Центр нашего мира переместился из Каира, внезапно превратившегося в захолустье, в Алжир, где расположились командование союзников, штаб стратегического планирования и базы снабжения. Приехав, я отправился на поиски пристанища. В Алжире было два отеля: окруженный садами на склоне холма St. George, старинный и комфортабельный, полностью занятый офицерами из штаба союзных сил, и Aletti возле гавани – гостиница в стиле лондонского Cumberland возле Мраморной арки, зарезервированная для офицеров «от полковника и выше». В мой прошлый приезд меня оттуда выставили. Не хотелось снова испытать былое унижение, но все же я позвонил офицеру, который временно распоряжался заселением в Aletti. Этот напыщенный ханжа (Канери прозвал его faux Jésus – фальшивым Иисусом) отправил меня в какую-то новую транзитную гостиницу для офицеров, самодовольно заверив, что там я найду все удобства. По указанному адресу обнаружился темный подъезд в обшарпанном доме в старом французском квартале возле доков. На ощупь я поднялся по темной скользкой лестнице, пропитанной грязью и не знавшей уборки как минимум сотню лет. На третьем этаже я попал в огромный, как пещера, зал, где круглосуточно мерцало множество лампочек без абажуров. Когда-то здесь располагались огромные апартаменты, но теперь перегородки снесли, оставив лишь поддерживающие потолок чугунные колонны, окрашенные в грязно-красный цвет. Стены, шелушащиеся и липкие, когда-то были такого же цвета. Деревянные койки, грубо сколоченные из досок от разобранных ящиков, стояли по всей пещере, а иной мебели не наблюдалось. Вдоль дальней стены в широкой и глубокой нише висели щербатые раковины со ржавыми протекающими кранами и стояли три весьма открытых взору cabinets arabes – уборные в виде двух цементных плит над мелким квадратным поддоном, полным экскрементов. И умывальники, и сортиры безнадежно текли, заливая неровный кафельный пол. Омерзительные помои, в которых плавал подозрительный мусор, уже достигали уровня щиколотки. К кроватям нужно было пробираться по своего рода мосткам из шатких кирпичей. Смрад стоял невыносимый. За столом на деревянной платформе у входа сидел апатичный капрал – единственный представитель гостиничной «администрации». К моему изумлению, большинство коек по всем признакам кто-то занимал: офицерские чемоданы мокли в жиже на полу, а одежда свисала с веревок, натянутых между колоннами.
Я привык спать в чистоте пустыни, а потому оставил этих офицеров, недавно прибывших из Англии, дальше смиренно наслаждаться смрадным убожеством, и осторожно ретировался по скользким ступеням. На первом этаже в холле я задал пару вопросов арабу-привратнику. Он рассказал, что раньше здесь вместо гостиницы был ресторанчик с нелегальным борделем, но несколько лет назад французская полиция закрыла его за антисанитарию и выгнала всех обитателей.
Когда я в крепких выражениях высказал свои претензии «фальшивому Иисусу», он разозлился и заявил, что посещает гостиницу ежедневно и ни разу не получал жалоб, а еще пригрозил выставить меня из Алжира. Позже я узнал, что его сместили – надеюсь, из-за моего рапорта.
На следующий день меня прикомандировали к группе планирования штаба союзного командования, которая занимала здание бывшей школы в Бу-Зарейе, на холме в окрестностях столицы. Мне выделили кровать в одном из спальных корпусов, приличном и вполне комфортабельном, но из своей нелюбви к совместному проживанию я в частном порядке снял номер в небольшой гостинице дальше по дороге. Она скорее напоминала guinguette, а не отель. Там подавали прекрасную еду в саду под деревьями, а в bar américain, «американском баре» – людном, шумном и веселом зале c террасой, – предлагали различные напитки. На втором этаже располагалась дюжина маленьких номеров, оформленных по вкусу воскресных пар, но теперь занятых офицерами союзных войск и, что удивительно, большой французской семьей, состоявшей из пожилых женщин в глубоком трауре и нескольких затюканных детишек. Такое соседство удивляло, поскольку, не в пример офицерской транзитной гостинице в доках, которая давно перестала быть борделем, мой отель в полной мере оставался maison de rendezvous. Для надежности я целомудренно разделил номер с Джорджем Джеллико, командиром другой частной армии под названием Особое лодочное отделение, которое действовало на море примерно в том же духе, что и PPA на суше. Однако каждую ночь сквозь тонкие перегородки из других номеров доносились жизнерадостные звуки, явно свидетельствующие о бесконечном медовом месяце: девичье хихиканье, возня и стоны, шлепанье босых ног по коридору в очереди к двери единственной ванной.
За долгие месяцы воздержания во время странствий по пустыне эротические видения, будь то воспоминания или фантазии, часто занимали наши мысли. Один парень из LRDG даже признался мне, что больше вообще ни о чем не думает. Однако, вернувшись в цивилизацию и общество женщин, мы убеждались, что наши аппетиты не соответствовали реальным потребностям – небольшой разрядки хватало с лихвой. Совсем иначе дело обстояло у тех, кто недавно покинул дом, чтобы служить в Алжире при штабе. Выведенные из равновесия новой обстановкой, непривычным досугом и опьяняющим чувством собственного значения, которое охватывает солдата в оккупированной стране, они пребывали в постоянном возбуждении и бесконечно искали девушек. Американцы ограничивались необходимым и обычно охотно прибегали к услугам профессионалок, но британцы надеялись на более возвышенные отношения, чем и вызывали недовольство: «Les Américains sont putassiers, avec eux on sait où l’on est, mais allez satisfaire les Anglais: ils voudraient tous coucher avec des jeunes filles du monde».
По странной иронии судьбы, чем старше мужчины, тем сильнее они надеются пробудить в своей партнерше нежные любовные чувства, как будто красный околыш офицерской фуражки заменит былую привлекательность, утраченную вместе с юностью.
Впрочем, сотрудники штаба не только распутничали: большую часть дня они сидели в переполненных кабинетах отеля St. George, где строчили донесения и меморандумы в семи экземплярах, которые пересылали друг другу. В ту пору они еще не достигли такого размаха, как позже в Казерте, когда численность союзнического штаба превысила двадцать семь тысяч человек (целых две дивизии!), но уже тогда штабных здесь насчитывалось несколько тысяч. Персонал не помещался в главном здании отеля, и многим приходилось работать в хижинах и палатках, установленных в садах. Один совсем юный, но не по годам мудрый генерал из оперативного управления объяснил мне, каким образом раздувались штаты.
– Восемь месяцев назад оперативное управление поставило меня во главе только что созданного отдела маскировки, – рассказал он. – Я был капитаном и делил один стол на двоих с другим офицером в битком набитом кабинете. На нас десятерых приходилась всего одна машинистка. Тогда я занимался опросником, который разослал во все отделы каждого управления штаба. В указанный срок я получил ответы – в армии ни одно обращение не остается без ответа или по крайней мере подтверждения о получении – и сложил их на своем столе в лоток с надписью «Входящие». Разумеется, все ответы были типа «Не касается нашего направления» или «Нет – нет – никаких», но значения не имеет. Я разослал еще один опросник и получил новый ворох ответов. Потом к нам заявился с инспекцией бригадир. Вместе с моим командиром он увидел, как усердно я тружусь. В ответ на его вопросы я ответил: «Стараюсь изо всех сил, но сами видите, сэр» – и кивал на внушительную гору документов, которая высилась в лотке и частично уже обвалилась на стол. Не успел я и глазом моргнуть, как меня произвели в майоры, дали мне в подчинение капитана и двух клерков и даже выделили собственный кабинет. А теперь я сам бригадир, мне подчиняются два подполковника, пять майоров и шесть капитанов, у меня двенадцать клерков, служебная машина и размещение на вилле.
Я привык к аскетизму штаба 8-й армии (там, кажется, не набиралось и двух сотен человек), где каждый член небольшой и старательной команды занимался своим делом, с которым умел хорошо справляться (а кто не умел, того быстро слали к черту). Посетителей там всегда ждали теплый прием и действенная помощь, потому что все проблемы без лишних вопросов воспринимались как насущные и требующие незамедлительного решения. Здесь же толпа разодетых кретинов разворачивала посетителя уже на пороге, даже не потрудившись узнать суть его дела. Одному Богу известно, в чем заключалась их миссия, но они ее точно не выполняли. Наверное, из-за этого подспудного страха разоблачения они постоянно пребывали в подавленном состоянии.
Союзнический штаб трудился не в одиночку. Ему подчинялась 18-я группа армий более чем с тысячей штабных, а еще штабы обеих армий и территориальные командования, занимавшиеся снабжением и тыловыми частями. После освобождения Рима я узнал, что Кессельринг, главнокомандующий немецкими силами в Италии, обходился штабом, насчитывающим всего около сорока офицеров, – «но его, конечно, поэтому и разбили».
Штаб планирования, также известный как Группа 141, куда меня прикомандировали, располагался на холме над городом и строил свою работу на совершенно иных принципах. Там служили люди с мозгами, некоторые отличались поистине выдающимся интеллектом. Их опыт не ограничивался кабинетной работой. Они планировали операции и сами принимали в них участие, организовали рейды на Дьепп и Сен-Назер, разрушили плотину Мёне и провели множество совместных операций на море и в воздухе, о которых я раньше даже не слышал. Знания, которыми обладали эти люди, источники информации и методы, которыми они пользовались, находились на столь высоком уровне, что весь мой прошлый опыт даже близко не стоял. Я нашел себе наставников и собирался как следует поучиться у них.
В Константине я познакомился с братом Дэвида Стирлинга, Биллом, который вырос в Англии, а теперь командовал 2‐м полком SAS – подразделением, которое готовили по методикам 1‐го полка, блестяще показавшего себя в пустыне. Пока в Тунисе шла война, он очень помог мне и с людьми, и со снаряжением, а теперь мы договорились, что PPA прикомандируют к его полку и мои люди отправятся в тренировочный лагерь на алжирском побережье возле Филиппвилля. Я оставил их под командованием Юнни в дюнах над морским пляжем, в лагере, который показался нам настоящим курортом, а сам на время переключился на другие дела. Канери уехал в Каир разбираться с нашими административными проблемами, которых накопилось немало. Над их решением он упорно трудился почти шесть недель.