Несмотря на это, не надо думать, что партизаны были кровожадными фанатиками: эти жизнерадостные и доброжелательные люди быстро стали для нас хорошими товарищами. Каждый из наших патрулей восхищался и гордился своими итальянцами, мы хвастались друг перед другом их подвигами и хитростями. Партизаны, в свою очередь, перестали считать нас людьми высшего сорта, они шутили и дурачились со своими английскими товарищами абсолютно на равных, как водится у солдат, сражающихся на войне плечом к плечу.
Нам предстояло воевать в промокшей от дождей и полузатопленной Пинета-ди-Классе (сосновом бору, где когда-то гулял Байрон) и песчаных дюнах вдоль побережья. Не самая радужная перспектива на фоне несбыточных надежд гнать немцев до самых Альп, но, хоть мы и числились в составе «армии Портера», которая действовала на нашем левом фланге, по сути, остались хозяевами сами себе, и наши люди спокойно занимались своим делом – истреблением немцев в лесах. Полковник Портер, чьим именем прозвали группировку танковых и артиллерийских полков, которыми он командовал во время сражения за Равенну, был одним из самых выдающихся командиров среди кавалерийских офицеров, сделавших карьеру в годы войны. В своем подразделении, 27‐м уланском полку, он применял нетрадиционные и творческие приемы подготовки, которые сделали его полк самым успешным бронетанковым соединением союзников в Италии. Он помогал нам, когда мы просили, но в остальном оставил нам полную свободу действий в нашем секторе. Я многое узнал от него о том типе войны, который для меня еще оставался во многом неизвестным.
В нашем лесу было неплохо. Под его надежной защитой мы перебрасывали джипы через затопленные низины на неожиданные позиции, и вскоре немцы забеспокоились. Мы оттеснили их с рубежей, на которых они стояли в момент нашего появления, и теперь, удобно расположившись посреди лесополосы, решили попробовать обойти противника с фланга, высадившись выше по побережью. Для этого мы грузили джипы на «утки», одну из которых специально оборудовали краном, и ночью отчаливали от берега в нашем тылу. Если требовалось преодолеть слишком большое для тихоходных амфибий расстояние (их скорость в воде не превышала и девяти километров в час), мы загоняли их в десантные боты. Добравшись до нужной точки на берегу, мы спускали «уток» с джипами в море и прямо на них выбирались на сушу. Так мы избегали необходимости причаливать к берегу на кораблях, которая привела к катастрофе в устье Тенны. Преодолев полосу прибоя, мы спускали джипы на землю и отправлялись на дело. Пустые «утки» уходили в море и с помощью хитрого маневра въезжали по аппарелям в десантные боты. Главным экспертом по такого рода операциям стал у нас сержант Портер: он любил воплощать в жизнь разные фантастические схемы, подолгу работал над каждым проектом, а доведя его до совершенства, демонстрировал с мальчишеской улыбкой и ослепительной уверенностью. И мы все удивлялись, как на самом деле всё оказывалось легко.
После долгих тренировок мы считали, что неплохо освоили сложную технику высадки, и все же однажды ночью я крепко влип, перегоняя две пустые «утки» от места высадки на вражеском берегу обратно к нам в тыл. Поскольку расстояние составляло примерно пятнадцать километров, я решил, что амфибии дойдут своим ходом. Вышли в сумерках: предстояло сначала двенадцать минут жаться к берегу, затем идти в открытое море, на двадцать минут взяв курс строго на восток, потом семьдесят пять минут идти курсом сто семьдесят градусов по магнитному компасу, наконец повернуть строго на запад – и через несколько минут мы должны были оказаться на пляж в Чезенатико. Стоило нам выдвинуться, как на море опустился густой туман – и ведомая «утка» села на илистую мель, а следом застряла и моя. Мы провозились с четверть часа, прежде чем снялись, и я повернул сразу в открытое море. Чтобы мы не потерялись в тумане (второй «уткой» управляли два водителя из тылового обеспечения, не очень опытных в морской навигации), я снизил скорость до значения, которое мог оценить лишь приблизительно. Таким образом, все мои расчеты сбились. Решив, что уже достаточно углубился в море, я повернул на юг. До тех пор погода стояла безветренная, но тут налетел шквал, и через несколько минут волны вокруг разогнались до барашков. Даже на спокойной воде «утка» с ее крошечным пером руля вихляет градусов на тридцать, и, чтобы держать курс, нужно постоянно наваливаться на руль. А уж при свежем ветре держать нос против него стало практически невозможно. Из-за брызг и дождя мы вымокли до нитки, а ручной компас, единственный прибор, по которому я мог сверяться с курсом, запотел. Я передал руль бойцу и нырнул под приборную панель в поисках хотя бы клочка сухой ткани, чтобы протереть компас. Хотя я дал команду держаться против ветра, но то ли он меня не расслышал, то ли повернул руль не туда, потому что через секунду нас развернуло бортом к волне и мы стали черпать воду. Мы едва не потонули, прежде чем вновь приняли нормальное положение, а вторая «утка» за это время исчезла из виду. Любые предосторожности стали излишни, мы включили фары и с облегчением увидели, что второй экипаж сделал то же самое и находится в полукилометре впереди. Они оказались более умелыми моряками, чем мы, и не сбились с курса. Два часа мы дрейфовали, стараясь держаться против ветра с двигателем, тарахтящим на самом малом ходу. Без компаса я даже не представлял, откуда теперь дует ветер, и лишь догадывался, что мы движемся к побережью Далмации. В любом случае, делать было нечего: на любом другом курсе мы неминуемо пошли бы ко дну. Затем ветер внезапно стих, и, несмотря на волны, управляемость немного вернулась, а я смог заняться компасом и протереть его. По какому-то чудесному совпадению – свою «утку» я вел полностью наугад, – наши колеса коснулись дна меньше чем в полутора километрах от той точки на побережье, в которую мы направлялись.
После этого приключения я обзавелся настоящим судовым компасом и распорядился наварить на наши «морские утки» перья руля побольше.
Успешные высадки позволили нам обходить немцев с фланга, когда они пытались закрепиться на протоках, пересекавших лес. Таким образом мы вытеснили их оттуда на открытую равнину, откуда уже виднелась Равенна. Они так и не поняли, как нам удалось выйти к ним в тыл, считая, что все еще держат под контролем полосу прибрежных дюн. Однажды под вечер немецкий дозор под командованием лейтенанта забрел прямо в лагерь патруля «R», расположившийся в ложбине. В полном составе их взяли в плен, а офицера отправили в мой штаб на реке Савио. Он производил впечатление тщеславного человека, типичного прусского офицера, так что я принял его с церемонной учтивостью, которая заставила его полностью капитулировать. Мы говорили по-французски, которым он отлично владел.
– В силу превратностей войны вы попали в плен. Не окажете ли вы мне честь отобедать со мной?
Иван, хмурясь и в душе негодуя, подал нам роскошный обед с большим количеством выпивки. Мой гость, фанатичный мелкий нацист, сурово вымуштрованный своими хозяевами, опасался, что его будут унижать и попытаются обмануть. Вместо этого его приняли как джентльмена, чего он абсолютно не заслуживал, да еще и офицер высокого (для него) ранга пригласил к обеду. Тщеславие вскружило ему голову, и он запел пуще любого другого пленного, с которыми мне приходилось иметь дело, – так, что не заткнешь. К моменту, когда он, кланяясь и рассыпаясь в благодарностях за «корректное отношение», наконец вернулся в свою камеру, я знал об укреплениях Равенны не меньше, чем он сам. А еще я узнал, что немецкая армия, несмотря на свое отступление в России, во Франции и в Италии, не понимает, что терпит поражение. Она держится на неколебимой вере в секретное оружие Гитлера и, как мне показалось, собирается драться до последнего.
С другой стороны, сам я чувствовал, что война приближается к концу, поэтому немного ослабил чрезвычайную бдительность и тщательность, с которыми год за годом оценивал наши риски и силы. Если победа не за горами, то и наши жизни уже не так ценны, так что можно попытаться воплотить некоторые лихие замыслы, которые мы давно держали в голове, но не давали им ходу, поскольку потенциальный результат не стоил свеч. А теперь время попробовать пришло.
К тому же так выходило, что наших самых ценных бойцов мы теряли вовсе не во время самых рискованных предприятий. На следующий день после моего обеда с немецким лейтенантом патруль «R» сдал свою вахту на побережье патрулю «S» и прибыл к Савио для двухдневного отдыха. Молодой канадец Джордж Ли, который теперь командовал отрядом, с прискорбием доложил, что во время минирования брода для защиты наших позиций сержант Дейв Портер по неизвестной причине подорвался на нашей же мине вместе с рядовым Кроганом, который ему помогал. Для нас всех это была огромная потеря. Портер служил в PPA еще с первых дней в Северной Африке и оставался одним из тех, кто составлял костяк нашего подразделения: высокий и крепкий, твердый и надежный, неподвластный страху и волнению. Я всегда считал его самым надежным напарником в любой чрезвычайной ситуации. Что бы ни случалось, он всегда сохранял невозмутимость и уверенность, а его холодный ум заранее работал над проблемами, с которыми нам предстояло столкнуться. Никому не удавалось застать его врасплох. Он больше всех соответствовал тому идеальному типу солдата, который мы старались выковать в PPA, и просто был очень обаятельным и, безусловно, самым популярным человеком во всем подразделении. Крогана, новичка, мы не успели хорошо узнать. Этого тихого юношу Портер взял под свое крыло и был о нем высокого мнения.
После того как Уотерсон, Локк, Сандерс и Бьютимен ушли от нас, а Кэмерон, Кертис и Портер погибли, группа людей, определявших весь характер нашего подразделения, поредела. Их преемники Ричес, О’Лири, Сайзер, Тейлор, Мосс, Гэллоуэй, Оуэн, Барроуз и Коукс не казались мне такими же глыбами, их личности были как будто бледнее. Впрочем, это типичное заблуждение стариков, которые, как только начинают чувствовать себя одиноко, думают: «Эх, никто не сравнится с титанами, которых я знал в молодости!» Пройдет всего три месяца, и Ричес, Оуэн и остальные сами станут старой гвардией, пока я буду вздыхать о былых днях с сержантом Бруксом и квартирмейстерами Дэвисом, Стюартом и Барнсом. Хотя с начала наших приключений прошло не больше двух лет, время для нас летело стремительно.