модели машины. Следующую ночь они с Хантером с комфортом провели на итальянском посту (январской ночью в горах на высоте три тысячи метров очень холодно), обмениваясь фразами на тарабарском «немецком», а перед завтраком незаметно смылись. Удивительно, но сам Локк рассказал мне о своих приключениях довольно сдержанно, а Хантер описывал их пиратские подвиги более красочно, превознося изобретательность и хладнокровие товарища. Уж не знаю, в каком виде историю услышали бойцы нашего отряда, но для них Локк был настоящим героем и своего рода талисманом.
Жан Канери
Шофер Дэвис, йоркширец, на гражданке торговавший в лавке, по пути из Куфры в Заллу опозорился из-за своего нытья во время приступа малярии, но после выздоровления выяснилось, что непродолжительная болезнь пробудила в нем доселе скрытую силу духа. Он начал верховодить товарищами, подбадривал всех в трудную минуту, демонстрировал столько бодрости и невозмутимости, что его произвели сначала в капралы, затем в сержанты и наконец в сержант-квартирмейстеры.
Потеряв один джип в горах Джебель-Нефусы, мы остались с тремя, но Прендергаст распорядился, чтобы Тинкер, завершив собственную разведывательную миссию, передал нам один из своих. Два грузовика-трехтонника были в полном порядке.
Наш путь пролегал через Хамада-аль-Хамру, красную каменистую пустыню, примерно двадцать пять тысяч квадратных километров пустого места на карте, которые еще не пересекал ни один из наших патрулей. Об этом месте шла дурная слава, поэтому мы готовились к суровым испытаниям, но в итоге оказались даже разочарованы: дорога по холмистому плато с плотным песком, усеянным тут и там валунами, оказалась неожиданно простой. После черных базальтовых скал Харуга, окружающих Хун, где, какую бы извилистую и тщательную траекторию ни выбирали шоферы, острые как ножи камни неизбежно резали шины, Хамада-аль-Хамра показалась для водителей отдыхом. Ее дурная слава объяснялась полным отсутствием растительности – вокруг нас развернулся абсолютно голый участок пустыни, без единого кустика на сотни километров, но удивительно красивый: жемчужно-серый песок с красными торчащими камнями в ладонь высотой. На закате и на восходе каждый склон окрашивался в свой цвет в зависимости от направления света, на глазах проходя путь от бледно-кораллового до густо-малинового.
Однажды утром я заметил на гребне холма слева от себя множество мелких зубцов, которые то появлялись, то исчезали. Удивленный тем, что я принял за мираж необычной формы, я поднялся по склону. Эти зубцы оказались еле различимым у самого горизонта стадом газелей, бегущим в том же направлении, что и мы, и почти с той же скоростью. Оно насчитывало, по нашей прикидке, больше двух тысяч особей, тесно сбившихся и мигрирующих куда-то через негостеприимную Хамаду. Внезапно все стадо свернуло направо и выбежало на нашу дорогу. В мгновение ока нас окружили газели, и мне пришлось резко затормозить, чтобы не сбить одну из них. Кто-то схватился за оружие, но всех так удивило количество и бесстрашие этих изящных животных (до сих пор для нас увидеть разом даже дюжину газелей считалось чудом), что не раздалось ни единого выстрела. Газели бежали вместе с нами некоторое время, а затем вновь свернули на север к горизонту, и наши пути разошлись.
Дэвис долго размышлял о странном происшествии. На следующем привале он подошел ко мне и сказал:
– Наверное, они приняли нас за другое стадо газелей.
Миновав Хамаду, мы оказались среди скалистых холмов в поисках топливного склада. С помощью «схем и инструкций» нам удалось отыскать этот клад: канистры, спрятанные под скалой и заваленные камнями. Пока мы загружались, в вади въехали грузовики патруля T-2 Ника Уайлдера, покачиваясь, будто маленькие кораблики на попутном ветру в неспокойном море. Они причалили, и мы обменялись новостями. Уайлдер обнаружил проход в горах, который не сумели отыскать несколько других отрядов, и возвращался в Хун для доклада и подготовки к следующему выходу. Разведывать местность им пришлось по большей части пешком, что очень утомляло, но вождение, по словам Ника, выматывало еще сильнее. Движение по коридору шириной в пятьдесят пять километров между Нефусой и барханами Большого Эрга потрепало нервы существеннее, чем любой другой переход, в которых ему доводилось поучаствовать, и нам Ник язвительно пожелал большего везения, так как наш путь лежал примерно в те же непривлекательные края. Наутро мы разъехались в противоположных направлениях.
В местности, не нанесенной на карты, каждый патруль, отправляясь на задание, старался двигаться новым маршрутом, чтобы исследовать новые территории. На основе собранной таким образом информации Шоу и его люди создавали карты, где разными цветами обозначали характер местности. Опираясь на эти карты, штаб армии планировал переброску войск по пустыне, их печатали и для самих подразделений. Вот на следующий день мы и ехали по краю неизвестного плато в поисках ложбины, по которой смогли бы спуститься на грузовиках на равнину в сотне метров внизу. Все ущелья, что нам попадались, заканчивались отвесными обрывами. Отчаявшись, мы решили соорудить пандус в том месте, где скалистая стена немного осыпалась. Пять часов мы перекатывали валуны и таскали гальку; первыми спустились джипы, за ними полуторки и наконец, раскачиваясь, скользя и опасно кренясь, самые тяжелые, перегруженные трехтонники. Все это время в трех километрах от нас через равнину по дороге Синавин – Налут сновали туда-сюда итальянские машины. Мы пообедали, а с наступлением темноты прошмыгнули через дорогу и, немного отъехав, устроились на отдых под прикрытием редких чахлых кустов.
На следующий день мы пересекли тунисскую границу и тут же оказались в тех невыносимых краях, о которых предупреждал Уайлдер. Наш путь лежал западнее его маршрута, в обход бронзовых дюн, ответвлений Большого Эрга, через лабиринт частых песчаных пригорков от трех до шести метров высотой, поросших непролазным кустарником. Казалось, весь Тунис завален разлагающимися останками каких-то чудовищных животных. На севере прямые зубчатые горные хребты торчали из равнины, будто острые позвонки, плоть на которых сгнила и стекла потоками гноя, заполнив выгребные ямы шоттов – солончаковых болот; на юге мы ехали словно по каким-то обмякшим шкурам, под прочным слоем которых остались дряблые гниющие потроха. Прыгая по ухабам, я буквально ожидал увидеть, что под нашими колесами проступит сочащееся багровое мясо. Однажды в детстве я скатился с крутого склона и шлепнулся задницей прямо на дохлую овцу, незаметную в траве и листьях. Кошмарное и давно забытое происшествие не шло у меня из головы все время, пока я находился в Тунисе.
В день мы проползали считанные километры. Длинные трехтонники то садились брюхом на камни, то застревали в желобах между песчаными валами; на участках попроще, с более ровной местностью, поросль, толстая, сухая и ломкая, цепляясь за днище джипа, забивала рулевой механизм и горела на выхлопных трубах.
24 января мы впервые встретили людей – дюжину арабов с двумя верблюдами. Изнуренные, исхудавшие и больные, а еще угрюмые и подозрительные, они приняли наше приглашение отужинать, но настороженно отводили глаза. Одного из них, Абдул Карима ибн Али аль-Бендири, я взял с собой – номинально проводником, а фактически заложником. Понимать их язык оказалось легче, чем я ожидал, а наши арабы-сенусси общались с ними и вовсе без труда.
На следующее утро мы с Тинкером решили оставить тяжелые грузовики и продолжить экспедицию на север только на джипах. Наш караван пополз на запад, к холму под названием Карет-Али. Мы планировали углубиться на несколько километров в барханы Большого Эрга, чтобы обустроить базу, где можно было бы не опасаться внезапного нападения противника. С первой же попытки мы поняли, что тактика, которая помогла нам преодолеть ливийское Песчаное море, здесь бесполезна: дюны состояли из мелкого, как пыль, серо-бурого песка, и наши стальные мостки в нем тонули, словно в воде. Мы отказались от нашей затеи и устроили базу на длинном выступе твердой почвы, с трех сторон окруженном высокими дюнами. В случае опасности такую позицию легко оборонять, поскольку подобраться к нам можно было лишь через узкое горлышко. Любая машина, которая попытается прорваться, сразу же окажется под огнем с наших грузовиков, замаскированных за пригорками. Для дополнительной защиты мы заложили в проходе несколько мин, оставив лишь тропу для себя. Пятью километрами южнее, в колодцах у подножия Карет-аль-Джессеба мы набрали солоноватой воды. Оставив Юнни командовать базой, я передал ему нашего заложника, пожелал удачи и двинулся в путь, рассчитывая вернуться через четыре-пять дней.