Капитан катера подгреб к нам на надувной шлюпке, чтобы обсудить порядок действий. Осадка не позволяла катеру преодолеть песчаный бар, поэтому нашим людям предстояло как-то пересечь пятьсот метров воды, разделяющие два судна. Для переправы в нашем распоряжении были одна резиновая шестиместная лодка и два трехместных плотика. Если учесть, что один моряк должен был привести спасательную флотилию обратно, за один рейс можно было эвакуировать одиннадцать бойцов. Первая партия из одиннадцати коммандос построилась на палубе с оружием и боекомплектом, в полной выкладке. Я приказал спасать только людей, поэтому им пришлось сначала разоружиться и лишь затем грузиться на наши хлипкие лодчонки. Потом несколько коммандос все-таки ухитрились проскользнуть на борт со снаряжением, что привело к катастрофическим последствиям для перегруженных плотов, но это был единственный случай неповиновения.
Коммандос изнывали от своего положения, поскольку в ожидании эвакуации не находили себе места. Мои люди были слишком заняты работой, чтобы переживать, а кое-кто из них втайне надеялся, что его не успеют перевезти на катер и придется присоединиться на берегу к отряду Боба Юнни. Экипаж корабля трудился молча, бодро и абсолютно невозмутимо.
Когда мы только ступили на берег той ночью, мы остерегались врага на шоссе в нескольких сотнях метров, а потому говорили шепотом, даже ступать старались бесшумно. Но позже Дейл пытался снять судно с мели и моторы ревели так, что мы оставили предосторожности, а при отплытии первой партии над темной водой и вовсе неслись какие-то крики. В этот момент над нами пронесся британский самолет и сбросил в восьмистах метрах в глубине пляжа фотоосветительные бомбы, сорвав с нас покров темноты. Оказавшись на всеобщем обозрении, мы замерли на своих местах – в наступившей тишине гул машин и голоса немцев на шоссе, казалось, приближались к нам. Без лишних слов бойцы разобрали оружие и заняли позиции на левом борту – использовать пулеметы джипов не было возможности. Однако ничего не произошло (позже я узнал от Боба Юнни, что, увидев бомбы, немцы, побросали машины и залегли у дороги). Мы ждали целую вечность, пока до нас не донеслись вой, грохот и гул от снарядов, которые сбрасывали на шоссе и железнодорожные мосты через Тенну в километре от нас. Наконец осветительные бомбы достигли земли, и на берег снова опустилась тьма.
Коммандос неуверенно держались на воде, многие из них даже не умели плавать. Наконец лодка и два плотика с первой партией растворились в ночи, и мы стали ждать их возвращения. Раздав своим людям и экипажу десантного корабля две коробки сигар, которые я прихватил с собой (подарок из Египта), я отправился в кают-компанию, где Дейл уничтожал карты и документы. Я чувствовал себя так же прекрасно, как у Карет-Али, когда мы выпутывались из постигшей нас катастрофы, и ни о чем не жалел.
Простой расчет показал, что, если перевозить по одиннадцать человек за рейс, мы вряд ли успеем эвакуировать всех до утра. По совету Сандерса я отправил людей вынуть и накачать камеры из наших двадцати четырех запасных колес, чтобы использовать их как спасательные круги.
Лодка не возвращалась целый час: коммандос, попытавшись организованно выгрузиться со всем снаряжением, сгрудились у борта и перевернулись, так что экипажу катера пришлось долго вылавливать их из моря и вычерпывать воду из шлюпки. Было уже три часа ночи. До рассвета оставалось два часа, потом немцам с дороги станет отлично нас видно, а нам еще нужно было перевезти сто человек. Десять коммандос влезли в надутые камеры, мы связали их веревкой и спустили на воду. Поскольку никто из них не мог грести, мы посадили по матросу на каждый плотик, и очередная партия тронулась. Лодка и два плотика тянули на буксире коммандос, плывущих на камерах. Теперь за каждый заход мы перевозили девятнадцать коммандос.
С первыми лучами солнца резиновая флотилия пришла за последней партией коммандос; я без сожаления смотрел, как они отплывают. На боте оставались девять членов экипажа и двадцать семь бойцов PPA – им придется добираться вплавь. Риквуд разделся догола, взобрался на борт и с воплем «Йо-хо!» ласточкой прыгнул в воду. Остальные последовали за ним с гиканьем и смехом, их головы, покачивающиеся на волнах, исчезали из виду в направлении небольшого фонаря, который выставили на катере. Сандерс пристегнул ремнем на голое тело пистолет и осторожно плыл на спине по спокойной воде, покуривая сигару. На борту бота осталась только наша группа прикрытия. Мы с Кертисом обошли все заложенные заряды, облили бензином джипы и порванные документы на штурманском столе.
Мы собрались на мостике в ожидании лодки.
– Черт с ним, с ботом, – сказал лейтенант Дейл. – Расходный материал. То ли дело ваши классные джипы…
Мы действительно вложили в них немало труда и любви, и я ощутил легкую боль.
– Не переживайте, – ответил я. – Война – это всегда траты. Добудем новые.
На самом деле до конца войны мы успели оснастить еще немало джипов, но такой степени совершенства так и не достигли.
Ночной мрак рассеялся. Над морем повисла белая дымка и скрыла наш катер, но на берегу за деревьями стали различимы медленно ползущие машины. Показалась шлюпка. Кертис установил таймеры на взрывателях, и мы спустились на наше маленькое суденышко, захватив одежду, сброшенную остальными. Я расположился на носовой банке и взялся за весла. Передо мной сел матрос, Кертис и Кэмерон тоже расположились по бортам. Кормой мы прижались к корпусу бота, принимая на борт лейтенанта Дейла. Взяв вахтенный журнал под мышку, он отдал честь своему судну, а затем развернулся и сел; мы отплыли.
Мы долго гребли в молочной белизне. Чей-то голос нетерпеливо звал нас; внезапно мы выскочили из тумана – прямо над нами возвышался катер. Как только нас подняли на борт, он тут же двинулся в море. Капитан спешил: он услышал шум приближающегося поезда и не хотел его упустить. Пройдя полкилометра вдоль берега, он остановил катер. Показался поезд, и капитан открыл огонь из зенитки Bofors. Трассеры устремились в сторону суши. Через секунду над дорогой взметнулось облако пара, и поезд остановился. Боб Юнни, сидевший под стогом в двухстах метрах от железной дороги, щедро посылал нам проклятия.
Осев на корму и с высунувшимся из воды носом катер под рев обоих двигателей двинулся в обратный путь. Качало нашу посудину адски. Ста восемнадцати пассажирам на борту судна, рассчитанного на семерых (и то при весьма умеренном комфорте), было, скажем так, тесновато. Однако экипаж катера исхитрился даже напоить нас горячим кофе с виски, из-за чего все на некоторое время расхрабрились. Но потом пришлось сражаться с морской болезнью. Я держался, пока не увидел, как через борт перегнулся лейтенант Дейл. Тогда, уже не боясь опозориться, я протиснулся сквозь толпу и славно проблевался.
В четыре часа дня мы прибыли в Манфредонию. Единственным пострадавшим среди нас был один из коммандос, который упал в воду с перевернувшейся шлюпки и чувствовал себя немного утопленником. Однако на базе флота нас приняли как жертв настоящего кораблекрушения. Сойдя на берег, я по радио передал инструкции Жану Канери: он не терял времени, и ранним утром мы уже выехали в Сан-Грегорио на наших собственных трехтонниках, которые он прислал за нами. На нашей базе все суетились и хлопотали, снаряжая десять оставшихся джипов. Весь день мы провели за работой, ночью и на следующий день трудясь не менее упорно. В 03:15 19 июня, спустя семьдесят часов после эвакуации с севшего на мель судна, мы снова отправились в путь, практически в том же составе, на десяти джипах. Двигаясь на север, мы рассчитывали воспользоваться беспорядочным отступлением немцев и пересечь в горах линию фронта. Никто из нас даже не думал о провалившейся высадке, все ехали в отличном настроении.
16‐го в десять утра Юнни вышел на связь. Со своей позиции в долине Тенны Боб каждые несколько часов передавал цели для бомбардировщиков. Он отлично взаимодействовал с авиацией: сообщая координаты новой цели, заодно рассказывал о результатах бомбежки предыдущей. Его сообщения принимал наш радист в Сан-Грегорио и пересылал их в штаб 8-й армии, откуда офицер связи лейтенант Костелло звонил в штаб военно-воздушных сил пустыни, которые тут же поднимали свои самолеты.
Я радировал Юнни, что мы едем и подберем его. По моим расчетам, его шансы остаться живым к этому моменту составляли два к одному.
На рассвете мы остановились на перевале и снова увидели Адриатическое море. У старухи-крестьянки купили корзину яиц, семьдесят две штуки, и вдевятером экипажи трех головных джипов расправились с ними на месте. Лично я высосал двенадцать штук.
Под Кьети мы оказались на нейтральной полосе, которую немцы спешно оставили, и, когда мы укладывались на ночлег в лесу на сто километров дальше, они все еще были от нас в двух днях пути.
Утром на окраине городка Абруцци, в горах, мы встретили странных существ на ревущих трициклах. В черных сияющих атласных штанах и куртках, розовых пилотках и оранжевых шейных платках, обвешанные ручными гранатами и кинжалами, они суматошно носились туда-сюда, во весь голос отдавали приказы и истерически серьезно не делали ничего. Так я впервые увидел, как выглядят «партизаны после победы». По узкой объездной дороге, которую сотни их более здравых товарищей, носивших обычную крестьянскую одежду, пробили по склону горы вместо взорванного немцами виадука, они проводили нас к ратуше, где я встретил их предводителя. Его имя сообщили мне друзья из команды «A» – этот человек помог многим сотням бежавших военнопленных вернуться в наши ряды. Маленький круглый мужчина с серьезным лицом назначил себя мэром и в момент моего прихода увлеченно подписывал бумаги. Отложив перо, он встал и обнял меня; было видно, что он три дня не спал, но ум его работал четко. Он сказал, что немцы где-то за Сарнано, в восьмидесяти километрах впереди, и сообщил имя своего друга-партизана, который сможет нам помочь. Мы выезжали из города сквозь плотную толпу, люди изо всех сил уговаривали нас остаться и присоединиться к их празднику.