Дальше я перешел к техническим деталям высадки и особенностям передвижения:
– Вам всем нужно запомнить желтый маршрут так, чтобы следовать по нему, не сверяясь с картой, как на тренировках. Путь предстоит дальний, больше ста километров, сорок четыре перекрестка. Дорога проходит через четыре деревни, я набросал их схемы по аэрофотосъемке.
Еще я рассказал о мостах, из-за которых нам придется ехать в объезд:
– Если за то время, что прошло с момента съемки, взорвали и мост через Тенну, двинемся по синему маршруту, который вам тоже нужно запомнить. Размеченные карты вернете сегодня вечером, я их уничтожу.
Точку рандеву я назначил в лесу к северо-востоку от Чинголи и надеялся, что трудностей не возникнет, поскольку, как бы ловко мы ни спрятались от немцев, любой крестьянин будет знать, куда мы скрылись.
– Главное, что нужно держать в уме: к пяти утра мы должны быть далеко от последней крупной дороги южнее Чинголи, иначе все наши планы псу под хвост. Двигаться будем быстро. Все, кто свернет не туда, на следующее утро будут считаться ВВЧ. – (ВВЧ означало «возвращен в часть», то есть уволен из PPA – наше единственное наказание.) Если встретим сопротивление, будем пробиваться, и всех немцев, которые нам встретятся, придется убить. Это значит, что мы не берем пленных и добиваем раненых. Спасибо за внимание. Удачи нам всем. – Это был максимум эмоций, который я рискнул вложить в свою речь, что-то большее для моей аудитории выглядело бы нелепостью.
Маршрут для запоминания был сложным, но на тренировках мы заучивали и более заковыристые.
Затем я обсудил контроль периметра плацдарма с капитаном Лонгом из 9‐го батальона коммандос. С чертежом Портера в руках мы разметили посты часовых. Я попросил разрешения обратиться к его людям: обрисовал им общую картину, пояснил, чего мы от них ждем, и в более цветистой манере, чем принято в PPA, поблагодарил коммандос за помощь. Я оставался с ними, пока Лонг и его офицеры инструктировали своих подчиненных.
Остаток дня я провел в блаженном бездействии, хотя дважды возвращался в реальность, чтобы повторить наш маршрут. Мне предстояло вести весь отряд и не хотелось бы опозориться, хотя на самом деле я всецело полагался на Джока Кэмерона.
Перед закатом капитан взял курс на запад, и из моря поднялись итальянские горы. При выходе из порта капитаны трех наших судов решили, что, невзирая на постановление адмиралтейства не приближаться к берегу днем, им нужно увидеть землю до наступления темноты. Я с удовлетворением отметил, что на флоте, как и у нас, не особенно-то переживают по поводу неподчинения приказам.
В сумерках мы легли в дрейф. Рыболовный баркас остался с нами, а моторный катер, взревев двигателями, рванул к берегу. Через час по левому борту показалась темная клякса: катер проверил ориентиры на берегу и вернулся. Баркас покинул нас, и за три часа до высадки мы снова двинулись на минимальной скорости, без единого всплеска. В 22:00 показался берег. В 22:30 я принялся высматривать в бинокль красный фонарь Боба Юнни и заметил таинственные огни, мерцавшие по всему пляжу. Я не понимал, что именно наблюдаю: автомобильные фары так не движутся! Может быть, это сотни людей с зажженными фонариками, партизаны, которые радостно собрались нас встречать? Будь прокляты они и Боб Юнни тоже, если позволил им прийти! В 22:45 я приказал всем джипам завести моторы. В 22:50 капитан, стоявший рядом со мной, заметил: «Смотрите, прямо по курсу». В бинокль я разглядел красный огонь, который оставался неподвижным и тусклым в облаке порхающих зеленоватых искр. Он медленно подавал сигналы: точка-тире-точка, пауза, точка-тире-точка, пауза, точка-тире-точка, пауза. В безмолвном мире не было ничего, кроме этих таинственных искр и красного фонаря-помощника. На палубе внизу Оуэн буркнул: «Боб все-таки живой».
Наш десантный бот набрал ход, дернулся, шаркнул по дну, рванул вперед. Мы преодолели песчаный бар и снова оказались на воде; затем последовал новый толчок – отмель, не отмеченная на карте, – и вновь проскочили. В 23:30 загрохотала якорная цепь, нос уперся в пляж, судно, вздрогнув, остановилось, опустилась аппарель. Внизу на песке передо мной в туче светлячков стоял Боб Юнни.
Пока коммандос без единого звука стали спускаться на берег, Боб поднялся на десантный бот и мы шепотом побеседовали, облокотившись о борт. За последние два дня ситуация на суше обострилась. Немецкая армия отступала, по всем дорогам полз ее транспорт, а деревни кишели солдатами. Спустившись на пляж, я поговорил с Джино, который днем на велосипеде проехал полпути до Чинголи. Он видел длинные заторы на дорогах и пулеметные посты на мостах, но никаких приготовлений к подрыву не заметил.
Мне предстояло принять решение, и, слушая Боба Юнни, я прокручивал в уме разные варианты. Идея раствориться среди немецкой армии показалась мне привлекательной, но не хотелось бы, чтобы мои люди погибли из-за глупого порыва.
Возможно, завтра основные части пройдут, и мы сможем проскользнуть, пока не подтянулся арьергард, – но шанс был довольно призрачным, если вообще был. Я прошел шестьсот метров от пляжа к шоссе и увидел, как по нему еле-еле ползет длинная колонна: разномастные грузовики, бронемашины и орудия. Возвращался я все еще в сомнениях: стоит махнуть рукой Портеру, ожидавшему у аппарели, – и джипы съедут на берег. Если не сделать этого, есть риск проворонить возможность. Соблазн был огромный, но здравый смысл возобладал. Шансов прорваться в горы до рассвета практически не было, а если утро застанет нас на равнине, придется бросить джипы и уходить пешком, прикинувшись толпой беженцев. Я подошел к Портеру:
– Высадка отменяется. Передай всем.
Я поспешил на борт, чтобы предупредить лейтенанта Дейла. Боб со своими людьми тоже поднялся на баржу; вернулись и коммандос. Подняли аппарель, завели двигатели, и корабль дал малый назад.
Однако судно не двинулось с мели. Экипаж выбирал с кормы якорный трос, запускал двигатели поочередно и вместе: мы сдвинулись на два метра и снова застряли. Корму медленно заносило влево. Дейл безуспешно попытался исправить это, запустив оба двигателя на полную мощность. В 00:45 он доложил, что сел на мель, якорь не держит, а прибой вместе с северным ветром постепенно выталкивает судно бортом на берег. Извинившись (ненавижу лезть не в свое дело, но все же Дейл был слишком молод), я посоветовал завести подальше другой якорь, если он есть, с правого борта.
– Я думал об этом, – ответил Дейл. – У меня есть якорь, но нет лодки, чтобы его отвезти.
Отправившись на нос, я вновь опустил аппарель. Теперь она встала параллельно берегу в пяти метрах от кромки воды и, пока коснулась мягкого дна, погрузилась на полтора метра. Пара мостков, которые мы взяли с собой, уже не помогли бы вывести джипы на берег. Можно было бы сбросить один из них, максимум два, в море, чтобы снизить вес судна, но, оказавшись на дне, они не дадут десантному кораблю двигаться вперед, а стартовать задним ходом мы не сможем из-за песчаной отмели.
В 01:00 Дейл подал сигнал фонарем катеру, который стоял где-то в море, невидимый в темноте, с просьбой подойти и взять нас на буксир. Ответа не последовало. Рыболовецкий баркас покинул нас двумя часами ранее и взял курс на побережье Далмации.
В 01:15, завязшие у вражеского берега без связи с сопровождением, мы решили оставить корабли и сойти на берег. Мои люди точно могли о себе позаботиться, и в моряках я тоже не сомневался, но оставались еще семьдесят три коммандос; безусловно, грозные бойцы, но в шестидесятикилометровом переходе по открытой местности, заполненной вражескими войсками, они станут беспомощной толпой. К таким прогулкам их не готовили. Шансы на выживание были неутешительны, но не оставалось ничего иного, кроме как попытаться. Я расположился в тесной кают-компании с Риквудом и Лонгом (вымотанный Боб заснул на рундуке) и, вооружившись списками личного состава, разделил сто шестнадцать человек, которым предстояло сойти на берег, на двенадцать групп. В каждую включил по три бойца из PPA, причем одного из них – в качестве командира. Я возглавил группу коммандос, а Риквуду поручил моряков. Согласно моему плану, мы должны спуститься на берег поочередно, затем идти вглубь материка тремя разными маршрутами, день переждать в укрытии, а ночью вновь пробираться дальше, пока не достигнем гор, где будем дожидаться прихода 8-й армии.
Сержанту Кертису я приказал заминировать каждый джип и двигатели корабля, а сам проинструктировал назначенных мной командиров групп по картам. Тем временем Лонг отправился делить своих коммандос на группы. С собой брали только оружие и боеприпасы, никакой провизии, кроме сухого пайка.
В 01:35 находившийся на мостике Дейл сообщил, что получен сигнал с катера: они шли к нам, но наскочили на песчаную отмель в полукилометре от берега. Значит, в группы придется включить еще семь человек – экипаж катера.
В 02:00 с катера сообщили, что все-таки сумели сняться с мели, находятся от нее со стороны открытого моря и до рассвета смогут принять столько людей, сколько мы сможем к ним переправить. Я решил использовать возможность уйти морем и попросил лейтенанта Дейла организовать эвакуацию, так как это все же дело флотских. Порядок эвакуации определили такой: коммандос, затем PPA, за исключением группы прикрытия (Кэмерон, Кертис и я), потом экипаж бота.
Я разбудил Боба Юнни и спросил, не согласится ли он остаться на берегу с небольшим отрядом и радиостанцией, чтобы с территории противника снабжать 8-ю армию разведданными и сведениями о целях для бомбардировщиков, пока будет возможность или пока мы не выйдем к ним по суше. Он ответил: «Как скажешь, Попски». Боб всегда сдержанно реагировал на завидные поручения, которые я для него отбирал. Он отправился собирать группу, намереваясь взять с собой только двоих, но после обсуждения выяснилось, что весь его патруль рвется пойти со своим командиром. В итоге Боб взял четверых: радиста Слоуна, Оуэна, О’Нила и Джино. Захватив рацию, батареи, оружие и боезапас, они спрыгнули через борт, вышли на берег и растворились в темноте. Их сопровождал партизан Квинто. В сложившейся ситуации это был максимум пользы, который мы могли извлечь из пребывания во вражеском тылу.