Вытесненные из леса немцы подорвали дамбу на последней протоке, отделявшей нас от Равенны, и затопили низину. Теперь они контролировали только цепь укрепленных пунктов в фермерских домах и хозяйственных постройках, куда добирались по мосткам. Заминировав все подступы, они чувствовали себя в безопасности.
Прежде чем взяться за них, мы с 27‐м уланским полком поучаствовали в штурме деревни Фоссо-ди-Гиайя. Хорошо укрепленное поселение перекрывало уланам главную дорогу на Равенну. Сначала они устроили мощную артподготовку на пятнадцать минут, а затем мы ударили с фланга из двадцати пулеметов и двинулись на джипах вдоль канала. Уланы тем временем наступали в пешем строю с другой стороны. Возник довольно напряженный момент, когда мы приближались к деревне: на высоком берегу джипы оказались хорошей мишенью, и двоих наших ранило огнем из полузатопленных домов, но уже в следующий миг мы спрыгнули с бортов и ворвались в Фоссо-ди-Гиайя, вынудив немцев сдаться. На обратном пути из деревни с четырнадцатью пленными (остальные достались уланам) по нам стали бить минометы и 88‐миллиметровые орудия. Обстрел был плотный, но мы все же успешно вывели пленных в относительно безопасный лес и построили их для обыска и допроса. Поначалу они слегка оторопели, а потом внезапно осознали, что война для них закончилась. С хриплыми шутками они расстегнули свои кожаные ремни и бросили на землю этот символ неволи на военной службе. Хотя десять минут назад мы пытались убить их, а они нас, нам эти люди понравились. Пленным предложили сигареты, а Барроуз, мой пулеметчик, принес бутыль вина и кружку, чтобы дать каждому выпить. Пока я одного за другим их допрашивал, оказалось, что для тех, с кем я уже поговорил, готовят чай и завтрак. Без всяких приказов – ребятам показалось естественным сделать это для людей, только что прошедших суровое испытание. Мы с удовольствием видели, что враги, которых мы так редко наблюдаем живыми и вблизи, – такие же, как мы, люди. (Партизаны смотрели на это с неодобрением.) Позже сержант Дэвис, получивший в тот день легкое ранение, пришел просить разрешения на несколько дней оставить пленных: они уже показали себя весьма полезными и поучаствовали в возведении моста через канал. Похоже, отряд был не против заполучить себе еще четырнадцать питомцев.
Джон Кэмпбелл, который теперь командовал патрулем «S», оставил былую нерешительность и стал довольно дерзким. Заняв ферму под названием Ла-Гваядора, он обнаружил по соседству, на ферме Ла-Фаворита, немецкий пост. Несколько дней подряд он посылал туда одного из партизан, безоружного и в гражданской одежде, с ведром молока на продажу солдатам. Получив таким образом сведения о посте и о подступах к нему через минные поля и разлившуюся реку, а также о привычках его обитателей, Кэмпбелл составил план захвата. Поначалу я запретил ему соваться туда, но он так упрашивал, что стало ясно: нельзя удерживать его и бойцов от затеи, в которую они вложили душу. Стоит помнить, что Кэмпбелл командовал отрядом совсем недолго и еще не успел проявить себя. Я знал, что он иногда может сделать глупость, а еще у него был существенный и очень раздражавший меня недостаток – он постоянно все терял: оружие, минометы, даже собственные деньги, – но меня очень впечатлило, что его поддержали О’Лири, Ходжсон и сержант Сайзер, толковые и опытные солдаты. Очевидно, раз он сумел завоевать их доверие, значит, был способен на большее, чем я предполагал. В общем, я согласился. Они вышли в предутренний час, пешими, в сопровождении «молочника»; прокравшись сквозь темноту, укрылись в сарае рядом с фермой. Ночью немцы почти в полном составе стояли в караулах вокруг фермы, поскольку опасались, что их застигнут врасплох, но Кэмпбелл со своими людьми подобрался так тихо, что их никто не услышал. На рассвете немцы, довольные, что еще одна долгая ночь прошла без потрясений, вернулись в дом, чтобы позавтракать и отдохнуть. У дверей остался лишь один сонный часовой. Кэмпбелл выждал час, чтобы немцы как следует расслабились, а затем вместе со своими бойцами выскочил из сарая и ворвался на ферму. Часового отключили, прежде чем он сообразил, что происходит. Остальные клевали носом над завтраком или уже спали – всех разоружили без единого выстрела, обошлось без жертв. Сильный и проворный О’Лири в одиночку захватил на чердаке шестерых. Затем бойцы прибрали в доме, оставив там идеальный порядок, и вернулись с пленными в Ла-Гваядору. Следующим вечером немецкие солдаты, доставившие в Ла-Фавориту еду, были чрезвычайно озадачены: никаких следов борьбы, на столе недоеденная еда, при этом гарнизон поста исчез в полном составе. Не знаю, что они сообщили в рапорте командованию, но попыток вновь захватить ферму никто не предпринял.
Это была первая операция Джона Кэмпбелла в духе плаща и кинжала. Он провел еще несколько аналогичных и столь же успешных, захватив почти все посты на нашем берегу Фиуми-Унити – протоки, отделявшей нас от Равенны. Пленные рассказывали, что среди немцев ходили жуткие слухи, а самое странное, что ни один из захваченных Кэмпбеллом постов так и не восстановили. Другие патрули тоже проводили операции в этом духе, даже начали соревноваться друг с другом, и мне пришлось за ними присматривать. В основном в PPA служили простые и здравомыслящие люди, но им была свойственна одна слабость: каждый испытывал ревнивую гордость за свой патруль. Поначалу я сам настраивал патрули на соперничество, но скоро пришлось, наоборот, сдерживать соревновательный дух: я опасался, что бойцы слишком увлекутся в своих стараниях переплюнуть товарищей или вообще начнут междоусобицу.
Ферму Каса-дель-Гвардиано настолько хорошо защищали минные поля и разлившаяся река, что мы так и не сумели к ней подобраться. Риквуд восстановился после ранения в живот и упросил меня вновь поставить его во главе патруля «R». Я согласился, хотя и не считал его полностью выздоровевшим. Он попытался найти туда путь днем и переоделся в пастуха – единственный известный мне случай, когда кто-то из наших действовал в гражданской одежде. Выглядел он, по моему мнению, вполне убедительно и довольно умело управлялся с овцами, но его встретили пулеметными очередями. Ему пришлось ретироваться, потеряв пять овец. Мы попросили уланский полк отработать по ферме артиллерией, но немцы прятались в блиндажах, которые выдерживали даже прямое попадание.
Между тем я подружился с пилотом самолета – корректировщика артиллерии. Несколько раз он брал меня и Боба Юнни на своем крошечном «Остере» полетать над окрестностями. Так нам в голову пришла идея: выпросив у ВВС партию устаревших бомб, мы попрактиковались над пустынным пляжем в ручном бомбометании. Наконец, решив, что достаточно в этом поднаторели, однажды утром мы взлетели, взяв на борт девять снарядов. Оторваться от земли с дополнительной нагрузкой оказалось непросто, но после очень долгого разбега нам все же удалось подняться в небо. Сделав круг над Каса-дель-Гвардиано, мы зашли на цель на высоте не более 20 метров: я высунул в окно руку с бомбой и разжал пальцы, когда счел дистанцию подходящей. Перелет. Второй заход. Недолет. А вот третья угодила точно в цель. Как обычно, немцы не спешили вылезать из своих нор: никто не хочет выдавать свою позицию самолету-корректировщику; но наша странная тактика, должно быть, ошеломила их – еще никто не видел, чтобы «Остер» сбрасывал бомбы, – так что только после пятого разрыва они открыли по нам огонь. Ощущения были для меня новые. Сквозь рев мотора доносился стрекот пулеметов, но я не сразу сообразил, что стреляют по нам. Я попросил моего друга-пилота повторить заход, ведь оставалось четыре снаряда. Он выполнил просьбу, я спокойно прицелился, сбросил шестую бомбу и промазал. Сделали еще заход – и бомба номер семь упала куда надо. Пилот спросил:
– Хотите еще раз?
– Почему бы и нет? – ответил я.
Мы заложили очередной вираж. После этого захода он обратил мое внимание на дырки, появившиеся в наших крыльях. Я сказал:
– Осталась одна – рискнем?
Поколебавшись, он развернулся и прошел над фермой на высоте шести метров. Я боялся, что мы врежемся в крышу, и так переживал, что передержал бомбу и отпустил ее, только когда было слишком поздно. Мне наша прогулка понравилась больше, чем другу-пилоту, которого немного смущала перспектива объяснять начальству пулевые отверстия в крыльях и фюзеляже его самолета. Обо всем без утайки я сам рассказал его командиру, который, как истинный спортсмен, закрыл глаза на наше злоупотребление и разрешил нам и впредь использовать его самолеты.
Однажды меня навестил Булов, командир 28-й гарибальдийской партизанской бригады. Он приплыл ночью на рыбацком баркасе из своего лагеря в болотах за Равенной и сошел на берег в Червии, в нашем расположении. Невысокий, исключительно жизнерадостный человек, Булов родился в Равенне, до войны учился в аграрном училище, повоевал в Албании (младший лейтенант Королевской армии), а после перемирия вернулся в Равенну, чтобы вступить в партизаны и в Коммунистическую партию. По заданию Лонго, главы итальянского Сопротивления (который выделил его среди других, думаю, только из-за наличия боевого опыта), Булов возглавил бригаду, которой еще не существовало. Он самостоятельно собрал ее, обучил и повел в бой, развив в себе вкус к партизанской войне и выдающиеся способности лидера, что удивило его односельчан. «Он же не умеет говорить», – утверждали они – и впрямь, по итальянским стандартам, Булов был далеко не оратор. Его люди громили немецкие линии коммуникаций в Романье и ускорили отступление противника оттуда; теперь же он сконцентрировал свои силы в сосновом бору и болотах на побережье севернее Равенны, готовясь к броску на город одновременно с нашим наступлением. После освобождения Равенны его бригада влилась в состав 8-й армии и принимала участие в окончательном разгроме немцев.
Той ночью мы подружились, и эта дружба длится до сих пор, с годами становясь лишь крепче. Правда, в тот раз я не услышал от коротышки ни одного доброго слова: он возмущался – и вполне справедливо – тем, что так и не получил обещанные ему грузы. Он пришел только для того, чтобы высказать нам все, что он думает о разгильдяйстве союзников. Перед тем как приплыть ко мне, он побывал в штабе 8-й армии; там ему дали определенные заверения, и я взялся проследить, чтобы на этот раз они воплотились в жизнь. Мы обдумали план одновременного наступления на Равенну, наладили радиосвязь и обсудили разные детали, а потом отправились проведать отряд Атео, который входил в бригаду Булова. О работе, которую выполнял Атео в составе нашего объединения, я отозвался очень высоко – его люди и в самом деле отлично воевали, сражались не только храбро, но и умело. Они потеряли несколько человек убитыми, но восприняли это спокойно. Булов (на самом деле его звали Арриго Болдрини) той же ночью уплыл обратно в свой штаб на болотах.