Не делали драмы из жертв и мирные жители. Как-то к нам пришла местная крестьянка и, извинившись, что отнимает мое время, рассказала о своей беде: во время боя, закончившегося форсированием Савио, ее семья оказалась между двух сражающихся армий. Деревню обстреливали, и они спрятались в поле под стогом сена. К несчастью, снаряд разорвался совсем рядом и убил ее мужа, двух из ее дочерей, сестру и дядю. Сама она и другие члены семьи остались целы. Позже их эвакуировали за реку.
– Это было десять дней назад, – сказала женщина. – Нельзя, чтобы мертвые так долго оставались без погребения. Я пришла просить у вас разрешения съездить за реку и забрать тела.
Она замолчала и в ожидании моего ответа держалась со спокойным достоинством, без слез. Я предложил ей грузовик для вывоза тел, но она наотрез отказалась.
– Не хочу вас утруждать, – сказала она. – У меня есть телега и лошадь, этого хватит. Со мной поедет брат.
Немало неудобств нам доставляла высокая средневековая башня в устье Фиуми-Унити, занятая врагом, – из-за нее во время рейдов вдоль берега нам приходилось забираться далеко в море. К тому же она мешала высадке, которую мы хотели предпринять на дальнем берегу протоки, откуда открывалась удобная дорога на Равенну. Мы пытались обстреливать ее, но каменные стены трехметровой толщины выдержали артиллерийский огонь, так что Кэмпбелл предложил применить свой коронный метод плаща и кинжала. Мы высадили его группу на побережье так, чтобы их не заметили с башни. Они скрылись в дюнах и на протяжении двух дней вели наблюдение. Собрав достаточно сведений, ночью бойцы спрятались в сарае в ста метрах от башни. Других укрытий поблизости не было, так как башня возвышалась на голом холме. На рассвете немцы, как обычно, скрылись внутри и закрыли тяжелую дубовую дверь толщиной в ладонь. Наши парни ждали в сарае: больше делать пока было нечего. Наконец в 08:30 один немец вышел по нужде, оставив дверь приоткрытой. Кэмпбелл и его люди рванули вперед. Часовые наверху башни их не заметили. Бойцы вырубили разгильдяя, взлетели по винтовой лестнице и повязали весь гарнизон. В девять я получил радиограмму об успехе. Переправившись с южного берега, мы высадились у подножия башни: пять джипов и двадцать партизан. Партизаны заняли башню. Кэмпбелл замаскировал свои джипы в дюнах, чтобы, если понадобится, обеспечить огневую поддержку, а сам спокойно отправился спать. Мы забрали и увезли пленных. В одиннадцать утра на дорожке появился адъютант немецкого офицера со свежеотглаженным мундиром своего начальника в руках. Он вошел в башню, где его тут же взяли в плен. В час дня солдат, посланный узнать, почему не возвращается адъютант, вошел в башню и тоже не вышел. В четыре часа нагрянул патруль из шести человек, посланный на поиски адъютанта и солдата, отправленного за ним. Партизаны впустили их в башню и разоружили. На закате искать всех пропавших пришел отряд из восемнадцати человек во главе с капитаном. На этот раз не обошлось без перестрелки. Немцы потеряли двоих убитыми, остальные шестнадцать отправились к плененным товарищам в подвал.
Больше тем вечером никто не появился, а утром мы обнаружили, что последние посты южнее Фиуми-Унити сняты.
Глава IXДжипы на Сан-Марко
В Равенну мы вошли через два дня: «армия Портера» с юга, канадские части с запада, Булов с севера – и с востока, позже всех из-за задержки в пути, PPA. Булова ранило в руку, у нас ему оказали помощь, и я оставил его на ночлег. Этот человек в корне изменил наше мнение об итальянских солдатах, сложившееся после общения с бойцами Королевской армии или расфуфыренными партизанами с юга. И вот в Равенне настал день его триумфа: раненый герой в освобожденном родном городе. Задержится ли он, чтобы насладиться победой? Как всегда, энергичный и неуемный, Булов поспешил отправиться к себе на болота, где давно вел истинно лягушачью жизнь. Его партизаны ночевали там среди илистых островков тростника, едва выступающих из воды. Перемещались они исключительно на лодках, используя сеть незаметных каналов: каждую ночь выходили и наносили удары по немцам, а днем отлеживались в своей тине.
Он покинул нас следующей же ночью: немцы все еще удерживали порт Равенны, и их линии снабжения, проходившие по берегу, представляли собой соблазнительную цель для болотного воинства Булова.
На параде партизанских соединений в Равенне генерал Ричард Маккрири, командующий 8-й армией, вручил Булову итальянскую золотую медаль «За воинскую доблесть».
Я обещал Булову присоединиться к нему с частями PPA через три дня, а пока что отправил патруль «R» по дороге, ведущей из Равенны на север, с заданием двигаться вперед до вступления в контакт с немцами. Обнаруженные солдаты противника не горели желанием драться и после короткой перестрелки отступили. На следующий день наш патруль сменили два взвода 27‐го уланского полка, а мы отошли на три километра в тыл, в резерв, очутившись в очередном сосновом бору. Под деревьями я выставил часовых из отряда Атео, чтобы они охраняли мост через канал, расположенный меньше чем в километре от позиций уланского полка.
Вернувшись в Равенну, я договорился с пожилым специалистом, чтобы он поводил меня по церквям, на которые я много лет мечтал посмотреть. Несколько дней назад мне удалось спасти от нашего обстрела базилику Сант-Аполлинаре-ин-Классе на окраине Равенны. Я смутно помнил, что там внутри находятся прекрасные ранневизантийские мозаики VI века, и убедил артиллеристов подождать хотя бы сутки, пока моя диверсионная группа не проберется на церковную колокольню, где, по нашим сведениям, был размещен вражеский пост корректировки огня. Мы обнаружили, что эти данные ложны, и тем самым спасли храм от бомбежки. Совершив первый благочестивый поступок за всю свою долгую карьеру разрушителя, я преисполнился самодовольством и захотел посетить другие памятники Равенны. С гидом мы договорились встретиться в одиннадцать, я проснулся рано и до завтрака отправился на джипе с Чарли Барроузом проведать посты улан на шоссе и партизан в лесу.
Дорога поднималась на насыпь, а затем по каменному мосту пересекала канал, который тек к морю между валами, на три метра возвышавшимися над окрестной сырой низиной. Сразу за мостом сержант с тремя солдатами выставили прямо на середине дороги ручной пулемет. На ближнем берегу канала по обе стороны дороги, прикрытые валом, устроились два взвода с несколькими пулеметами. Остальные разместились в хижине, на поле слева от дороги, к которой подогнали разведмашину. Не привыкшие сражаться в пешем строю, без своей бронетехники уланы чувствовали себя неуютно. Враг пока не появлялся, так что я решил, что немцы бегут – последние несколько дней боев почти не было, – и наметил на завтра провести разведку дальше по шоссе силами патруля «R». Оставив Барроуза с джипом на дороге в восьмидесяти метрах от моста (с нашей стороны) и велев ему развернуть машину капотом к нашему лагерю (единственная разумная вещь, которую я сделал в то утро), я пообещал вернуться через час и зашагал направо по берегу канала к следующему мосту, который охраняли партизаны. Меня сопровождали Джиджи и один из ротных командиров Атео, который пришел меня встретить. Партизаны выглядели довольными и куда лучше организованными, чем уланы: свою работу они знали хорошо. Рано утром они разведали местность вплоть до следующего канала и врага не заметили.
Мемориальная доска в честь Владимира Пенякова в базилике Сант-Аполлинаре-ин-Классе, размещенная в 1952 году
Мы отправились обратно к моему джипу вдвоем с Джиджи. Выдался первый погожий день за целый месяц, мы не спеша брели и обсуждали, водятся ли в этом лесу цесарки, как в Пинета-ди-Классе. Дорога и джип на ней виднелись впереди, и тут справа от нас – в лесу на другом берегу канала – начался переполох. Судя по звуку, немцы открыли огонь из множества стволов, которым с сухим треском отвечал наш одинокий Bren.
– Контратака? – спросил Джиджи.
Я кивнул, и мы поскорее сползли с вала на поле, по колено затопленное водой. Джиджи помчался к дороге, вздымая тучу брызг, а я брел не торопясь: бежать мне почему-то казалось унизительным. Ближе к дороге над головой у меня завыло и засвистело: с деревьев, стоящих за валом, посыпались сломанные ветки. Трое улан с ручным пулеметом, пригнувшись, пробежали в сторону моста и залегли, пропав из виду за дорогой; четвертого, сержанта, убило. Барроуз прятался сбоку от джипа, втянув голову в плечи. Моя вина – оставил парня одного у линии фронта и не дал никаких инструкций, кроме как ждать на ровном месте. Вот он и ждал терпеливо, хотя мог бы где-нибудь укрыться.
С моста донеслись хриплые крики: по нему медленно наступали немецкие солдаты. Они двигались по шестеро в ряд, от перил до перил, с непрерывными воплями для поддержания духа. Я представил, как напирают задние, а передние изо всех сил спешить не хотят. Барроуз, наконец увидев, в кого стрелять, ожил, поднялся, навел крупнокалиберный задний пулемет и дал очередь. Трассеры утонули в плотной массе людей на мосту: кто-то упал, остальные попятились. В этот момент что-то горячее и очень шумное вспороло воздух рядом с моей головой, совсем близко. Я прижал руку к правому уху, а потом посмотрел на окровавленную ладонь, но ухо было на месте. Наверное, мое форменное полупальто делало меня слишком заметной мишенью: большинство пуль, казалось, летело именно в мою сторону, – но я не собирался раздеваться и двинулся вперед, немного переживая, что если меня серьезно зацепит, то я могу рухнуть и утонуть, в этой-то луже! Джиджи уже добрался до машины и открыл огонь из второго пулемета. Я взобрался на дорожную насыпь: Джиджи исчез, а Барроуз с самым серьезным лицом время от времени давал пару очередей. Я не видел, куда стрелять, и терпеливо ждал, схватившись за свой пулемет. Повсюду свистело и завывало. На дороге появился старик в тележке, запряженной ослом. Наверное, он был дважды глухой, раз не услышал канонаду. Я махал ему, чтобы он убрался с дороги, но он заметил меня, лишь подъехав чуть не вплотную. Тогда он выругался, соскочил с телеги, принялся толкать осла с насыпи и рухнул наземь с простреленной головой.