После рождественского ужина, когда все разбрелись отдохнуть, а я впал в полудрему прямо в кресле в нашей столовой, туда осторожно вошел крупный молодой парень, один из новобранцев. Он отдал честь и попросил разрешения обратиться. Его церемонная манера меня несколько удивила – обычно все, кому требовалось со мной поговорить, обходились запросто, – но я быстро сообразил, что парень, как и все наши бойцы сейчас, немного пьян, и попросил его объяснить, в чем дело.
– Дело в том, сэр, что я решил покончить с собой, – сказал он. – Но вот сегодня праздник Рождества, ребята так радостно отпраздновали его и все такие счастливые, что я задумался, уместно ли будет это сделать сегодня или лучше подождать до завтра. Может быть, сэр, вы будете так любезны и дадите мне совет?
От этой странной речи я окончательно проснулся, но не успел даже рта открыть, как парень продолжил:
– Я давно хочу умереть. Как вы знаете, я записался в SAS в Северной Африке и надеялся, что меня убьют, но они даже не участвовали в боях. Тогда я хотел выпрыгнуть из самолета без парашюта, но дверь заклинило и ничего не вышло. Из SAS меня выгнали, но я услышал о вашем подразделении, сэр, и подумал, что в PPA меня точно убьют. Я подал заявление, и вы, сэр, меня весьма любезно приняли, но, прибыв сюда, я увидел, что подразделение не сражается, и мой шанс опять упущен. Вечно так продолжаться не может, поэтому теперь я решил взорвать себя ручной гранатой. Вот она, сэр.
Он вынул из кармана гранату и, слегка покачиваясь, принялся теребить кольцо. Это меня несколько встревожило. В здании кроме нас двоих никого не было: Ивана я отпустил в увольнение повидать русских друзей в Бишелье, – а этот сумасшедший вот-вот выдернет чеку из гранаты. Я долго пытался переубедить его, не сводя глаз с его рук, но он не поддавался моим увещеваниям. Тогда я решил пойти на хитрость:
– Хорошо, Ричардс, если вы хотите лишить себя жизни в Рождество, не смею вас удерживать. Но лучше всё делать как следует. Вы же не хотите стать посмешищем для всего подразделения? Лично мне этого не хотелось бы. Я люблю, когда все делается правильно. Если эта граната у вас в руках – с нашего склада, то она, скорее всего, без запала. Вы будете выглядеть ослом, если попытаетесь убить себя такой гранатой. Дайте посмотреть.
Я протянул руку. Словно под гипнозом, он послушно отдал мне гранату. Выкрутив запал, я убрал его в карман, вернул Ричардсу безобидную игрушку, вышел на улицу и нашел Дейва Портера и Билла О’Лири, двух наших самых сильных бойцов. Ричардс не сопротивлялся и сдался с покорностью теленка. Меньше чем через шесть недель мы получили из алжирского госпиталя радиограмму, что рядовой Ричардс полностью излечился и, согласно правилу, которое предписывает всем госпиталям общего назначения после выписки отправлять военнослужащих из PPA обратно в расположение части, его при первой же возможности посадят в самолет до Бриндизи. Почему-то мы не поверили в оптимизм алжирского психиатра и предупредили военную полицию в Бриндизи и по всей Италии о прилете опасного сумасшедшего. Так у меня получилось избежать новой встречи с рядовым Ричардсом раз и навсегда.
Рив-Уокер принял патруль «S» у Талберта, а Риквуд – патруль «R» у меня самого. Об этих двоих я еще расскажу позже, хотя ни один из них не продержался у нас долго. Риквуд через полгода получил пулю в живот, потом поправился и вернулся в строй, но, по сути, уже не подходил для нашей тяжелой службы. Рив-Уокер во главе своего патруля делал стремительную карьеру, но ее оборвал запрос из Южноафриканской армии, которая решила вернуть его в одно из своих подразделений. Нам прислали несколько других офицеров, двое из которых оказались большими молодцами, но примерно тогда я решил, что мы и дальше останемся «сержантским подразделением». Так и было до самого конца войны: для сыновей аристократов работы у нас почти не находилось.
Глава V«Гвардия»
В первых числах января 1944‐го наши четыре патруля оказались в горах, неустанно тренируясь в условиях снежной зимы. Я остался в Казерте, пытаясь проникнуть в сумрачные умы людей, планировавших высадку при Анцио. 5-я армия, частично американская, частично британская, усиленная французскими марокканцами, наступала по Италии от Неаполя, и немцы остановили ее у Гарильяно и Кассино, где горная цепь Апеннин расширяется и подходит к самому морю. Атака такой преграды в лоб обошлась бы дорогой ценой. Поэтому предполагалось высадить десант у Анцио, где горы кончались, в ста километрах от линии фронта и в пятидесяти – от Рима. От Анцио к Риму тянулись поля, бывшие болота Кампаньи, осушенные еще в античные времена, которые дальше перемежались холмами вплоть до Пизы, где высокие горы вновь подступали к самому берегу. Триста двадцать километров холмов и полей. Казалось, достаточно преодолеть горы и ущелья между Кассино и Анцио, и до северной Италии для нас не останется никаких естественных препятствий. А если оборона достаточно измотает противника, то мы спокойно поднимемся по Апеннинам, ворвемся в долину По и выйдем к подножию Альп, освободив всю Италию и подступив к пределам рейха.
Штаб 5-й армии делил с небольшим отделением общего союзного командования тысячу комнат в зловещем дворце Бурбонов, а также палатки и фургоны, расставленные в саду, – ошеломляющая расточительность в сравнении с продуманной умеренностью 8-й армии. Атмосфера в штабе царила будто у смертного одра в запустелом доме: казалось, что где-то в глубине этого тошнотворного дворца, за закрытыми дверями, медленно и долго умирает некая гнусная тварь. Седовласый генерал описывал мне бедствия своих подчиненных:
– Что может сделать несчастный американский солдат? Ни снаряжения, ни обмундирования, ничего для этой чудовищной погоды. – В его глазах стояли слезы.
Целыми днями британские и американские полковники препирались, кто из них важнее. Каждое утро я узнавал, что верх одержала новая группировка и план разрабатывается с самого начала. До высадки оставалось меньше десяти дней, а командование продолжало спорить о цели и масштабе операции. Я старался не унывать, мысленно повторяя: «Восемнадцатого, восемнадцатого на рассвете мы рванем на джипах прямо на пляж Анцио, который, как наконечник стрелы, вонзается в склоны Альбанского массива, – и свобода!» Своими мыслями я ни с кем не делился: мне хватало того, что штаб предполагал включить нас в первую волну. Высадиться в назначенное время и технично ускользнуть – вот и все, что мне было нужно. Я распланировал, чем мы займемся на двух дорогах, по которым снабжались немецкие позиции у Гарильяно и на Монте-Кассино. 8‐го числа наши отряды снаряжались в Бишелье, 10‐го я их вызвал: к вечеру, скрипя колесами на серпантинах, они добрались до меня с противоположного края Италии. 11‐го все прежние планы высадки тактической группы c бронемашинами, танками, самоходками и мотопехотой полетели в мусорную корзину. Вместо этого было решено захватить и удержать небольшой, но надежный береговой плацдарм. 12‐го вернулись к старому плану. 14‐го в результате какого-то тайного дворцового переворота контроль над операцией перехватило интендантское управление, в котором решили выбрать вариант понадежнее и сосредоточиться на постепенном расширении плацдарма. 16‐го я добился от изможденного полковника нашего предписания на погрузку. 17‐го на рассвете, при поверке перед выездом в неапольский порт, по радио мне сообщили, что наше участие в высадке отменяется. Тем же вечером ударная группа отплыла без нас, высадилась на рассвете на пустынный пляж и еще два дня дожидалась противника.
Они упустили момент и в результате еще четыре месяца обороняли прибрежную равнину, которая вся простреливалась с господствующих высот – интенданты не посчитали нужным захватить эти возвышенности с налета.
Поначалу мы надеялись, что благодаря высадке в тылу и под натиском с фронта немецкая оборона на участке от моря до Кассино рухнет. PPA предложили подождать возможности в этот момент проникнуть через линию фронта, и несколько дней мы просидели с британской дивизией на берегу Гарильяно. Реку мы форсировали, но в горах на другом берегу дивизия застряла: оказалось, что у противника хватает сил, чтобы сдерживать наш десант в тылу, не оголяя фронта.
Большие надежды не оправдались, и мои бойцы заметно приуныли. Так что, когда меня попросили выделить пешую группу для подрыва моста на рокадной дороге в паре километров за передовыми окопами врага, я согласился – не столько из великой веры в целесообразность этой задачи (маленький невысокий мост легко можно было обойти), сколько чтобы приободрить людей. В итоге все пошло совсем не так, как я ожидал.
Мы с Юнни отправились на разведку. Перед штабом гвардейской бригады нам пришлось долго ждать, пока внутри уляжется буря: два голоса, один визгливый, другой трубный, бранились с мальчишеским упоением. Микки и Сэнди не поладили, и их не заботило, слышны ли вопли посторонним. Потом они, не прекращая яростно переругиваться, вышли и спустились с крыльца: Микки, наш немолодой бригадир, и Сэнди, щуплый младший офицер. Предмет их спора остался мне неясен, поскольку аргументация строилась довольно примитивно:
– А я говорил вам.
– Нет, не говорили.
– А я говорю, говорил!
– А я говорю, не говорили! Если бы вы говорили, я бы не говорил, что вы не говорили.
– Бесполезно извиняться, Сэнди!
– Я не извинялся, Микки, и не буду!
– Нет, будете!
– Нет, не буду!
Тут Сэнди торжественно отсалютовал, повернулся кругом и строевым шагом ушел прямо в облако дыма и песка, поднятое внезапным разрывом снаряда, а бригадир с застывшей улыбкой обернулся к нам. Он договорился, чтобы нас приняли на позициях двух его передовых батальонов, откуда, по его мнению, мы могли хорошо рассмотреть свою цель. И, только мы двинулись, он взволнованно воскликнул:
– Я еду с вами!
– Микки, вас ждут на проводе! – напомнил чей-то голос из штабного фургона.
– Нет, не еду. Удачи вам! – тут же поправился бригадир и был таков.