Волов распрягли из телег и отправили прежним владельцам, уцелевшие грузовики отогнали в лес и спрятали, мертвых похоронили. К полудню следующего дня дорога и берег были прибраны.
Я отвел свой отряд в город. Мне не хотелось спать под боком у немцев, пока партизаны слишком упиваются ликованием и не способны служить нам защитой, а у нас самих почти закончились патроны. На рассвете я послал Рив-Уокера, южноафриканца, с его патрулем «S» набрать рабочих и отрыть проходы к броду вниз по течению от взорванного моста. Он отобрал около сотни человек, но закончить работу до наступления темноты не вышло из-за немецких снайперов, доставивших им немало беспокойства.
Весь день я провел в городе, занимаясь формированием гражданской администрации. Джузеппе Ферри, университетского профессора, я назначил мэром, а его брата, майора, поставил под его руководством командовать партизанским гарнизоном. Ни братья, ни их люди дальше с нами не пошли: они освободили свой край, и война в виде активной вооруженной борьбы для них закончилась. Я не настаивал, поскольку считал, что они сделали достаточно, теперь пусть обустраивают город и поддерживают закон и порядок, пока сюда не придет наша военная администрация. В полдень мэр пришел ко мне с проблемой. Он сообщил, что в ратуше заперлись с десяток членов Республиканской фашистской партии Муссолини. Что с ними делать: расстрелять или оставить под стражей для передачи нашим военным властям? Прекрасно зная, что некоторые офицеры нашей военной администрации излишне мягки к бывшим фашистам, я ответил:
– Вечером мы уйдем и больше не вспомним о ваших фашистских пленниках. Пока сюда не придут наши военные власти, вы вольны поступать с ними по своему усмотрению.
Этими словами я хотел избавить его от затруднений и терзаний в будущем, если в суматохе освобождения пленники будут убиты. А если с ними по ошибке или из-за каких-то личных мотивов погибнет двое-трое ни в чем не повинных людей – что ж, война уносит много жизней и на ней каждый день умирает много хорошего народа.
Подобные ситуации возникали часто, и, если у меня под рукой оказывался здравомыслящий партизанский боевой командир, я взял за правило оставлять этот вопрос на его усмотрение. Знал бы я, как ситуация сложится после освобождения Италии и в последующие годы, – выражал бы свои пожелания более конкретно.
В тот день объявилось множество британских пленных. Они сбежали из лагерей после перемирия, пробирались на юг, но, очутившись в Марке, богатой сельскохозяйственной области, остались среди местных гостеприимных крестьян, которые их кормили, одевали и даже снабжали карманными деньгами. Только в Марке таких насчитывалось около двадцати тысяч, но лишь несколько сотен из них под влиянием команды «A» вернулись в ряды наших войск. Остальные предпочли опасностям и тяготам военной службы безмятежную деревенскую жизнь, вовсе не скучную, как могло бы показаться, ведь они постоянно перебирались с одной фермы на другую. Некоторые из них женились на фермерских дочках и заимели свое хозяйство; все стали выглядеть комически преувеличенно по-итальянски, а многие даже затруднялись выражать мысли на английском (как будто не понимали, насколько хорошо нам известно, что этот странный образ жизни они ведут никак не дольше девяти месяцев). Ни одного новозеландца среди них не было: все новозеландцы сразу вернулись в армию после нашей высадки в Италии, за исключением тех немногих, что присоединились к партизанам.
Я попытался собрать группу таких беглецов и вывести их через кряж на нашу сторону, но они тянули время, ссылаясь на необходимость сначала уладить дела или проститься с друзьями. Думаю, многие из них до сих пор в Италии.
В тот же день нам встретился отряд из трех бронемашин 12‐го уланского полка. Эти отчаянные парни сумели проскользнуть к нам с западного побережья, где немцы беспорядочно отступали. Я обрадовался их появлению в надежде, что они со своими броневиками окажут неоценимую помощь нашему отряду, и попытался убедить их объединиться. Хотя я обещал уладить все вопросы с их командованием и само мое предложение показалось им довольно привлекательным, в итоге возобладали осмотрительность и страх перед начальством.
Вечером в ратуше устроили пиршество на двести человек с торжественными речами. Я вновь отправился в кабинет мэра, чтобы кое-что обсудить с Ферри. Город был моим трофеем, и я хотел передать его в хорошие руки: в каком-то смысле я дрался с фашистами и нацистами как раз затем, чтобы их жертвы, эти бедные люди, получили новый шанс.
Ферри не справился бы со всей работу в одиночку: в столь тяжелое время горстка муниципальных служащих не слишком ему поможет. Я предложил ему создать городской комитет. Ферри считал, что его члены должны избираться, – он изучал политэкономию и восторгался британской Конституцией.
– У вас не хватит времени, чтобы организовать настоящие выборы, – сказал я ему. – Вот что я предлагаю: мы с вами сейчас составим список этого комитета. Затем я на правах, данных мне командованием союзников, наделю их полномочиями. Утром я уйду, и никто не сможет лишить их этого статуса, пока сюда не придут наши военные власти, а уж тогда вас все равно отправят по домам.
Мы составили список кандидатов и позвали их на собеседование. В комитет вошли молодой врач, университетский декан, три лавочника, три фермера, директор школы, пастор, вдова убитого немцами управляющего местной автобусной компании и пятеро партизан, включая, разумеется, майора Ферри (его назначили начальником полиции). Нас посетили и представители местной аристократии: они просили немыслимых привилегий (например, хотели получить машину, чтобы добраться до Рима), сыпали именами герцогинь и принцесс, но отказались бесплатно участвовать в какой бы то ни было работе и, против всякой логики, ушли, возмущенные тем, что в комитет их не включили.
В пять утра я привел членов нового комитета к присяге и отпустил по домам. Многословие этих людей меня утомило. Я обнял Ферри, принял холодную ванну и с отрядом выехал к броду через Потенцу.
Прохлада и живописный рассвет на горной дороге взбодрили меня, и я с удовольствием переключился с политических забот на дела военные. Обдумав все сделанное после первого перехода хребта, я понял, что из наших успехов нужно извлечь важный урок: операции во вражеском тылу, которые два года оставались нашей главной работой, отживали свое. Несомненно, если я буду придерживаться прежнего плана и проникну вглубь вражеской территории (а сейчас я в состоянии это сделать), то меня ждет приятное времяпрепровождение в относительно спокойной местности, где мы между делом заработаем (у непосвященных) незаслуженную репутацию редких смельчаков. Но тогда я попусту растрачу свои возможности и уклонюсь от выполнения обязанностей, которые, на мой взгляд, состоят в том, чтобы изматывать противника прямо на рушащемся фронте: такая тактика трудна, лавров не сулит и подразумевает серьезные опасности, но только она способна обеспечить по-настоящему значимые результаты. За время нашего недолгого пути к броду я отказался от всех прежних наработок и составил новый план для немедленного исполнения.
Два немецких снайпера, которые накануне подстрелили нескольких рабочих из группы Рив-Уокера, все еще прятались среди ив на противоположном берегу. Едва мы появились у брода, они пустили в ход свои винтовки и на какое-то время задержали нас. Их решимость показала нам, чего можно добиться, если располагать малыми силами, но применять их с умом; носи они другую униформу, мы были бы рады видеть их в своих рядах. Обрушив на них всю нашу огневую мощь, мы выгнали их на открытую местность, однако позволили уйти.
Через брод нам пришлось буксировать джипы на другой берег Потенцы с помощью быков – машины ушли так глубоко, что капоты скрывались под водой. Переправившись, мы разделились: Юнни с патрулем «B» я отправил на северо-запад, патрули «S» и «R» – на восток, а сам с «Блицем» позже в тот же день выдвинулся следом за второй группой, с припасами, которые мы забрали из захваченного немецкого транспорта.
Согласно моим инструкциям, патрули должны были действовать высоко в горах, в двадцати пяти километрах по обе стороны Апеннинского водораздела (это расстояние составляло примерно четверть ширины полуострова от моря до моря). Им предстояло искать противника и наносить ему урон любыми способами, которые подскажут собственная изобретательность и обстановка, заходя вглубь вражеской территории на сорок – пятьдесят километров. Я планировал заставить немцев быстрее отступать в центре страны и надеялся, что основные силы, сконцентрированные на побережьях, тоже задумаются об отступлении (чтобы не отстать от войск в горах) и будут менее упорно сопротивляться нашим 5-й и 8-й армиям. Мы оказались единственным соединением союзных сил в горах центральной Италии; на флангах нас поддерживали полки бронетехники, с которыми мы время от времени выходили на связь. Несколько следующих месяцев, затерявшись в горах на вражеской территории, мы довольно успешно следовали этому плану, который пришел мне в голову во время утренней поездки к броду.
С тех пор как мы покинули пустыню, мои люди еще никогда не были так довольны, как теперь. Ежедневное соприкосновение с противником им нравилось куда больше, чем затяжные рейды, когда их роль сводилась в основном к охране командира; постоянные боестолкновения требовали индивидуальных действий, и успех каждого патруля было легко оценить по количеству освобожденных деревень. Бойцы с душой делали свою работу, видели результаты своих трудов и привязывались к товарищам по патрулю – людям, которых они еще недавно знать не знали. День за днем каждому приходилось что-то выдумывать, стараясь найти новые способы навредить врагу; если кто-то попадал в беду, товарищи выручали его, а под конец дня все вместе радовались преодолению опасностей, собственной хитрости и поражениям противника. Наши бойцы показали себя более чем достойными соперниками для немцев и раз за разом ловко их одурачивали. За семьдесят восемь дней, хотя общая численность личного состава патрулей ни разу не превысила пятьдесят человек, мы освободили больше четырех тысяч квадратных километров горной местности, на сто километров оттеснили несколько тысяч немецких солдат, уничтожив более трехсот из них, а сами при этом потеряли лишь одного человека убитым и троих ранеными (эти трое поправились и вернулись к нам).