alma mater, в этом поколении не произвел сопоставимого количества выдающихся людей. Хотя, возможно, все они находились дома и занимались научной работой.
Разведывательное управление возглавлял Билл Уильямс, в мирной жизни преподаватель истории из Оксфорда. Его заинтересовала наша встреча с 16-й танковой дивизией, но вовсе не из-за нашей остроумной проделки: до сих пор в Италии 8-я армия не встречала танковых частей противника. Он нуждался в бо́льших объемах информации, чем могли предоставить я и пленник Ивана, но поблагодарил меня за своевременное предупреждение – теперь их появление не станет неприятным сюрпризом. Я вызвался побольше разузнать об их численности и планах.
Покончив с текущими делами, мы переключились на другие темы. Я настолько глубоко погрузился в свои дела, что совсем упустил из виду общий ход войны – газеты ко мне не поступали, а новости по Би-би-си я слушал редко. Мнение Билла, что исход войны решится не в Италии, ошарашило меня. Он уже тогда предвидел, что переправы через реки обернутся затяжными боями. Еще больше меня удивили его рассуждения о внутренней политике и уверенной победе лейбористов на послевоенных выборах. Такие вопросы полностью исчезли из моего поля зрения, и я с радостью вновь почувствовал себя гражданином мира.
Тем временем, буквально за те два дня, которые я провел в нашем тылу, 1-я канадская дивизия на левом фланге вышла на дорогу Фоджа – Авеллино, так что мой trattúr теперь вел к нашим передовым позициям. На правом фланге наши войска, быстро продвигаясь по побережью, взяли Фоджу и подходили к Термоли, а вот канадцы слева завязли в предгорьях и не продвинулись на север дальше Бовино. Таким образом, между двумя этими рваными линиями образовался совершенно неприкрытый зазор. Поскольку, по моим сведениям, немцы тоже не потрудились там закрепиться, я решил именно там коротким путем с равнины Фоджи через горную гряду попасть прямо в район сосредоточения танков.
Забрав свой патруль, солнечным утром я выехал за аванпосты 4-й бронетанковой бригады и двинулся вперед на нейтральную территорию по деревенской дороге между живых изгородей. Горы здесь резко взмывали ввысь: в трех километрах впереди и в шестистах метрах сверху лежал маленький городок под названием Альберона. Мы осторожно поворачивали по направлению к нему, когда навстречу нам в экипаже выехал смешной усатый коротышка. Он распознал в нас британцев и истошно заорал, предупреждая о немецкой заставе в конце прямого участка дороги, по которому мы собирались проследовать. Чтобы избежать ненужной встречи, мы прямо сквозь правую изгородь вломились в фруктовый сад и там посовещались с нашим новым знакомым. Успокоившись, он оказался разумным и полезным человеком. С его помощью сначала по одному проселку, потом по другому мы объехали вражеский пост по широкой дуге и разбили лагерь в лесу у подножия гор, где и провели следующие тридцать шесть часов. Наш отважный маленький товарищ отправился в Альберону, чтобы привести местного кадастрового инженера, по его словам, выдающегося человека, художника, яростного врага фашистов, немцев и прочих тиранов. Со своим героем он обещал вернуться к полуночи.
Наш лесок рос на небольшом пригорке, к которому невозможно было подобраться незамеченным. Мы расположили джипы так, чтобы прикрыть все подходы, выставили часовых и весь день отдыхали. В бинокль я оглядел вздымающиеся горы, выискивая возможные пути наверх, а затем уснул до вечера. У меня давно выработалась привычка спать при любой возможности, даже если это всего на полчаса, а тут мне выпало целых пять часов покоя. Вечером появилась группа крестьян, которые принесли яйца, ветчину и огромный кувшин вина. Они рассказали, что прячут беглого британского военнопленного, и попросили разрешения ночью привести его ко мне. Я не возражал, но они снова вернулись, сообщив, что их беглец очень подозрителен и требует подтверждения, что мы действительно англичане. Я вручил им специальную армейскую купюру достоинством в два шиллинга, коричневую обложку карманного полевого справочника с черной резинкой и кусок красно-белой полосатой ветоши, которую в британской армии выдавали для чистки оружия. С этими вещицами они удалились.
Со дня нашей высадки в Италии, да и вообще за последние полгода, мы не видели ни капли дождя и даже почти забыли о таком природном явлении, так что не брали с собой и соответствующего снаряжения. Но именно этим вечером на небе наконец собрались тучи, и вскоре после наступления темноты на нас обрушился поистине тропический ливень. Чтобы защититься от него, я надел куртку парашютиста, но она даже не была водонепроницаемой. В темноте кто-то подошел к нам, шлепая по лужам. Я посветил фонарем: это снова вернулись крестьяне. Беглый британец, сказали они, ждет на опушке и просит прийти меня одного. Бедняга изрядно натерпелся и стал очень, очень подозрителен.
На окраине леса я увидел высокую фигуру в крестьянской куртке поверх потрепанной офицерской формы. Вода текла по ней ручьями. Я посветил на себя фонарем, шагнул вперед, мы поздоровались.
– Вы действительно британец? – спросил он.
– Так точно, – ответил я. – Меня зовут Пеняков, майор Пеняков. Я здесь главный. – Что я еще мог сказать, чтобы убедить его? – Командую разведывательным подразделением 8-й армии. Давайте пойдем в мою машину и выпьем.
Я взял его под руку, и он поплелся за мной. Кэмерон достал виски, и мы по очереди глотнули из бутылки. Нам даже удалось закурить, но теплый дождь, капли которого падали нам на шеи и стекали вниз прямо до ботинок, скоро погасил наши сигареты.
– Меня зовут Клоппер, – сказал он. – Я из Южноафриканской дивизии. Вы, возможно, меня помните, я тот самый генерал, который командовал под Тобруком в сорок втором.
Еще бы, я слишком хорошо помнил, как после падения Тобрука нам приходилось прятаться буквально по кустам. Слухов на этот счет тогда ходило немало, но никакими достоверными фактами я не располагал. Тогда я совершенно несправедливо принял на веру, что катастрофа лежит на совести одного человека, который сейчас стоял передо мной под дождем. Он решился на побег из, как я мог предположить, вполне комфортабельных условий плена. Я испытывал неловкость, но под таким ливнем не имело смысла соблюдать все тонкости приличий.
– Помню, об этом было много разговоров, в основном крайне неприятных, – сказал я. – Скоро вы узнаете, что множество недостаточно информированных людей считают, будто вы слишком легко сдались.
Под покровом ночи до сути дела добраться оказалось неожиданно просто.
– Я знаю, – ответил он. – Именно поэтому я хочу поскорее вернуться в Союз. Там суд разберется.
Теперь мы могли говорить начистоту и между нами завязалась долгая дружеская беседа. Говорил в основном я, поскольку генерал почти полтора года был отрезан от внешнего мира и сейчас стремился наверстать упущенное. На следующее утро я распорядился отправить его в тыл, и мы расстались.
В полночь из Альбероны явился кадастровый инженер, человек суровый, беспокойный и преисполненный желания помочь. Он сообщил, что в Альбероне у немцев небольшой гарнизон и примерно такой же – в Вольтурино, в пяти километрах севернее. Дороги между городами не было, только горная гряда, свободная от противника. С собой инженер принес прекрасно выполненный план Альбероны с аккуратно обозначенными немецкими позициями. Дорога к городу в теснине пересекала горный ручей, мост через который был заминирован и готов к подрыву, а подходы к нему перекрывали пулеметы, установленные на высоком левом берегу.
Инженер сомневался, что наши джипы поднимутся в гору по бездорожью между Альбероной и Вольтурино. По его мнению, попытаться стоило только в одном месте, но там в любом случае потребуется хорошенько раскопать себе дорогу. Зато в конце мы без проблем снова выберемся на шоссе. Он предложил мне отправить утром кого-то вместе с ним на пешую разведку. Мною владело слепое предубеждение, что разделять патруль ни в коем случае нельзя, поэтому я отклонил это разумное предложение (и очень зря). Осознавая риск не пройти через горы с джипами, я все-таки попросил инженера вернуться следующим вечером и выступить нашим проводником. Он с готовностью согласился и пообещал привести с собой еще несколько человек с кирками и лопатами, чтобы помочь нам на сложном участке.
На следующий день мы отправились в путь, как только стемнело. К тому времени солнце вроде бы успело подсушить верхний слой земли, но глубже все равно было месиво. Мы бодро проехали вдоль склона полпути между двумя городами, забирая вверх по старой просеке, на которой инженер и его люди рубили перед нами подлесок. Так мы хоть и медленно, но не встречая серьезных препятствий продвигались вперед, пока не уперлись в обрыв, о котором нас предупреждали. Мы находились на одном уровне с Альбероной в двух с половиной километрах от нас слева, но все еще гораздо ниже Вольтурино в тех же двух с половиной километрах от нас справа. До полуночи оставалось полчаса – по нашему разумению, немцы должны были спокойно спать в своих кроватях. Чувствуя себя в полной безопасности, мы принялись копать. Я предполагал, что у моих бойцов и десятка людей инженера работа займет не меньше двух с половиной часов и если дальше встретится еще что-то похожее, то до рассвета мы точно не преодолеем подъем. Так что я оставил Кэмерона руководить работами, а сам с Сандерсом и проводником, которого нам выделили, двинулся вперед на разведку. Мы шли по тропке, проводник со своим белым псом впереди, мы с Сандерсом бок о бок за ним. Невысокий, стройный и быстроногий новозеландец, и без того немногословный, полностью сосредоточился на ходьбе. Он норовил вырваться вперед, так что я, запыхавшись, снова и снова прибавлял шаг. По дороге мы перекинулись лишь парой слов.
Тропа вывела из леса на открытый луг. Впереди мы услышали стук копыт. Пастухи, подумал я: они частенько в горах ездят верхом. И тут же раздались смех и какое-то восклицание на немецком. Прямо на нас из темноты выехали двое всадников.