В Кейптаунском порту
С какао на борту
«Жанетта» поправляла такелаж
Но прежде, чем уйти
В далекие пути,
На берег был отпущен экипаж…
История о том, как я попал в Кейптаун и не туристом, а VIP-ом и кинорежиссером – эти два экзотических путешествия осуществились с подачи и с легкой руки А. Б.
Начать надо с первоисточника. Мой любимый Слуцкий написал об этом первоисточнике так:
Люди сметки и люди хватки
победили людей ума —
Положили на обе лопатки,
наложили сверху дерьма.
Здесь есть одно преувеличение, оно всегда бывает у тех, кому кажется, что их положили на лопатки. А в остальном – точно. Но – по порядку. В наших новых отношениях с побеждающим свой внутренний апартеид Южно-Африканским Союзом важную роль играла компания МарВол. Она чем-то торговала, подбираясь к сделке века – созданию южно-африканского воздушного флота из русских планеров и западных моторов – такова, как мне кажется, была тогдашняя сверхзадача у главы МарВола – российского бизнесмена Мар(ка) Вол(ошина) – небольшого молодцеватого красавчика, похожего на Арамиса, если кто из нечитающих ныне молодых помнит этого героя «Трех мушкетеров». Был он по профессии зубной врач или техник, по призванию – делец, а по роли на нашем с А. Б. участке жизни – меценат, т. е. человек сметки и хватки. На его деньги открыт был в Кейптауне Центр российских исследований при Кейптаунском университете, и создать его, собрать и оживить приглашен был, разумеется, Апполон Борисович…
А чтоб этому придать вселенское значение, Давидсону была дана возможность пригласить на конференцию открытия шесть своих друзей, чье присутствие сопровождалось бы громким эхом. Эха от меня было немного, но другом Давидсона я уже точно был. Так я очутился в самолете компании Бритиш Эйрвейс, соседями моими по ряду оказались Николай Петрович Шмелев – знаменитый экономист, недавно прославившийся публицист и набирающий силу прозаик – директор института Европы, дальше – Виктор Шейнис, один из авторов Конституции (тогда это считалось достоинством), депутат Верховного Совета и соученик А. Б. по Ленинградскому университету, Игорь Кон, самый знаменитый сексолог нашего поколения. Остальных не помню, из начальников летел Артур Челенгаров, который уже к тому времени освоил способ передвижения по восходящей лестнице успеха и от начальника Амдерминской метеостанции (где я с ним в 1974 году и познакомился) добравшийся до вице-спикерства в Госдуме.
Летели мы маршрутом Москва – Лондон – Кейптаун, так что было у нас время с Николаем Петровичем познакомиться, спрыснуть это знакомство пользующимся у нас обоих заслуженной симпатией «Джек Дэниелс дабл, плиз», так что в середине второй фазы полета, где-то над Тунисом «Джек Дэниелс» в хозяйстве «Бритиш Эйрвейс» кончился – и нам, в качестве извинения, принесли непочатую бутылку «Джонни Уокер» (рэд лейбл, сорри). И мы смирились.
А. Б. был на этой конференции прекрасен. Ему шла бабочка, и его обаяния хватало на всех и каждого из приглашенных. И приехавшие на открытие Центра южно-африканские начальники обращались к нему, как обращаются к человеку, с чьих лекций началось их личное знание или карьера. Не знаю, как в иных обстоятельствах жизни, а здесь он чувствовал себя хозяином, и это ему шло. Тут есть одна особенность А. Б. Он, как мне кажется, приказывать не умеет. Он может только настоятельно просить. Но когда ты чувствуешь себя хозяином и об этом знают все окружающие, просить легко, ибо выполняется на раз и с удовольствием.
Второй мой визит носил куда более прагматический характер. Волошин, по рекомендациям А. Б. нанял меня для написания и съемки небольшого рекламно-познавательного фильма про Центр российских исследований, которым руководил Давидсон, а финансировал МарВол.
Главку о поездках в ЮАР я начал с песни «В Кейптаунском порту». С нее же начинался и фильм. Порт в Кейптауне насыпной, причем насыпь эта сильно моложе песни. Не могу, не смею сейчас позвонить Давидсону и спросить у него, в каком году и каким образом появилась на свет эта песня. Раз она про Кейптаунский порт, он знает. Он последние дни терзает меня просьбой прислать ему список фактов из жизни моего Фонда. Он вознамерился где-то в воспоминаниях помянуть меня и – бросьте все и дайте полный перечень фактов – не может А. Б. без этого. Я ему уже две статьи про Фонд послал – мало, датировки нет и конкретики не хватает. Ну как отказать академику, да еще любимому нежно. Сажусь писать ему, прерывая этот текст.
В фильме я взял микрофон и обходил сидящих и гуляющих зевак в припортовом сквере: «Скажите, не знаете ли вы, где здесь помещалась таверна «Кэт» и где мог швартоваться, разгружая какао, фрегат «Жанетта»?
Какой-то чудак даже взялся мне эту таверну показать. Съемки продолжались недели две, и среди наиболее интересных объектов была поездка на сам мыс Доброй Надежды, который находится в нескольких десятках километров от Кейптауна. Не знаю, как в другие дни, но в день, когда мы там были, линия, соединяющая, или, точнее – разъединяющая два океана была видной, четкой: справа сияющий Атлантический, слева зеленеющий Индийский. Что слева, что справа, это смотря откуда смотреть, а вот цвет – точно такой. Давидсона в эту свою экскурсию по великим географическим открытиям мы не звали, да он бы и не поехал: ощущал себя здешним аборигеном, и все уже видел. Зато я помню его на «винарне», незадолго до этого купленной Волошиным, где наш съемочный интернационал встретился с не менее разнообразным национальным составом виноделов. Помню только, что главный винодел был крупный веселый немец. А. Б., мне почему-то так помнится – точно был на этой «винарне» впервые. Она же была недавно купленная, и новому составу виноделов еще нечем было похвастаться. Снять – мы кое-что сняли, но уехали до обидного трезвые.
Сам Центр был очень английский, с уже разросшейся библиотекой и с изящной строгостью мебели. Там Давидсон дал нам несколько подробных интервью, которым не суждено было сильно украсить наш будущий фильм – слишком привычен для А. Б. самоконтроль при общении со средствами массовой информации, но все необходимые данные я в фильм получил, а уж удовольствие от общения получал вечером, в гостях у А. Б. без своего съемочного интернационала, попивая купленное, а не халявное винцо.
Фильм под названием «Русский маяк возле мыса Доброй Надежды» в итоге получился, был показан по одному из федеральных каналов и, скорее всего, его можно извлечь из волшебного мешка Интернета.
В 2011 году Аполлон Борисович Давидсон стал наконец академиком, но отношения наши к тому времени уже отстоялись и устоялись настолько, что не реже раза в неделю я набираю знакомый телефон и слышу: «Какие будут твои распоряжения в отношении оставшегося времени?»
Несколько дней назад моему другу Давидсону исполнилось 93.
2022
О Симоне Маркише
Мы были почти однофамильцы: он Симон, я – Симонов, мы были почти ровесники: ему было бы 75 – и его уже нет, мне 70 – и я еще есть. Мы были почти соседи: я жил на Зубовской площади, а Симон – на Девичке, за клубом «Каучук». Когда познакомились, были без всякого «почти» коллеги, только я был коллега начинающий как редактор и переводчик, а Симон в этом деле всегда был мэтр, тут уж вообще никакого «почти» – только почтенье.
При этом он был безудержно живой, лишенный величавости мэтра, похожий на бойцового петушка, с закинутой кверху остроносой головой и хохолком волос над большим круглым лбом. И жесты его походили на мах куриных крыльев – резкие и короткие, словно бы не законченные.
Многознание жило в Симоне легко, необременительно для окружающих, может быть, еще и потому, что время, выделяемое для общения с друзьями, было специально отведенным, набивалось этим общением до отказа, и это и были главным образом моменты, когда мы виделись. Среди его друзей тех лет, а это была середина шестидесятых, помню Саню Каждана – массивного плотного историка в потертой коричневой кожанке, блистательного забияку, и известного зануду Марлена Коралова – критика и бывшего зэка, и всегда присутствовавшего, увы, не на наших посиделках, а в своем Ленинграде, но постоянно ощущаемого рядом Сережу Юрского – главного сердечного друга всей Симиной жизни. Был еще кто-то, но то ли не с таким постоянством, как вышеназванные, то ли память моя дает сбой. И вот Симина четверка, объединившись с нашей тройкой, устраивала пивные балы.
Наша тройка – это Виктор Санович – блистательный японист и эрудит, мой товарищ по восточному факультету МГУ, который пришел работать в Гослит «еще при Маркише» и который нас, собственно, и познакомил, и Эмиль Левин – в то время актер «Современника».
А пивной бал – это большая батарея бутылок светлого пива (темным мы пренебрегали, и это, у меня по крайней мере, так по сию пору), то есть «Жигулевского», «Московского», а иногда, если кому удавалось достать, только что появившегося «Двойного золотого» в витых коричневых бутылках, а также и пивные закуски, где каждый в меру своих кулинарных способностей и временных обстоятельств изощрялся по-своему.
Женщины на пивные балы приглашались в порядке поощрения, и было их одна-две в поле зрения, и то редко. Они, как правило, молчаливо украшали наше разливанное гулянство, ибо беседы на балах велись в основном о всемирном – истории или литературе, но с размахом и веселым подначиванием друг друга на предмет глубины погруженности в обсуждаемую тему. Отсутствие остроумия приравнивалось к малому знанию, зато подчас, особенно когда речь заходила о нас с Эмкой Левиным, остроумие могло заменить знание большое, что не осуждалось и, пожалуй, даже не обсуждалось. Умение красиво сказать в этом общем трепе ценилось и награждалось правом выпить лишнюю кружку, что среди моря пива не было серьезным призом.
Происходили эти балы главным образом у Симы в его маленькой квартирке, где он жил с бабушкой, нежно и преданно любимой за то, что в отличие от жившей где-то возле Белорусского вокзала мамы совершенно не вмешивалась в дела и развлечения внука. И это высоко ценилось и им, и всеми нами, его пивными гостями. Симо